Добрый доктор Гааз

«…И всякий, кто оставит домы, или братьев, или сестер, или отца, или мать, или жену, или детей, или земли, ради имени Моего, получит во сто крат и наследует жизнь вечную...» (Мф. 19:29)

Истории о добром докторе Федоре Петровиче Гаазе до сих пор рассказывают в больницах и тюрьмах Москвы, но фактические подробности его жизни мало кому известны. В ней не было «чужой» боли и «плохих» людей. Не было своей семьи, так как он считал, что не хватит времени на отверженных: каторжников, бедных, больных. Он был католиком, но строгий свт. Филарет (Дроздов) благословил служить молебен о его здравии. Свою жизнь он прожил по слову Христа, отдавая все, что у него есть, людям.

Фатерланд и родина

В XIX столетии окрестности Курского вокзала были местом глухим и опасным. Ночью появляться здесь в одиночку не следовало. Но доктор спешил на вызов и решил пойти напрямую — через Малый Казенный. Случилось то, что должно было случиться: в переулке на него напали грабители и велели снять старую шубу. Доктор начал ее стягивать и приговаривать: «Голубчики, вы меня только доведите до больного, а то я сейчас озябну. Месяц февраль. Если хотите, приходите потом ко мне в больницу Полицейскую, спросите Гааза, вам шубу отдадут». Те как услышали: «Батюшка, да мы тебя не признали в темноте! Прости!» Разбойники бросились перед доктором на колени, потом не только довели до пациента, чтобы еще кто-нибудь не ограбил, но и сопроводили назад. После этого происшествия нападавшие дали зарок более никогда не лихоимствовать. Один из них впоследствии стал истопником в больнице Гааза (она же — Полицейская), а двое других — санитарами.

Большинство москвичей узнавали знаменитого доктора издалека. Зимой — по его шубе. В другие времена года — по долговязой сутулой фигуре. Легенды о Гаазе ходили уже при жизни, но записывать действительные события его биографии стали только после смерти доктора — со слов очевидцев.

Дед Гааза был врачом, доктором медицины в Кельне. Отец обосновался в маленьком городке Мюнстерейфель: открыл аптеку, женился. Всего в семье было две дочери и пятеро сыновей — в том числе Фридрих Иосиф, средний. Он родился 24 августа 1780 года. В 15 лет окончил католическую школу, поступил на факультет философии и математики в Иенский институт, где стал лучшим учеником курса. Затем получил медицинское образование в Венском университете — старейшем в германоязычных странах. Своей профессией Гааз избрал офтальмологию.

С 19 лет Гааз имел врачебную практику в Вене и пользовался успехом как замечательный специалист. В частности, он вылечил глаза князю Репнину, русскому посланнику при венском дворе. Тот пригласил молодого врача в Россию, посоветовал для карьеры обосноваться в Москве. Приглашение Гааз принял, но приехать смог только через год после смерти Репнина.

Прибыв в 1802 году, немецкий врач тут же получил обширную частную практику, приносившую огромный доход. Вскоре он приобрел и роскошно обставил собственный дом в центре Москвы. Купил в Подмосковье усадьбу и завел там суконную фабрику.

Помимо частной практики Гааз занимался лечением бедных — в Преображенской, Павловской и Староекатерининской больницах. В Павловской отличился и как терапевт. За это немецкого доктора, по настоянию императрицы Марии Федоровны, наградили орденом Святого Владимира, а в 1806 году назначили главным врачом.

В 1809–1810 годах Гааз совершил два путешествия на Северный Кавказ, где объехал и описал неизвестные в то время источники в Минеральных Водах, Кисловодске, Пятигорске, Железноводске (теперь — Ессентуки). Изучив целебные свойства воды, Гааз описал их в книге, обратив тем самым внимание правительства на кавказские минеральные воды. Уже после Гааза, с 20-х по 50-е годы XIX века, начинается создание на кавказских источниках курортов. Источник №23 в Ессентуках до сих пор называется Гаазовским.

