Смерть — это победа над последним врагом

— Что такое смерть с точки зрения православия?

— У апостола Павла сказано, что смерть — это победа над последним врагом, потому что в этой жизни человек постоянно встречается с врагами. Речь идет не о людях, конечно же, потому что людей мы не должны воспринимать как врагов, а о жизненных обстоятельствах, которые враждебны к человеку. Это и несчастные случаи, и болезни, подлость, измены — мы встречаемся с такими «врагами» на протяжении всей жизни. И человек все их может преодолеть. Он может преодолеть болезнь, он может преодолеть утрату, может преодолеть измену. Но последний враг, победить которого никто не мог, — это смерть.

И именно главный наш праздник — Пасха, воскресение Христово — это победа над последним врагом. На Пасху мы поем: «Христос Воскресе из мертвых, смертию смерть поправ и сущим во гробех живых даровав». Смерть перестала быть непобедимой, и победил её Христос.

В этом и заключается благая весть, ведь само слово «Евангелие» переводится как «благая весть». Добрая, радостная весть о том, что последний враг побежден. И нам с вами предлагается стать участниками этой победы. Верою во Христа и выстраиванием своей жизни согласно со Христом, мы становимся участниками победы над смертью и тоже преодолеваем её.

Однако, победа может быть в любой войне, но одновременно она может быть поражением для кого-то. Например, Великая Отечественная война окончилась нашей победой, но кто-то во время неё дезертировал, кто-то сбежал или еще что-то, и он уже не победитель…

Так что же такое смерть? Здесь принципиальна разница у верующего и неверующего. Если говорить образно: есть жизнь как некий путь, а куда этот путь приводит — зависит от человека. Для неверующего человека этот путь всегда заканчивается тупиком — ты уперся в стену, за которой уже ничего нет. Или там есть обрыв — можно как угодно развивать образ — это все равно конец. А для нас, верующих, смерть — это дверь. Дверь, через которую человек входит в принципиально иную жизнь. Она совсем не похожа на ту жизнь, которой мы живем, но они связаны. Следующая жизнь является логическим продолжением того пути, которым я шел в этой жизни. Потому что всё то, во имя чего я жил, все те ценности, которые в земной жизни возобладали мною, — в мир этих ценностей я попадаю, когда закончен земной путь.

И совершенно ясно сказано в Евангелии, что единственная подлинная ценность — любовь. Если человек жил любовью, если любовь стала господствующим состоянием его души, то он, выходя из этой жизни, входит туда, где любовь становится всеобъемлющей.

К сожалению, все мы видим и знаем, что в земной жизни любовь далеко не всегда торжествует, часто она бывает гонима, преследуема, а ненависти и зла зачастую больше в этой жизни. Но если, несмотря на все это, человек устоял в любви и сумел вырастить в себе любовь, тогда смерть является для него переходом в неизмеримо более прекрасное будущее. Но если человек жил злобой, был проникнут эгоизмом, то он приходит туда, где эта злоба становится атмосферой, в которой ему придется пребывать вечно.

— Когда человек уходит, он может уйти и негодяем, и в раскаянии. От чего зависит, когда Господь забирает человека к себе? Ведь иногда, кажется, что не вовремя человек ушел, рано?

— Есть вопросы, на которые лишь Бог может ответить. Скажу, как я это понимаю.

Во-первых, очень многое зависит жил ли этот человек, предавая себя в волю Божью. У нас на службе очень часто произносятся такие слова: «Сами себе и друг друга и весь живот наш Христу Богу придадим». И в молитве «Отче наш» прошение: «Да святится имя Твое, да будет воля Твоя» — является основным в наших молитвах.

Ведь Бог человека создал свободным и никогда не навязывает ему Свою волю. И я думаю, что в случае, когда человек предает себя в волю Божью, если он произносит — вслух или про себя — «да будет воля Твоя», то ничего случайного в жизни этого человека уже быть не может. И он будет взят Богом в другую жизнь в самую лучшую для него минуту, хотя окружающим может так и не казаться.

