Миссия кончается там, где начинается пастырство

[1]  [2] 

Рассказать или проводить?

Протодиакон Андрей Кураев с крестником

В.С. — Миссионер, работающий в больнице, должен ли продумывать организацию прихода в церковь тех людей, с которыми он говорит? Миссионер рассказал больным о Причастии, о том, как надо готовиться, а потом священник отказал в Причастии диабетикам, которым надо было утром принять лекарство…

— Что касается причастия больных людей, то это вопрос уже патриаршего уровня, я хотел бы услышать внятное пастырское слово Патриарха и Синода на эту тему. Потому что, конечно, это безобразие, когда от больных людей требуют не пить нужное им лекарство перед причастием. В конце концов, чашу с причастием Христос поднял в завершение Тайной вечери, и первые века уже в завершение трапезы поднималась чаша с Заветом. Но дело даже не в этом, а в том, что Христос не завещал нам бесчеловечие.

Миссионер должен приводить людей в реальную церковь, а не в церковь своей мечты. Если же миссионер предполагает, что есть опасность слишком серьезного расхождения между тем идеалом церкви, который он будет иконописать перед своим собеседником, и той реалией, с которой они столкнутся в ближайшем приходе, тогда надо просто осмотреться на местности и найти такой приход, где православие явлено в наименее травматичном своем воплощении, и людей адресовать именно туда.

Вообще один из законов миссии — после приезда миссионера должна остаться или создаться ниточка связи с местной церковью. Я могу помочь, но не подменить. Для меня очень важно в конце моей лекции вывести на сцену местного батюшку, показать на него пальцем, сказать: «Вот, теперь, пожалуйста, к нему обращайтесь, а Вы, батюшка, скажите, когда можно в ваш храм прийти, когда у Вас занимается воскресная школа для взрослых, когда будет следующая лекция…». У людей должно быть понимание, какой шаг для них может быть следующим.

Бог там, где норма

А.Д.: — Получается, что миссионер может вступить в двойной конфликт с церковью, с одной стороны, его представления о церкви могут быть более правильными, чем у местного приходского священника, с другой стороны, он может сам слишком упростить христианство…

— У меня сейчас открыт компьютер на книжке отца Георгия Флоровского «Пути русского богословия». И последнее, что я прочитал перед тем, как вы вошли ко мне в дом, — его мысль о том, что экклесиология славянофилов, их учение о церкви психологически скорее связано с масонством XVIII века, чем с укладом жизни дворянских усадеб, как может показаться.

Действительно, есть опасность создать очень идеальное, возвышенное учение о церковной жизни (именно таково навеянное масонским морализмом учение Хомякова о церкви как «организме любви»), и потом оно будет травмировать человека. Есть известный принцип: «чтобы не разочаровываться, не надо очаровываться».

Я лично убежден, что миссионер должен представлять себе богословие лучше, чем приходской священник. Его знания богословия, истории церкви, культуры (у епархиального миссионера, по крайней мере, тем более, синодального священника) должно быть выше, чем у приходского батюшки. И тем не менее у него же должно быть понимание того, что реальную церковь через Таинство Христово созидает обычный приходской отец Василий.

Одна из задач современной миссии — отбить у людей тягу к духовной экзотике. Нет ничего легче, чем рассказать людям про чудесный огонь в Иерусалиме, про чудесных старцев, и тем самым обречь людей на то, что они всю жизнь будут мотаться по миру за экзотикой: на Благовещение надо слетать на тот греческий остров, где змейки в храм выползают, на Афон съездить посмотреть, как лампада под Иверской иконой качается. И, ни в грош не ставя обычных попов, искать духоносных старцев. Это тупик и путь к раздраю церковной жизни. Вообще, для современного сознания Бог — это там, где чудо. А для нормального традиционного сознания Бог — это там, где норма. Вот что поражает библейских авторов-псалмопевцев? То, что песок кладет предел моря, волны сокрушают все, а песок одолеть не могут. Для нормального традиционного сознания, не травмированного атеизмом, то, что в мире есть законы и есть устойчивость — это проявление Бога, его любви и его чуда. То, что каждый день солнце всходит на востоке — какое удивительное чудо! Вот если бы солнце взошло на Западе — это был бы серьезный довод против существования Бога: что за хулиганство и непорядок происходят?

Так что во мне, может быть, очень силен пафос Честертона, пафос святой обыденности, но мне он очень дорог. И одна из черт этой обыденности — это наша церковь с нашими бабушками и нашими батюшками, которые Сартра не читали, и, тем не менее, это замечательные батюшки и замечательные бабушки.