В 1812 году у Гааза заболели отец и мать, он оставил пост главного врача в Павловской больнице и поехал в Германию. Но тут в России началась война с Наполеоном, и Федор Петрович стал военным врачом. Он помогал раненым под Смоленском, на Бородинском поле, в сгоревшей Москве. В составе русского войска (полковым врачом) дошел до Парижа. В 1814 году, после окончания войны, приехал в родной город Мюнстерейфель — к умирающему отцу. Мать и братья упрашивали Гааза остаться в Германии, но доктор ответил, что слился душой с русским народом, понял и полюбил его. После смерти отца Фридрих Иосиф Гааз навсегда покинул первую родину и более никогда не выезжал за пределы Российской империи.

Когда Гааз вернулся в Москву, обнаружилось, что он в совершенстве выучил русский язык. До похода он мог говорить только на немецком и латыни. Обычно в больницах, где он консультировал, рядом был переводчик. Со временем Гааз так овладел русским языком, что сам поправлял русских чиновников. К концу жизни он на русском говорил лучше, чем на родном немецком.

Кошки в штате аптечного управления

По возвращении Гааз еще десять лет исполнял должность главного врача Павловской больницы. В 1825 году правитель Москвы Дмитрий Голицын заявляет, что Федор Петрович себя прекрасно зарекомендовал и хорошо бы его сделать главным врачом столицы.

Главное аптекарское и медицинское управление находилось в храме Успения Пресвятой Богородицы на Покровке (снесенном в советское время). В течение года Гааз заседал здесь в качестве руководителя. За это время навели чистоту во всех больничных учреждениях. Починили аптекарские склады, страдающие от нашествия мышей и крыс. Завели кошек, включенных в штат аптекарско-медицинской конторы. Многие перестройки Федор Гааз делал за свой счет.

У него появилось множество завистников: раньше лекарства можно было воровать и списывать на мышей, а тут вдруг все упорядочили с немецким педантизмом. Начались доносы: мол, главный врач растрачивает казенные деньги. Гааз не выдержал и уволился с этой должности, решив, что больше пользы принесет, работая простым врачом. Многие судебные тяжбы, в которые его втянули в это время, длились еще 10–12 лет. Все эти процессы он выиграл.

Хождение на пруте

К концу 20-х годов к фигуре Гааза все в Москве привыкли. Он был заметен издалека. Для своего времени он был высоким человеком — более 185 сантиметров. Из-за того что собеседники обычно были ниже ростом, доктор привык сутулиться. Он носил по моде своей юности белые жабо и манжеты, черный фрак с орденом Святого Владимира, черные бархатные панталоны, белые шелковые чулки и черные стоптанные туфли со стальными пряжками. Волосы гладко зачесывал назад. Когда облысел, стал надевать рыжий парик, потом подумал, что выглядит смешно, и начал коротко стричься. В холодное время облачался в старую волчью шубу. В этой серо-белой, с выпавшими меховыми кусками шубе его узнавали издали. И многие сразу бежали к нему просить помощи.

Свт. Филарет (Дроздов)

Задолго до описанных событий, в конце XVIII века, когда в России правила Екатерина II, Россию посетил известный филантроп и тюрьмовед Джон Говард. Он исследовал тюрьмы Москвы, Петербурга, Киева и, в частности, Херсона. В одной из тюрем Херсона он заразился холерой и умер. По замечаниям Говарда были составлены рекомендации для министра внутренних дел. Эти записки изучали более 20 лет. Ушли из жизни и Екатерина II, и Павел I. На престол взошел император Александр Павлович. Он повелел быстрее учесть эти замечания. Министр народного просвещения и духовных дел, главный прокурор Александр Голицын учредил Всероссийское тюремное попечительство, которое следило за тем, чтобы тюрьма исполняла закон, но не мучила заключенных и тем самым давала возможность нравственного исправления. В Москве обществу своим авторитетом помогал святитель Филарет (Дроздов), а сердцем, двигателем московского филиала был доктор Федор Гааз.

