Дмитрий Иванович Менделеев

(1834–1907)

В биографии Дмитрия Иванович Менделеева много загадочных страниц. Он неоднократно удивлял современников, в особенности родных и близких, своими странными высказываниями и неожиданными поступками.

Не раз он и сам искренне удивлялся тому, что выделывал, причем не стыдился публично в этом признаться.

Как-то раз ему вздумалось совершить полет на воздушном шаре, да еще во время солнечного затмения. Вот как описывает этот случай Г.Чернеченко в номере 8 одной из газет от 19 августа 1999 года (статья так и называется: «Менделеев на воздушном шаре»):

В небольшом живописном имении Д.И.Менделеева Боблово готовились в «домашних» условиях наблюдать затмение солнца. И вдруг, когда до затмения оставалось немногим более недели, из Петербурга в Боблово пришла телеграмма. В ней Русское техническое общество извещало, что в Твери снаряжается воздушный шар для наблюдения затмения и что совет считает долгом заявить об этом, чтобы Менделеев в случае желания «лично мог воспользоваться поднятием шара для научных наблюдений».

Собственно ни сам полет, ни приглашение участвовать в нем не были для Менделеева большой неожиданностью. Лишь одно смущало великого химика: шар, наполненный светильным газом (другого в Твери не имелось), не мог подняться выше двух верст, и, значит, остался бы в плену облаков. Нужен был шар наполненный легким водородом Об этом он и сообщил в срочной телеграмме, ушедшей из Боблово в столицу.

Времени оставалось мало, бюрократическая неповоротливость военного министерства проявлялась не раз, однако, против ожиданий дело удалось уладить в один день. И уже первого августа Менделеев знал, что в Клин (всего в 18 верстах от его имения) спешно направляется военный воздушный шар «Русский» под командованием опытного аэронавта поручика (добавим — в будущем знаменитого генерала) А.М.Кованько.

Светало. Было пасмурно, накрапывал дождь. На пустыре между линией железной дороги и станцией покачивался шар, окруженный загородкой из жердей. Рядом вздымалась газодобывательная установка, у которой орудовали солдаты в прожженных кислотой рубахах.

«Ждали профессора Менделеева. В 6 часов 25 минут раздались аплодисменты, и из толпы к шару вышел высокого роста, немного сутулый, с лежащими по плечам волосами с проседью и длинной бородой человек. Это был профессор», — рассказывал читателям «Русских ведомостей» Владимир Гиляровский.

Минута затмения приближалась. Последние прощания. Высокий, стройный Кованько уже в корзине. Туда же с трудом пробирается сквозь паутину веревок Менделеев в коричневом пальто и охотничьих сапогах.

«В первый раз я входил в корзину шара, хотя, правда, однажды поднимался в Париже на привязном аэростате. Теперь мы оба были на месте», — рассказывал позже ученый

Дальнейшие события разыгрались в считанные секунды. Все вдруг увидели, как Менделеев что-то сказал своему спутнику, как Кованько выпрыгнул из корзины, и шар медленно пошел вверх. За борт полетел табурет и доска, служившая столом. Как назло отсыревший балласт превратился в плотный комок. Опустившись на дно корзины, Менделеев обеими руками выкидывал вниз мокрый песок

Неожиданный полет Менделеева одного, исчезновение шара в облаках и вдруг нахлынувший мрак, по словам Гиляровского, «удручающе подействовали на всех, как-то жутко стало». Анну Ивановну увезли домой, в имение, оцепеневшую от ужаса. Тягостная атмосфера усилилась, когда в Клину была получена посланная кем-то невразумительная телеграмма: «Шар видели — Менделеева нет».

Между тем полет прошел успешно. Шар поднялся на высоту более трех километров, пробил облака, и Менделеев успел понаблюдать за полной фазой затмения. Правда, перед спуском ученому пришлось проявить не только бесстрашие, но и ловкость. Запуталась веревка, идущая от газового клапана. Менделеев взобрался на борт корзины и так, вися над пропастью, распутал клапанную веревку.

Шар благополучно опустился в Калязинском уезде Тверской губернии, крестьяне проводили Менделеева к соседнему поместью.

Весть о необычайно смелом полете русского профессора вскоре стала известна всему миру. «За проявленное мужество при полете для наблюдения солнечного затмения» французская Академия метеорологического воздухоплавания присудила Менделееву диплом, украшенный девизом братьев Монгольфье «Так идут к звездам» .

Эта история вызывает целый ряд вопросов.

Как удалось Менделееву в один день «уладить» все проблемы по обеспечению полета?