В.С.: Есть проблема, которую можно проследить во многих миссионерских выступлениях: миссионеры пускаются в две крайности — обличение мира (все плохо, любое отступление сразу же отрезает путь к спасению, мир летит в тартарары, у нас есть последний шанс вспрыгнуть на этот корабль) и второе — любовь ко всему мирскому, все хорошо, зло — там оно, где-то — в фантазиях алармистов…

— На самом деле, нормально и то и другое. Как в моем организме есть органы, вырабатывающие щелочь, и есть органы, вырабатывающие кислоту, так и в церковном организме должно быть и то, и другое. А вот искать меру сиюминутного, конкретного сочетания щелочи и кислоты, консерватизма и актуализации (я слово Патриарха Кирилла употреблю — недавно на синодальной богословской комиссии он отметил проблему актуализации сокровищ православия). Эту меру можно найти, только умея слышать и понимать друг друга. Я против партийной вражды внутри церкви, тем более по вопросу о технике миссии. Честно говоря, ситуация у нас изменилась с появлением нового Патриарха. Год назад я бы, может быть, и сам с удовольствием поучаствовал бы в этом регби — команда миссиофобов против команды…

А.Д. — миссиофилов?

— Да. И тем самым я бы защищал смысл своей жизни и смысл своей работы. Сегодня нет угрозы того, что решением высшей церковной власти миссионерские эксперименты будут прерваны. Поэтому зачем же тогда тратить силы на такого рода полемику?

В.С. — Тем не менее, не все встречают многие миссионерские инициативы с радостью, и очень распространенное обоснование — во-первых, мы еще не готовы, сначала надо решить наши внутренние проблемы с нашей невоцерковленностью, с приходским строительством. С другой стороны, когда нас пригласят, тогда мы и пойдем, а без приглашения идти куда-то выглядит вроде как лишним.

— Одна из причин миссиофобства в нашей церкви в том, что мы дети тоталитарного общества, то есть мы привыкли, что все делается вместе и по приказу. Люди полагают, что если где-то вышел батюшка на рок-концерт, значит, скоро нас всех заставят молиться под рок-музыку. То есть люди настолько не доверяют власти (и светской, и церковной), что не могут допустить, что власть может что-то не навязать, а разрешить — как некое маргинальное, частное явление, но не как норму, обязательную для всех. Вот и приходится объяснить — если открылась аптека, то не обязательно покупать все лекарства оптом и съедать по 5 кг в день. Но если кому-то (не тебе) какая-то (не твоя) таблетка поможет — то и слава Богу!

Теперь насчет неготовности. Вообще-то, христианин всегда не готов. Мы не готовы к причастию, к исповеди, к поступлению в семинарию, к принятию монашеского пострига, к священству, к смерти, к браку мы тоже не готовы. То есть если я себе накануне какого-то важного рубежа ставлю пятерку: «готов 100%-но», то возникает вопрос в доброкачественности моей христианской рефлексии. Но на примере молитвы перед причастием мы видим, что это преодолеваемо. Есть действительно много того, на что я не имею права, но что я должен. Я не имею права приступить к алтарю, к чаше, но, но приступаю — Поелику повелеваеши, да прихожду…

Нечто подобное и с учительством, и с миссией, и с пастырством. Сидеть и ждать 100%-ной готовности — все равно что сказать: «пока мы не получим новейший комбайн, изготовленный по нанотехнологиям, мы сеять не будем». Но надо сеять то, что есть, пусть наше зерно не идеально, не на последнем уровне генетической моды; пусть земля у нас не черноземна; пусть трактор у нас по прежнему «Белорусь» — пшеничку-то надо сеять. Так же и с миссионерской пшеницей. Обратите внимание, что Христос совсем не идеальных проповедников набрал. Он мог бы явиться в Афинскую академию, взять лучших афинских риторов, наиболее подготовленных, но Он этого не сделал. Точно так же и апостолов он набрал не из кумранских отшельников и не из аскетичных индийских йогов, а из рыбаков и таможенных коррупционеров.

А.Д. — Отец Андрей, достаточно часто звучит мысль о том, что если мы не станем православными, то через несколько десятилетий нас ждет установление московского халифата. Если мы не станем православными, то наша страна исчезнет, то есть по сути идет проповедь демографии, а не Христа…

— Конечно, проповедовать мы можем только Христа. Об остальном мы можем только говорить. Можем что-то советовать, на что-то обращать внимание. Труднее всего найти повод и тему для разговора. Прямо скажем, не всегда то, что дорого для меня, дорого и интересно для моих собеседников. Поэтому хотелось бы говорить о своем, о родном, а приходится говорить о том, чем живут эти люди.

А, с другой стороны, надо говорить прямо о Христе. Хотя для этого случая я бы ввел жесточайший фэйс-контроль для тех, кто дерзает говорить прямо о Христе. Как Иоанн Лествичник писал: «Дерзающий говорить о любви, дерзает говорить о Боге». И если ты уж ты дерзаешь вести речь об этом, оно должно отражаться в твоем лице и глазах. Иначе неизбежное для любого проповедника расхождение между словом и жизнью может оказаться катастрофически большим. Далеко не уверен, что сам я этот фэйс-контроль пройду…

А.Д. — Митрополит Антоний Сурожский говорил, что только свет Христов в глазах другого может привести человека к вере — но ведь никто не скажет про себя, что у меня есть духовное содержание, свет Христов в глазах.

— Именно по этой причине я для себя избрал культурологическую интонацию разговора. Даже о богословии. Культурологическая интонация разговора — это попытка говорить не «от имени» но «о» и тем самым минимизировать свое присутствие в этом разговоре.