В столице действовало пять тюрем. Заключенных почти не кормили, поскольку денег выделялось крайне мало. Бывали случаи (правда, не в Москве), когда человек в одиночной камере умирал от голода. Так и записывали: «Иван Смирнов опух с голоду». Это было совершенно буднично. Мужчины и женщины сидели в одной камере. Большинство тюрем по 40–50 лет не ремонтировалось. Заключенных не водили в баню, одежда кишела вшами и блохами. Были такие ужасы, о которых даже говорить не хочется.

Губернатору и московскому митрополиту обо всех безобразиях докладывал секретарь тюремного комитета — Федор Гааз. И он возглавлял работы по ликвидации подобных бесчинств.

В 20-е годы XIX столетия, чтобы сократить число конвоиров, ручные и ножные кандалы заключенных стали приковывать к длинному пруту. На каторгу шли от трех до шести лет (в срок заключения эти годы не включались). В день проходили от 15 до 25 километров. Прут и сам по себе был тяжелый. А на него еще «нанизывалось» 20–40 человек — разного роста, возраста, тяжелобольные, без ноги или руки. С обеих сторон прут держали солдаты. Представьте себе, как себя чувствовал человек ростом метр сорок, если солдаты были под метр восемьдесят. К тому же кандалы мерзко лязгали, это быстро начинало раздражать, а ведь шли почти целый день — с 10-минутными перерывами через каждые три часа.

Гааз упрашивал тюремный комитет и министра внутренних дел, чтобы вместо прута сделали цепь, которая позволила бы заключенным передвигаться более свободно. В Москве и Московской губернии прут был отменен. На цепь приковывалось по пять-шесть человек определенной комплекции, чтобы им было вместе легче идти. Причем, только рецидивистов и тех, кто совершил тяжелые преступления. Всех остальных, по настоянию доктора Гааза, освободили и от цепи…

Легкие кандалы

Через Воробьевскую пересыльную проходили заключенные из 23 губерний Центральной России. Гааз всех встречал и выслушивал, жалобы записывал. О нуждах каждого конкретного узника беседовал с о. Филаретом. Помогал заключенным писать и переправлять письма родственникам. Узнавал, хватает ли денег у семьи, и по возможности высылал вспоможение — для чего содержал целый штат доверенных курьеров.

Если заключенный был болен и другие заключенные начинали его чураться, то Гааз обязательно подходил к такому человеку, пожимал руку, обнимал, чтобы показать другим, что через контакт его болезнь не передается.

До Гааза в кандалы заковывали всех заключенных — он запретил это делать. Настоял на том, чтобы некоторые заключенные — больные, женщины — отправлялись по этапу на телегах.

На него продолжали жаловаться. Однажды пришла жалоба, что Гааз не позволяет одну из сестер-близняшек отправлять на каторгу. Одна из них лежала в больнице, другая была здорова, и чиновники хотели ее отправить по этапу. Гааз настоял на том, чтобы сестер не разъединяли, а оставили в тюремной больнице. Он сказал, что Бог дал им одну силу на двоих.

Гааз ввел особые кандалы. Они так и назывались — «гаазовские». До него оковы были очень тяжелые: ручные весили около 16 килограммов, ножные — примерно шесть. Часто они стирали запястья и щиколотки до кости, зимой сильно обмораживали, а летом от них развивался ревматизм. Министр внутренних дел утверждал, что металл нагревается, и кандалы греют заключенных. Гааз предложил министру самому носить кандалы и посмотреть, как они будут греть. Он требовал совсем отменить кандалы, но власти не разрешали этого сделать. И доктор занялся экспериментами. Месяц носил кандалы сам, пока не подобрал такой размер оков, что они были не очень тяжелы и не очень легки. С внутренней стороны кандалы обивались кожей, чтобы не обмораживались и не стирались руки и ноги. Эти кандалы утвердили, и они стали повсеместно применяться в России.

К тому же Федор Гааз придумал, что надо делать общую цепь на поясе и к ней пристегивать и ручные, и ножные кандалы — а не как раньше, когда от ручных и ножных кандалов отдельные цепи шли к пруту. Представьте, так нужно было идти километров двадцать пять…

До конца XIX века, чтобы заключенные не сбежали, им выбривалась часть головы, правая или левая. Когда на одной половине волосы отрастали, то выбривалась другая. В Сибири в холодное время года обритая голова сильно мерзла. Доктор настоял на том, чтобы с октября людям не брили головы.