Если я умираю в цвете лет, то для окружающих это может показаться жестоким. И лишь один Бог знает, что меня ждало, если бы я сейчас не ушел. Как я мог бы пасть, например. Один из классических примеров, про декабриста Рылеева. Когда он был еще ребенком, то смертельно заболел. Мать его была очень верующей и горячо молилась, и ей было видение, где было сказано: «Лучше пусть он уйдет сейчас, потому что если ты его вымолишь, то он, став взрослым, будет участвовать в покушении на царя и умрет позорной смертью на виселице». Но она так горячо молилась и говорила: «как угодно, но я надеюсь», и она вымолила его. И мы знаем, что впоследствии произошло. Хотя сам Рылеев, насколько известно, перед смертью покаялся, и, тоже, наверное, по молитвам матери, принял свои смерть и казнь как должное, и умер по-христиански. Но не лучше ли было бы, если бы он ушел во младенчестве, не испачкав свою душу последующим сомнительным «подвигом»?

И так очень часто бывает. Ведь мы, умирая, продолжаем жить. И не так уж и важно, в какой момент мы в эту дверь войдем, намного важнее — в каком состоянии. Можно прожить очень долгую жизнь и войти в эту дверь совершенно не готовым.

Наша самая большая проблема в том, что нам очень трудно поверить, что жизнь продолжается — трудно это почувствовать. Верующий человек в это верит, но я вижу, что очень часто мы все скорбим и плачем, хотя, казалось бы, раз мы верим, то должны радоваться, что наконец-то человек пойдет к Богу. Но такого не происходит. Если мне бы вдруг врачи сказали: «Через полгода ты умрешь» — я должен бы, казалось, ответить: «Как здорово, наконец-то! Вам еще тут сколько служить, а я уже отправлюсь к Богу!». Но едва ли я так ответил бы, случись это в действительности. Обычно человек тратит огромные деньги на врачей, причем верующий человек. И это понятно, потому что вера не есть знание.

Но я могу сказать, что лично встречал в своей жизни людей, которые известие о своей скорой смерти воспринимали с радостью. И действительно говорили о том, что не стоит переживать: «Я же к Богу иду, я же всю жизнь любил и люблю Бога». Одна бабушка-монахиня, помню, говорила: «Ну что же вы, радуйтесь! Я радуюсь, что скоро». Это критерий глубины веры. С такой верой смотрит на смерть апостол Павел. Он говорит о том, что ему предстоит выбор между жизнью или смертью, и он не знает, что избрать. Он говорит, что предпочел бы смерть, потому что желает разрешиться от этого тела и быть со Христом, потому что это неизмеримо лучше. Но дальше он говорит, что для оставшихся важно, чтобы он продолжал жить, потому что может еще послужить им, и поэтому избирает жизнь.

Церковь — это определенный образ жизни, и если человек выстраивает всю свою жизнь в Церкви, то я думаю, его возьмут в самый лучший момент. Но если человек живет беспечно, пренебрегает своими обязанностями, если он не под Богом живет, забывает о Боге — тогда возможны иные исходы. В этом случае Бог как бы отпускает человека ходить своими путями, и что может быть на этом пути — неизвестно.

Есть еще мнение, которое звучит так, что Бог забирает человека в том случае, если он видит что лучшего от этого человека уже ждать невозможно. Если же у Бога есть хоть какие-то основания считать, что в нашей жизни может быть что-то, лучшее, чем сейчас, он продляет эту жизнь. Продляет, ожидая от человеческой свободы чего-то более достойного, нежели то, что человек демонстрирует сейчас.

Я могу привести несколько примеров, когда человек умирал, и совершенно ясно было, по обстоятельствам его смерти, что она не случайна. Например, у моей прихожанки был сын — очень хороший парень, добрый, светлый, но с большими недостатками. Один из недостатков — проблемы с алкоголем. Выпив, он становился очень грубым, хотя в остальное время это был добрый, трудолюбивый человек, много помогал в церкви. Мать, естественно, пыталась его останавливать, и ей доставалось в первую очередь, хотя и исключительно словесно — он её пальцем не трогал. Я пытался вести с ним беседы, он со мной соглашался, что так нельзя, но каждый раз история повторялась. К тому же, он в какой-то степени был нездоров. Так что мать плакала очень часто. И вот однажды, я приезжаю, а мне говорят, что он лежит в реанимации: пьяным уснул на работе, упал на печку, и очень сильно обгорел. И никакой надежды на то, что его удастся спасти — нет. А его мать рассказывает, что перед тем как пойти на работу, он вдруг пришел домой к ней, упал на колени, поклонился ей в землю и стал просить у неё прощения за всё. Хотя до этого никогда в жизни не извинялся — протрезвеет и все. А тут вдруг нашло что-то. Ведь он попросил у неё прощения и ушел на работу, не собираясь там умирать. Вот тогда я подумал — так ли это случайно, что он ушел? Мне кажется, что нет. Ведь это было главное, что ему помешало бы предстать перед Богом.