Почему опытный аэронавт, бравый поручик и будущий знаменитый генерал А.М.Кованько, прибывший из Москвы, специально для полета на шаре, вдруг ни с того ни с сего отказался лететь, да еще в самую последнюю минуту? Что такое сказал (или показал?) ему Менделеев, что заставило его буквально выпрыгнуть из готовой к полету кабины? А.М.Кованько, сколько его впоследствии ни расспрашивали, так никому ничего и не ответил

Кто, наконец, послал близким великого химика странную телеграмму?

Еще одна непонятная история вышла у Дмитрия Ивановича с первой его женой Феозвой, урожденной Лещевой, которая ни за что не хотела давать ему развод, а потом вдруг, совершенно неожиданно для всех и без всякой видимой причины, согласилась.

Вот вкратце история этого неудачного брака. Женился Дмитрий Иванович на Феозве, тогда еще плохо зная женщин, по настоятельному совету своей старшей сестры Ольги, которая, как выяснилось позднее, больше заботилась о том как пристроить свою подругу, чем о счастье родного брата.

Молодая чета поселилась в небольшом имении Боблово, неподалеку от Клина.

Кстати сказать, Дмитрий Иванович очень любил природу, поэтому первое время он с удовольствием занимался сельским хозяйством. И вот, глядя, как он гуляет по саду, скачет верхом, хлопочет на опытном поле или встречает идущее вечером с пастбища стадо, супруга его возомнила, что так теперь и будет всегда, что Дмитрий Иванович наконец-то понял, в чем его подлинное счастье. От этих мыслей волна тихой радости переполняла ее.

Она любила деревенскую жизнь. Ей нравились свежие продукты, из которых можно было готовить превосходные обеды и ужины; здесь она могла носить свободную, не стесняющую движений одежду. Она хотела, чтобы и муж ее, как примерный семьянин, все свободное от основной работы время проводил вместе с нею, в хозяйственных хлопотах, наслаждаясь радостями семейной жизни.

Все прочее она считала ребячеством. Поэтому в самом главном, в том, что все сильнее увлекало и все глубже затягивало его, он не встречал он нее никакой поддежки. Наоборот, одни лишь помехи. То она вдруг невзначай разведет насекомых и грызунов, то вздумает отправиться на курорт, прихватив с собой самый лучший, только что изготовленный чемодан…

В конце концов стало ясно, что Феозва его никогда не поймет.

Он стал чаще отлучаться из дома, дольше оставаться в Петербурге. Тут-то, также в доме своей старшей сестры, но уже другой (Дмитрий Иванович у своих родителей был самым младшим из четырнадцати детей) он и встретил Анну Григорьевну, дочь казачьего полковника, приехавшую в Петербург поступать в Академию художеств. Таких, как она, он никогда прежде не встречал. Высокая, статная, неторопливая, с огромными серыми глазами и тяжелыми косами, она совершенно спокойно отнеслась к его увлечению. В отличие от ревнивой Феозвы, ей и в голову не приходило требовать, чтобы он ради нее отказался от чемоданов. Наоборот, она сразу же проявила к ним живейший интерес. Поначалу ему даже казалось, что она слишком бесцеремонно вторгается в его личную жизнь…

Он долго избегал ее, прячась на другой половине дома…

В конце концов слухи дошли до ее отца. Примчавшись в столицу, он убедился, что его дочь и Менделеев действительно любят друг друга. Однако Феозва, как уже было сказано, ни за что не соглашалась на развод, и тогда отец Анны потребовал, чтобы Менделеев больше не искал встреч с его дочерью.

Менделеев обещал, но сдержать свое слово так и не смог: его постоянно влекло именно в те места, где почему-то, совершенно случайно, оказывалась и она.

Тогда отец Анны предпринял еще один решительный шаг: он отправил свою дочь на всю зиму в Италию. А Менделееву как раз подошло время ехать в Алжир, на научный конгресс.

И вот как развивались дальнейшие события.

Перед самым отъездом Менделеева, а точнее сказать, перед самым тем моментом, на который планировался его отъезд, один из ближайших друзей его, Бекетов, переговорив с ним о чем-то с глазу на глаз и выйдя от него, тут же, никому ничего не объясняя и не отвечая на вопросы окружающих, сел в коляску и отправился в Боблово к Феозве. Что уж он ей там говорил, мы, конечно, никогда не узнаем. Но, по совершенно непонятным причинам, вопреки логике и здравому смыслу всех, кто знал эту женщину, она вдруг согласилась предоставить своему мужу полную свободу. Заручившись согласием на развод, Бекетов примчался назад в Петербург.