Гааз входил в камеру даже к самым опасным преступникам, беседовал, расспрашивал о жизни. Он всем доказывал, что если и можно скрыть преступление перед полицией, то перед Богом не скроешься. Эти увещевания, не назидательные, а дружеские, имели на заключенных огромное воздействие. Многие после заключения навсегда бросали заниматься грабежами и убийствами.

Вместе с этапом

Просыпался Гааз около шести утра, пил настой на смородиновом листе. Молился — у него была в доме католическая церковь Петра и Павла. С половины седьмого утра начинался прием страждущих. Обычно он продолжался до 8–9 часов утра (иногда — до 14 часов). Затем Гааз ехал в пересыльную тюрьму на Воробьевы горы, в 12 часов он обедал — кашей, овсяной или гречневой — и отправлялся в Бутырку. После этого объезжал свои больницы. Вечером опять посещал храм Петра и Павла, ужинал — опять же гречневой кашей или овсянкой на воде без соли и сахара — и возвращался в больницу. Прием порой продолжался до 11 часов вечера. К часу ночи Гааз засыпал. И так изо дня в день.

Удивительно, как Гааз везде успевал. Ездил он в старой пролетке. Изначально у него была четверка с каретой, но со временем он ее продал — вместе с домом, картинной галереей, суконной фабрикой и загородным поместьем, — чтобы деньги раздать заключенным и нищим. В старости для езды по городу Гааз покупал на конном рынке лошадей, предназначенных на убой.

Много сил Федор Гааз уделял и Московскому тюремному замку, ныне Бутырской тюрьме. Тюрьма эта появилась в 70-е годы XVIII столетия и была довольно грязная, плохо застроенная, не имела канализации. Внутри был храм, но очень тесный. Гааз и святитель Филарет добились, чтобы храм расширили. Вокруг специально построили камеры, и заключенные, которые не помещались внутри, могли наблюдать за службой. Во дворах тюрьмы посадили сибирские тополя для очищения воздуха, а вокруг был проведен дренаж и устроены мостовые. Гааз организовал для заключенных мастерские: портняжную, сапожную, столярную, переплетную. (Столярная мастерская действует до сих пор, там делают самые дешевые в наше время табуретки.)

Как-то Бутырскую тюрьму посетил император Николай I. Ему шепнули, что некоторые заключенные симулируют, а Гааз их покрывает. Николай стал выговаривать доктору, тот упал на колени. Император говорит: «Ну полно, Федор Петрович, я вас прощаю». А тот отвечает: «Я не за себя прошу, а за заключенных. Посмотрите, они слишком старые, чтобы отбывать наказание. Отпустите их на волю». Император был настолько растроган, что пятерых амнистировал.

Рядом с Бутыркой Гааз организовал приют для детей, чьи родители находились в тюремном замке. В старые времена семья часто была вынуждена ехать за осужденным отцом в ссылку. Чтобы облегчить участь родственников, оставшихся без кормильца, Гааз устроил, во-первых, дом дешевых квартир для жен заключенных, а во-вторых, школу для детей сосланных родителей.

Отдельной заботы требовали этапы заключенных. Гааз вошел в соглашение с двумя московскими предпринимателями — с лесопромышленником-старообрядцем Рахмановым и булочниками Филипповыми. Этапируемых вели из Воробьевской пересыльной тюрьмы через весь город около трех часов. Чтобы они перед выходом из Москвы отдохнули, за счет Рахманова в районе нынешней площади Ильича был устроен небольшой полуэтап — отгороженный дворик, где заключенные могли сесть, попрощаться с родными. Там же сердобольные москвичи наделяли этапируемых снедью и деньгами. Филипповы поставляли всем заключенным сытные калачи: их специально пекли на соломе, на хорошо просеянном тесте, они не черствели и очень помогали в дороге.