И таких случаев очень много. Вот девочка одна из детдома у нас недавно погибла. Летом пошла в поход, где произошел несчастный случай, и она утонула. И девочки вспомнили, что когда она уходила в поход, прощалась. «Я, говорит, чувствую, что вас вижу в последний раз». Тогда все посмеялись, а потом… Так что, очень много таких моментов, когда понимаешь, что все мы ходим под Богом, нас отзовут туда. И вот это успокаивает, потому что это подтверждение того, что жизнь не заканчивается, что нас туда просто отзывают. Это, мне кажется, и есть секрет правильного отношения к смерти. Верить по-настоящему, что смерть не есть смерть, а логическое продолжение того, что началось здесь.

— Батюшка, а как насчет нашей человеческой натуры, когда мы должны радоваться, но все равно переживаем?

— Я тоже всегда над этим думал, почему?

Опять мы возвращаемся к вопросу веры. Почему мы не радуемся, почему мы скорбим, даже в том случае, когда мы очень верующие люди? Почему своя смерть нам не кажется такой радостью, как это было у первых христиан? Они с радостью шли на муки и смерть, понимая, что входят в подлинную жизнь.

Есть такой святой — Игнатий Богоносец, который был приговорен к смерти императором Трояном, и отправлен на растерзание зверям на арене цирка. Житие Игнатия Богоносца было для меня особенно интересно, потому что многие жития дошли до нас уже в пересказах и не всегда понятно, где подлинный момент, а где легендарный, додуманный людьми. А от Игнатия Богоносца до нас дошли письма, которые он писал, когда его отправляли на казнь. Его вели несколько месяцев, потому что приговорен он был в Антиохии (на территории нынешней Сирии), а казнь должна была состояться в Риме. И вот он шел, много месяцев в сопровождении конвоя солдат. А ведь он был епископом города Антиохии и его все знали. Поэтому на протяжении всего пути, во всех городах его встречали христиане, и ему разрешали встречаться и беседовать с ними. И по дороге он писал письма. Эти письма до нас дошли, и они потрясают. Это пишет человек, который знает, куда его ведут, на что его ведут. Некоторые его письма носят административный характер, богословский, где он разъясняет важные вещи. А в некоторых письмах он касается того, что его ждет. И он больше всего боится, что что-то случится, и он избежит казни. А он очень её хочет и считает, что это самый прекрасный момент его жизни. Всю свою жизнь до этого он называет подготовкой к этому моменту, а скоро наступит подлинный триумф, самый высший и счастливый миг — когда его выведут на арену цирка и спустят на него львов. И побег ему предлагали устроить по пути. Но он был, повторяю, не рядовым членом церкви — очень высокопоставленным епископом. И вот он пишет: «Я вас умоляю, не делать этого. Не проявляйте ко мне неуместной любви, потому что если вы меня действительно любите, правильной любовью, вы не помешаете мне сделать то, чего жаждет испытать душа моя. И у него есть удивительные поэтические слова. Он говорит: «Я пшеница, которая должна стать хлебом. Вот есть пшеница и есть хлеб, но чтобы стать хлебом, надо эту пшеницу сначала перемолоть в муку. И я пшеница, а зубы этих львов будут мельницей, которая перемелет меня в муку, чтобы я стал хлебом Божьим». И он говорит, что «я еще не начинал жить, а в тот момент, когда эти львы бросятся на меня, тогда и начнется, наконец, моя настоящая жизнь, к которой я стремился». Вот это правильно христианское отношение к смерти.

Другое дело, что вера — это такая вещь, которая находится не в категории «либо она есть, либо её нету». Она имеет очень много градаций. Это как огонь — может быть маленькая искорка, а может быть пламя. Так и здесь, мне кажется, в какие-то моменты, любой из нас может переживать такие подъемы веры, когда он на все способен. А в какие-то моменты она не совсем угасает, но настолько слабеет, что можно сравнить её действительно с тлеющим-тлеющим угольком. Человек, конечно, помнит о Боге, но при этом вера не греет его, она просто есть.