Разумеется, ни в какой Алжир Менделеев после этого уже не поехал. Вместо научного конгресса он на крыльях любви полетел прямо в Рим, чтобы обрадовать свою возлюбленную, потом, прихватив ее с собой, направился-таки в Африку, но вместо Алжира они очутились почему-то в Египте, потом — в Испании… А когда уезжали из Рима, так ни с кем и не попрощались.

Вот такая трудная, красивая, и мучительная была у них была любовь.

Еще одна чудесная история случилась с Менделеевым в Симферополе.

Дело в том, что с самого детства он не отличался крепким здоровьем, а в студенческие годы, во влажном петербургском климате, и вовсе расхворался. У него пошла горлом кровь, и врачи сказали, что у него последняя степень чахотки. Однажды, когда он лежал в клинике педагогического института, он услышал, как главный лекарь во время обхода, думая, что Менделеев уснул, сказал директору: «Ну этот-то уже не поднимется…»

Менделеев понял, что со здоровьем шутить не стоит, и, выйдя из госпиталя, приложил все усилия, чтобы попасть на прием к придворному медику Здекауэру. Прослушав юношу, Здекауэр посоветовал ему поскорее ехать в Крым (куда в те времена обычно направляли всех безнадежно больных), а заодно и показаться там Пирогову, на всякий случай.

И Менделеев выехал в Симферополь.

В Крыму в это время шла война. Пирогов, засучив рукава, оперировал с раннего утра и до позднего вечера, проделывая в день по нескольку десятков ампутаций. Менделеев каждое утро приходил к нему в госпиталь, заглядывал в операционную, но, увидев, чем занят великий медик, тут же удалялся, утешая себя тем, что сейчас Пирогов больше нужен раненым, чем ему, но в то же время прекрасно понимая, что все дело в его собственной нерешительности.

Чтобы хоть как-то убить время и отвлечься от мрачных мыслей, он устроился на временную работу в Симферопольскую гимназию. Но, ввиду непрекращающихся военных действий, гимназия практически не работала.

Тогда-то, судя по всему, он и приобщился к чемоданам. По крайней мере, по прошествии какого-то времени он почувствовал себя значительно увереннее и, подумав, что терять ему все равно уже нечего, решился-таки подойти к Пирогову. Каково же было его удивление, когда тот, внимательно его осмотрев, сказал: «Нате-ка вам, батенька, письмо вашего Здекауэра. Сберегите его, да когда-нибудь ему и верните. И от меня поклон передайте. Вы нас обоих переживете».

Предсказание великого хирурга сбылось в точности: Менделеев пережил и Пирогова, и Здекауэра.

Дмитрий Иванович и сам занимался предказаниями. Один раз, например, поразмыслив о будущем своего родного города Тобольска, он вдруг, без всякого видимого основания, сказал: «Вот увидите: через сорок лет в Сибири широко расцветет промышленность и культура в крае и в Тобольске будет лучше. Он должен сыграть большую роль в освоении Севера». Присутствующие при этом только переглянулись, но время подтвердило слова Менделеева. Ровно через сорок лет Тобольск стал крупнейшим центром нефтехимической промышленности и обрел вторую молодость.

За несколько десятков лет до того, как Огюст Пиккар, покоритель стратосферы, впервые построил герметическую гондолу, Менделеев в одной из своих печатных работ, причем безо всяких претензий на научное открытие, просто так, между прочим, выдвинул идею «прикреплять к аэростату герметически закрытый, оплетенный, упругий прибор для помещения наблюдателя, который тогда будет обеспечен сжатым воздухом и может безопасно для себя делать определения и управлять шаром». Кстати, именно по этому принципу по принципу герметической корзины — был устроен и спускаемый аппарат космического корабля, на котором возвращался на землю Юрий Гагарин.

К сожалению, Дмитрий Иванович делал не одни лишь оптимистические пресказания. В 1905 году, когда правительство России, наученное горьким опытом Японской войны, стало активно предпринимать на международной арене всевозможные мирные усилия, будучи в полной уверенности, что благодаря этим усилиям Россия не будет втянута в новую войну, Дмитрий Иванович заявил, что «несмотря ни на какие мирные наши усилия, впереди России предстоит еще много оборонительных войн». Если бы не его международный авторитет ученого, еще неизвесно, во что бы вылился для него этот прогноз.