А.Д.: — И все же — проповедь демографии и проповедь Христа? Или, скажем, антиалкогольная комиссия, возглавляемая о. Тихоном (Шевкуновым) — в трудном положении находятся проповедники — кто-то может сказать, что не страшно, что скоро Россия прекратит свое существование, суд страшный грядет, мы все вымрем, да и ладно, тебе-то чего, отец-проповедник?

— Вы озвучили мужскую позицию. А для женщин это будет просто ангельский глас. Мне, мол, про царя Давида не интересно. Мне бы мужа от бутылки отучить. Расскажи — как? И я буду молиться хоть тебе, хоть Христу, хоть Будде, если ты сможешь вернуть моего мужа из пивнушки. Поэтому с миссионерской точки зрения это очень важно.

А.Д. — то есть такая проповедь рассчитана на женскую аудиторию?

— Думаю, что мужики не пойдут на антиалкогольную лекцию.

В.С. — Миссия и основы православной культуры: сегодня увидел статью, где священник говорит, что преподавание основ православной культуры невозможно, потому что любая проповедь — это проповедь о Христе, а преподавание культуры всегда вторично. А мы вторичное хотим сделать единственным.

— Давайте так. Первична в церкви только Чаша с причастием. Все остальное, включая Синод, вторично. Мы же не будем на этом основании требовать ликвидации Синода.

В.С. — Ну, в церкви же есть и то, и другое. А в школе нет чаши с причастием.

— Чаши с причастием нет и в здании Синода. И в здании управления патриархии не хранится потир со святыми дарами. Это ложное представление, что православная культура — это разговор только об иконографии. Это разговор о том, чем живет, чему радуется и о чем скорбит душа христианина.

А.Д. — О чем, на Ваш взгляд, сегодня нужно говорить миссионеру в первую очередь? Лет 10 назад надо было доказывать, что в Церкви — не только неудачники и старенькие бабушки. Что сегодня в первую очередь нужно услышать людям?

— Я ставлю вопрос совершенно иначе. Я считаю, что миссионерский урок, лекция должны подбираться по принципу: о чем мне сейчас интересней сказать. Поскольку у нас нет сейчас стандарта преподавания ОПК, я говорю преподавателю: неважно, с какой страницы Вы откроете Библию или книгу Серафима Слободского. Вы начните урок в Вашем классе 1 сентября с того, что Вам наиболее интересно, и этим интересом заразите детей. Если это будет апокалипсис — начните с апокалипсиса. Если это будут древности из жизни Афона — начните с афонских древностей.

Есть хороший анекдот, память о котором полезна миссионеру. Маленький мальчик лет четырех, подходит к папе и спрашивает: «Что такое аборт?» Папа теряется, начинает излагать версию супружеской жизни, беременности, и т.д. Мальчик слушает, не очень понимает. Тут папа догадался спросить, где он это слово слышал. — «Да песенку слышал: «и за борт ее бросает»».

Любой отец знает, что не на все вопросы ребенка надо отвечать. У ребенка 10 вопросов в минуту. Поэтому спокойно можно что-то пропустить мимо ушей. Не зацикливаться. Точно так же и здесь. На нас наваливают массу вопросов. В молодежной аудитории такие — это попытка выпендриться перед коллективом, чем-то заполнить время навязанного общения. Подростки понимают, что если они не пойдут на встречу со мной, то придется идти на банальную математику, химию. Они судорожно вспоминают, что они слышали о религии, последнюю сплетню по телевизору, и оттуда вытягивают свой вопрос. Поэтому можно и нужно уметь навязывать свою повестку дня аудитории, а не всегда жить в режиме реакции.

А.Д.: — Отец Андрей, как Вы считаете, нет ли у современных разговорных миссий перекоса в субкультурное миссионерство — готы, рокеры.

— Ну, какой перекос? Пока еще нет даже серьезной работы с этими субкультурами! С рокерами работает только один человек, отец Сергий (Рыбко). Даже я с ними не работаю. Лишь раза два в год на концертах появлюсь, это работой назвать нельзя. Постоянно с ними работает только отец Сергий. Про готов и эмочек идет лишь интернет-разговор: мол, да, хорошо бы обратиться к ним… Но я не могу назвать ни одной публикации, обращенной к ним. Понятно, что нет ни одного человека, который считал бы своей работой выход на миссионерский контакт с этими группами. В эти субкультуры нам еще надо идти. У нас освоены: субкультура военных, университетская, студенческая, субкультура зэков. Еще мы умеем разговаривать с медиками и со спонсорами.

АД.: — Что вы бы сказали человеку, который, столкнувшись с грубостью в храме, не хочет идти туда снова?

— Могу сказать только «простите и потерпите». И предостеречь: тот, кто испугался наших бабушек, уж точно струсит перед антихристом. Может, поэтому Господь затрудняет доступ в храм и порой посылает нам таких бабушек, через которых Он фильтрует наши ряды.

[1]  [2] 

«Православие и мир»