Сейчас выходят книжки о новомучениках, которые погибли уже в XX веке. Книги со свидетельствами о том, как они умирали, как их вели на расстрел — священников в лагерях, например. И вы знаете, удивительно, но я очень мало видел случаев, чтобы они с радостью шли на расстрел. В основном они молятся, но плачут. Очень часто по глазам текут слезы, и если их освобождают — они радуются искренне. Я думаю — почему так? Это понятно, если я умираю, не зная, куда пойду — в рай или в ад. В этом случае можно еще сомневаться. Но эти люди должны быть уверены, что они умирают за Христа. Лучшей смерти нет. Так почему они плачут, почему они боятся, почему они мучаются, всю ночь молятся, страдают? Но потом я для себя это объяснил очень просто. Человек существо не только духовно-телесное, человек это все-таки еще и животное. А для всего живого присущ инстинкт самосохранения. И он действует, он не поддается контролю нашего разума. Смерть, в любом случае, противна всему нашему естеству, и поэтому что-то мучает.

Сам Иисус Христос в Гефсиманском саду мучился и страдал. Он, который знал Отца небесного, терзался и мучился, и кровавый пот капал с него в Гефсиманском саду. А всё потому, что смерть — противна. Я имею в виду сам момент умирания, а не то, что за ней последует. Но тело все равно умирает, а тело — это часть меня, в любом случае. Оно мое, пока я живу, мы с ним соединились. Душа и тело живут не отдельными самостоятельными жизнями, а смерть — это болезненный процесс отделения души от тела. Поэтому понятно, что для человека естественно воспринимать смерть как что-то пусть временное, но ужасное и болезненное.

Теперь то, что касается смерти наших близких людей. Здесь тоже все понятно. Ведь мы же расстаемся. А ведь если я какого-то человека люблю, то любовь заключает в себе радость общения с ним. Любовь — это когда мы уже в чем-то стали одним целым с этим человеком. И, в конце концов, если я человека люблю, и он просто уезжает куда-то далеко — разве я не буду страдать от того, что он уехал? И даже если я знаю, что он уехал туда, где ему будет гораздо лучше, чем здесь, и я могу радоваться за него, но эта радость все равно будет растворена горечью и печалью оттого, что я не смогу с ним общаться. Не смогу с ним разговаривать, не смогу видеть его улыбку, чувствовать его рукопожатие — все проявления близости, без которых любовь немыслима. Я верю, что он живет, но мы с ним расстались.

И поэтому, я думаю, есть разница между скорбью верующих и неверующих, когда человек умирает. Для неверующего человека эта скорбь абсолютно безысходная. Ведь я тоже был неверующим, очень давно, и сейчас мне даже страшно представить, как можно было жить, осознавая чужую смерть как конец. Что это все, ноль, что есть только гниющий труп и больше ничего. Память, а что память? Сегодня помню, завтра забуду. Жутко, как это безысходно.

Для верующего человека это тоже больно, потому что он понимает, что это расставание. Пройдет время, пока я не приду туда, к нему.

Поэтому скорбь есть в любом случае, но она разная. Её главное отличие, можно объяснить образно. Три друга, которые друг друга очень любят, должны расстаться. Один из них уезжает куда-то далеко и первому говорят: ты его не увидишь больше никогда, а второму говорят: ты его не увидишь очень-очень долго, но когда-нибудь все-таки увидишь. Мне кажется, и тот, и другой будут плакать и скорбеть, но второй все-таки отчаиваться не будет, потому что он знает, что они когда-нибудь встретятся.

— Батюшка, если говорить о надежде на встречу после смерти, то появляется сомнение — состоится ли эта встреча, если есть вероятность попасть в разные места иного мира?

— Все что «там» — это все-таки тайна, и у нас нет абсолютно точных инструкций о том, что нас ждет после смерти. Есть разные ответы на этот вопрос. Мне очень близка такая мысль, что если какой-то человек спасается, то вместе с ним спасаются все те, кого он любит. Даже если эти люди сами по себе не заслужили спасения. Как говорит владыка Антоний, есть такие слова очень хорошие: «Господи, я знаю, что этот человек совершенно не достоин царства Божьего, но мы-то с Тобой друзья. Ради нашей дружбы возьми его к нам, ведь я и с ним тоже друг». И мне кажется, это очень верно, потому что я не смогу быть счастлив, если тот человек, которого я люблю, будет в аду. Какой мне рай-то будет, в конце концов.