Кстати, Менделеев не раз делал и научные предсказания. К примеру, в одной из своих статей, которая называлась «Естественная система элементов и применение ея к указанию свойств неоткрытых еще элементов» и была написана им в 1871 году, он предсказал существование нескольких, тогда еще никому не известных, химических элементов, и в числе их — эка-алюминия (Eka-Aluminium ). Причем он не только описал основные свойства эка-алюминия, но и заявил, что этот элемент будет открыт методом спектрального анализа.

Все это полностью подтвердилось: в 1875 году молодой французский естествоиспытатель Лекок де Буабодран, исследуя цинковую обманку с горы Пьерфитт в Пиренеях, спектроскопически обнаружил в ней новый элемент, выделил соли этого элемента и определил некоторые его свойства, после чего тут же направил в адрес Парижской академии наук телеграмму, в которой говорилось буквально следующее: «Позавчера, 27 августа 1875 года, между двумя и четырьмя часами ночи я, Лекок де Буабодран, обнаружил новый элемент в минерале цинковая обманка из рудника Пьерфитт в Пиренеях».

Как истинный француз, он не задумываясь назвал новый элемент галлием (Gallium) в честь своего отечества — Франции (лат. Gallia). Ему и в голову не пришло как-то связать свою находку со сделанным четырьмя годами ранее предсказанием русского ученого, тем более, что, торопясь заявить об открытии, он в спешке неправильно определил плотность открытого вещества.

Когда новость облетела научный мир, Менделеев, который невесть откуда уже заранее знал, какую плотность должен иметь новый элемент, во всеуслышание заявил, что расчеты француза ошибочны: «Мне наплевать как вы там его назовете. Хоть японием . Дело не в авторстве. Но плотность его должна быть пять и девять десятых!»

Однако Буабодран оказался упрямцем и, не утруждая себе проверкой полученных данных, продолжал настаивать, что открытый им элемент имеет плотность 4,7. В конце концов самые авторитетные ученые, собравшись вместе, уговорили-таки его провести повторные измерения, чтобы только прекратить этот спор, бросавший тень на все научное сообщество. «Да ладно тебе, Петруша! Не упрямься! убеждали они своего молодого коллегу. Неужели трудно еще раз измерить?» — «Мне — трудно? Ха! Да мне это раз плюнуть! — петушился Буабодран, — Но здесь дело принципа! Он что, хочет сказать, что я плотность определять не умею?»

Только из уважения к старшим товарищам он согласился наконец на повторные измерения. И что же выяснилось? Выяснилось, что прав был не он, а Менделеев. Когда же ученые ознакомились и с остальными свойствами вновь открытого вещества, они в один голос сказали: «Да, это действительно эка-аллюминий! Вот ведь как! А мы не верили!»

С тех пор к предсказаниям Менделеева стали относиться куда серьезнее. Тем более, что он, кроме всего прочего, еще и открыл периодический закон, позволивший наглядно представить все многообразие природных элементов в виде упорядоченного множества. До этого в науке царил полный хаос. Хотя, конечно, ученые и предполагали, что множество природных элементов является вполне упорядоченным и представляет собой отнюдь не бесформенную кучу, груду или какое-то хаотическое скопление, а, образно выражаясь, природную коллекцию, в которой каждый элемент занимает свое, строго определенное положение, обусловленное его внешними и внутренними параметрами, однако как его упорядочить, никто не знал.

«Сколько химиков до него пыталось привести в систему все многообразие элементов Сколько людей поставили ради этого на карту свою жизнь. Многие понимали, чувствовали, что должна быть такая система — закон природы, стремились открыть его — и напрасно. Он построил ее один Как ему это удалось? Благодаря чему?» удивляется автор одной из бесчисленных публикаций о Менделееве.

И действительно, к тому времени ученые уже открыли и, образно выражаясь, «обмерили» 64 элемента (то есть знали их атомные веса и пр.) Оставалось только расположить эти элементы подобающим образом. Но почему-то никак не находилось человека, который сумел бы проникнуть в эту тайну, разгадка которой, казалось, была совсем рядом. К примеру, француз Шанкуртуа искал закономерность, расположив элементы по винтовой нарезке, нанесенной на стоящий цилиндр, а англичанин Ньюлендс пытался найти разгадку с помощью музыки…

Менделеев же поступил проще. Он закупил штук семьдесят пустых визитных карточек и на каждой из них написал с одной стороны название элемента, а с другой — его атомный вес и формулы его важнейших соединений. После этого он уселся за большой квадратный стол и начал по-всякому раскладывать эти карточки. Сначала у него ничего не получалось. Десятки и сотни раз он их раскладывал, перетасовывал и снова раскладывал. При этом, как он потом вспоминал, в его сознании всплывали какие-то новые закономерности, и он с хорошо знакомым ему волнением, предшествующим открытию, продолжал свое занятие. Так он проводил целые часы и дни, запершись в своем кабинете. Благо, к тому времени он уже был женат на Анне Григорьевне, которая сумела создать ему наилучшие условия для творческих занятий.