Гааз иногда сопровождал заключенных и после выхода из Москвы. Разговаривая, шел с ними по Владимирскому тракту (сейчас — шоссе Энтузиастов). По требованиям доктора тракт выровняли и по обочинам устроили специальные навесы, чтобы в случае дождя заключенные могли укрыться. Многие вспоминают, что даже зимой можно было видеть человека, уже пожилого, в старой волчьей шубе, который провожал арестантов, доходя с ними до нынешней Балашихи.

Помогал Федор Петрович заключенным и наводить справки по делу следствия. Ввел для этого особый институт «справщиков». Невинно осужденных пытался вызволить на волю, этим, по его просьбам, занимались квалифицированные юристы. Но большую часть работы проделывал сам Гааз.

Один чиновник вспоминает, как к нему пришел какой-то человек в крылатке и попросил навести справки об одном заключенном. Рассмотрев документы, чиновник сказал, что тут не хватает выписки из полицейской части с другого конца города. Гражданин в крылатке отправился через всю Москву за нужным документом. Вернулся он назад совершенно промокший, потому что по пути попал под ливень. Когда он подавал документ, чиновник спросил, кто он, и услышал фамилию знаменитого доктора. Это его так изумило, что чиновник всю жизнь потом рассказывал об этом случае, а после смерти Гааза сам вошел в тюремный комитет и делал все для того, чтобы помочь заключенным. Федору Гаазу в тот момент было более 60 лет.

Полицейская больница

Бюст Федора Гааза в Москве

На Воробьевых горах Гааз устроил тюремную больницу на 120 коек. Ввел сиделок в мужских отделениях, чего раньше не было. Обязательно сам обходил всех пациентов.

Со временем он совсем сюда переехал, стал главным врачом. Здесь у Гааза были две крохотные комнаты. Они были скромно обставлены: стол (он сохранился), старая железная кровать, на стене — Распятие, копия «Мадонны» Рафаэля. Имелась небольшая коллекция шкатулок и старых телескопов. Гааз любил наблюдать ночью за звездами: так он отдыхал.

Во многих делах помогал Гаазу святитель Филарет (Дроздов), митрополит московский. Например, «справщики», которые ездили по делам заключенных по 23 губерниям, могли по благословению свт. Филарета останавливаться в монастырях. Он ходатайствовал за Гааза перед императором и погашал многие жалобы на доктора. Свт. Филарет был вице-президентом Московского отделения тюремного комитета. Однажды во время заседания Гааз начал в очередной раз доказывать, что некоторые заключенные-рецидивисты вовсе не так виновны, как изобличает их суд. Святитель сказал: «Что вы все защищаете рецидивистов, без вины в тюрьму не сажают». Гааз ответил: «А как же Христос? Вы забыли о Христе!» Все опешили. Свт. Филарет встал и сказал: «Федор Петрович, в этот момент не я Христа забыл, а это Христос меня покинул». После этого до конца дней между свт. Филаретом и доктором Гаазом установилась крепкая дружба.

Федор Гааз любил посещать православные храмы. Обязательно в день православной Пасхи христосовался со всеми, объезжал подведомственные ему тюрьмы, дарил пасхальные яйца, угощал куличами и пасхами.

Последние два года жизни Федор Гааз проводил в основном в Полицейской больнице, принимая больных. Часто его навещал святитель Филарет, приносили освященные просфоры. Когда Гааз был при смерти, множество людей просили главного священника Полицейской больницы иерея Алексея Орлова отслужить молебен о выздоровлении Гааза. О. Алексей обратился к свт. Филарету с вопросом: можно ли отслужить православный молебен за человека, который исповедует католическую веру? Святитель ответил: «Бог благословил молиться за всех живых». Молебен отслужили, и Гааз некоторое время себя чувствовал очень хорошо. За две недели, которые отпустил ему Господь, он объехал все учреждения, которые были созданы на протяжении его жизни в Москве.

Гааз скончался 14 августа 1854 года. На его похороны на Немецкое кладбище пришло более 20 тысяч человек из 170 тысяч живущих в то время в Москве. На могиле доктора поставили скромный камень и крестик. Со временем бывшие заключенные оплели оградку могилы «гаазовскими» кандалами.

«Нескучный сад»