Есть, правда, и другое мнение — что мы «там» просто забудем о нем. Находясь в Царстве Божьем и видя то блаженство, человек просто забудет все. Из его памяти просто сотрутся все эти люди.

Но этот второй вариант мне не нравится. Потому что это означает, что я их не любил. Ведь если я действительно люблю человека, я его не забуду.

Ведь любовь это не просто состояние или чувство, любовь это сам Бог. Если я люблю человека, который может даже этого и не заслуживает по каким-то понятиям, это значит, что Бог меня с ним связал.

Именно поэтому я думаю, что, спасаясь, человек, действительно делает нечто большее. Если говорить словами Серафима Саровского: «Спасись сам и вокруг тебя спасутся тысячи». Это из этой же области.

И если внецерковная философия или этика говорят о том, что надо менять мир в лучшую сторону, то христианство с самого начала говорило: «Спаси себя». Но, помню, в школе нас учили, что самосовершенствование — это эгоизм, ведь ты только себя совершенствуешь, а остальное оставляешь в стороне. Церковь говорит, что это не так — в той мере, в какой я устремляюсь к Богу, я тащу за собой всех тех, кто так или иначе ко мне привязался.

Кстати, детей очень интересует, а спасутся ли животные — кошки, собаки. Я читал, по-моему, у Владимира Лосского о том что, спасаясь, человек привносит вместе с собой в царство Божье все те ценности, которые были с ним. И поэтому я детям так объясняю: что касается диких животных — не знаю, но если у вас была собачка и вы её очень сильно любили, то неужели Господь не сделает так чтобы и там, в вечной жизни, она была вместе с вами? И это я говорю про собачку, а человек, даже самый плохой, в глазах наших должен быть выше любой животного, выше самой хорошей собачки. Поэтому я верю в то, что не будет таких ситуаций, что вы в одном месте, а человек, которого вы любите, — в другом. Вы будете либо вместе в аду, либо вместе в раю.

И именно в этом сила молитв в церкви, именно в этом их значение. Почему такое огромное значение имеют родительские субботы, когда люди молятся за усопших? Я зрительно это себе представляю, как некую паутину, в хорошем смысле, когда один светлый человек, тащит за собой тех, кого он любит, они за собой, соответственно, тащат тех, кого они любят. А в результате очень многие попадают в эту хорошую спасительную паутину не в силу своих качеств, а в силу того, что их полюбил кто-то спасающийся.

И если человек был последний пропойца, но его хоть кто-то любит, то это говорит о том, что в его жизни не все было черным. Мне кажется, что погибнут, в вечные муки войдут, на самом деле, немного людей. Это будут действительно те люди, которые до такой степени отвратительно прожили свою жизнь, что не оставили на земле ни одного человека, который бы мог от сердца за него помолится и попросить у Бога. Я думаю таких людей мало, на самом деле.

— Как бы эта мысль не расслабила тех, кто прочитает интервью, о том, что можно не особо стараться заботиться о своей душе, все равно же будет кто-то меня любить, и в рай я попаду.

— Во-первых, Церковь православная никогда не смотрела на рай и ад как на белое и черное. Тут очень много градаций, как в поэме Данте, есть круги ада, так и у рая, тоже есть круги. Как есть очень много степеней блаженства, и также много степеней страданий.

Потому что в земной жизни есть люди, которые счастливы, но по-разному. Кто-то на вершине, кому-то просто хорошо, а кому то «так». Спросишь: — «Счастлив?» — «Нет, не особо счастлив» — «Горе какое-то?» — «Да нет, жизнь идет и идет».

Я думаю, что степень блаженства — это степень близости к Богу. Чем ближе к Богу, тем светлее. И в этом смысле, мне кажется, что блаженство разное, так же как и мука. Я не могу себе представить, что вечная мука для всех одинакова. Для кого-то мука будет состоять в том, что не будет у него возможности войти в Царство, хотя муки как таковой никакой не будет. Но святые отцы говорят, что в этом и есть самое большое страдание. Потому что если я кого-то люблю и не могу с ним встретиться, то меня никто не мучит, но это мучительно. Я не могу туда войти, здесь живи и все, живи вечно, живи хорошо, но за эту дверь тебе войти нельзя.

memoriam.ru