Легенду о том, что идея периодической таблицы пришла к нему во сне, Менделеев придумал специально для настырных поклонников, не ведающих о том, что такое творческое озарение. На самом же деле его просто осенило. Иными словами, ему сразу и окончательно стало ясно, в каком порядке надо разложить карточки, чтобы каждый элемент занял подобающееему место, согласно законам природы.

Осеняло его и прежде, и потом, причем неоднократно и по разным поводам. Круг его интересов был чрезвычайно обширен. Наибольший интерес вызывало у него, конечно же, внутреннее строение, а кроме того, во-первых, взрывчатые вещества, во-вторых, вопросы народонаселения и в-третьих, все, что связано с организацией народного хозяйства в государственных масштабах, в первую очередь, танспорт и коммуникации. Потому-то он так легко находил общий язык с Сергеем Юльевичем Витте. Последний тоже увлекался транспортом и, следуя советам Менделеева, понастроил в России множество железных дорог, в которых прежде ощущался большой недостаток. А еще задолго до этого, в 1863 году Дмитрий Иванович первым выдвинул идею использования трубопровода при перекачке нефти и нефтепродуктов, объяснил принципы его строительства и представил убедительные аргументы в пользу данного вида транспорта.

В 1894 году он по секрету сообщил Сергею Юльевичу рецепт приготовления сорокоградусной водки, которую российское правительство тут же запатентовало под маркой «Московская особенная». Несколькими годами позднее изобрел новый бездымный порох, но его российское правительство, тогда уже возглавляемое не Витте, а Столыпиным, к сожалению, запатентовать не успело, и рецепт «уплыл» в Америку. Между прочим, Менделеев это предвидел уже заранее и предупреждал, что так нельзя. Но его предостережениям не вняли — и в 1914 году русское военное ведомство вынуждено было закупить у Соединенных Штатов несколько тысяч тонн этого самого пороха, причем сами американцы, получая золото от России, открыто смеялись и не скрывали, что продают ей «менделеевский порох».

Потом он становится ученым хранителем Депо образцовых мер и весов, ведет огромную работу по введению единой метрической системы, лично определяет массу эталона фунта в граммах — с огромной точностью, до шестого знака после нуля, одновременно воюет с бюрократами, «выбивая» средства на реконструкцию и расширение здания.

Рассказывают, что в этой «войне» Дмитрий Иванович однажды применил следующую хитрость. Пользуясь своими связями в руководстве страны, он организовал посещение Палаты мер и весов Его императорским высочеством, а накануне визита велел сотрудникам вытащить из подвалов все находившиеся там ящики, сундуки и коробки с ненужными приборами, сам же тем временем ненадолго отлучился и вскоре бог весть откуда привез в Палату несчетное множество чемоданов!

Все это разместили прямо в коридорах, чтобы создать впечатление тесноты. По свидетельству одной из сотрудниц Палаты мер и весов, Дмитрий Иванович лично руководил этой «операцией». «Под ноги, под ноги! кричал он. — Чтобы переступать надо было! Ведь не поймут, что тесно, надо, чтобы спотыкались, тогда только поймут!»

Этим остроумным способом он добился чего хотел. Деньги на реконструкцию ему были выделены в нужном количестве.

В январе 1907 года сам Д. И. Менделеев сильно простудился, показывая Палату мер и весов новому министру промышленности и торговли Философову.

Сначала был поставлен диагноз сухой плеврит, затем врач Яновский нашел у Дмитрия Ивановича воспаление легких. 19 января, в 5 часов не стало великого российского химика. Он был похоронен рядом со своим сыном на Волковском кладбище в Петербурге. Он купил для себя это место вскоре после смерти сына, оно находилось близ могилы матери Д. И. Менделеева.

Надежда Яковлевна Капустина — Губкина в своих воспоминаниях пишет о такой вредной привычке Дмитрия Ивановича как курение: «Дмитрий Иванович курил крученые папиросы, свертывал их сам и не употреблял мундштука, так что второй и третий пальцы его руки всегда были желтые от табачной копоти. Табак он курил хороший и дорогой». Он часто повторял, что ни за что не бросит куренья: «Все равно умрешь, кури не кури. Так уж лучше курить».

www.aska-life.com.ua