Гордость и достоинство

На вопросы отвечает Константин Владимирович Яцкевич, православный кризисный психолог, преподаватель нравственно-ориентированной христианской психологии в Школе катехизаторов Минской Епархии Белорусской Православной Церкви

— Рэй Брэдбери в одном из своих интервью говорил: «Я никогда не слушаю никого, кто критикует мои космические путешествия, мои аттракционы или моих горилл. Когда это происходит, я просто упаковываю моих динозавров и выхожу из комнаты». Многим творческим людям близка такая позиция, когда хочется просто «упаковать чемоданы» и уйти прочь, если чувствуешь, что не пришёлся ко двору. Это гордость?

— Не всегда только гордость, хотя чаще именно она. Кроме гордости здесь может быть и такое специфическое состояние, как неконгруэнтность, т.е. понимание чуждости атмосферы или ценностного базиса другого человека для возможности понимания друг друга и разделения общих ценностей. В таких случаях, дабы не провоцировать конфликт ценностей и интересов, действительно, правильнее просто уйти, «упаковав свои чемоданы».

— А как соотносится гордость, самость и инстинкт самосохранения, вложенный Творцом в нашу природу? Что-то подсказывает, что изначально у нашей самости есть какой-то положительный, вероятно защитительный, смысл, который важно осознать для верного понимания себя, своей природы и своего устроения.

— Гордость, самость и инстинкт самосохранения — это разные формы проявления по сути одного явления — эгоизма, за которым стоит такая специфическая структура, как «эго» или человеческое «Я». Вопрос понимания природы «Я» — один из самых сложных в современной когнитивной психологии. С точки зрения психологии нравственно-ориентированной, т.е. христианской, кроме состояния «Я» существуют и другие когнитивные состояния и в частности «Не я», как обращённое к Богу и состояние «Мы», как духовное состояние святости и соработничества с Богом. Таким образом, наше «Я» (эго) — это временная и совершенно условная структура, которую мы холим и лелеем по жизни с детства и которая в один прекрасный момент захватывает власть над умом и становится нашим тираном и диктатором, подменяя собой нашу личность. Когда Антоний Великий приводил своим ученикам наглядный пример с вырыванием из земли кипарисов разных возрастов, из которых последний и самый большой, его ученики не смогли вырвать из земли в силу его укоренения, — он демонстрировал силу укоренения эгоизма (самости) и страстей в человеческой природе. Поэтому, отвечая на ваш вопрос, можно сказать, что инстинкт самосохранения — это базовая защита формирующейся у личности самости или того самого «Я», которое нужно личности для ориентирования в жизни, осознания себя и умения защищать. Но по мере укрепления этой естественной защиты в человеке укрепляется и растёт его самость (эгоцентризм), который в один прекрасный момент начинает выходить из-под контроля совести и нравственности. Именно в этом случае самость перестаёт быть помощницей личности и становится её тираном. Если же личность продолжает упорствовать в самости и не уравновешивает свою самость жертвенностью и служением, самость укореняется настолько, что становится страстью и пороком гордости, который перерастает в гордыню.

— У пишущей братии, например, самость почти всегда зашкаливает — это как бы издержки «производства», профессиональная болезнь? Вероятно, какая-то «ипостась» самости участвует в творческом акте, ведь художник — это всегда личная, неповторимая позиция? Настоящий художник — это всегда новый ракурс, новое слово в искусстве. Могли бы вы, как психолог попытаться объяснить, что происходит с литераторами и вообще творческими людьми (с их самостью) в процессе творческой работы?

— Вы задаёте очень не простой вопрос с точки зрения психологии. Ответы на него будут разными, если рассматривать его с позиций психологии светской и православной. С точки зрения психологии светской любое творчество — это развитие личности. С точки зрения психологии православной развитием можно считать только то направление развития, которое связано с Богом и которое связывает человека с Богом. Дело в том, что с позиций православной психологии, о чём мы думаем, на что мы направляем наше внимание и ум, с тем мы и связываемся. Второй момент связан с тем, какими инструментами мы пользуемся в творчестве. Если мы творим во Имя Господа и высшего духовно-нравственного закона, пользуясь совестью и нравственностью, мы осознаём источник нашего вдохновения — Бога и свою немощь. Но если мы творим что-либо, руководствуясь лишь своей самостью и своим произволением, за которым кроме таланта и вдохновения стоят и страсти, мы лишь подогреваем свои страсти и свою самость, которая и присваивает все лавры себе, а не Богу, увеличивая размеры тщеславия и гордости. Таким образом творчество творчеству рознь с точки зрения душевных плодов. Именно по этой причине среди творческих людей очень много тщеславных и упоённых собственной самостью и исключительностью.

— Жизненной опыт свидетельствует, что мужчина больше искушается атакой на его «Я», а женщина — атакой на её «МОЁ». Это как-то можно объяснить с точки зрения психологии?

— Это можно объяснить только с точки зрения психологии православной. Дело в том, что в соответствии со святоотеческим учением, мужчина — это дух, а женщина — душа (сосуд духа ). В этом и состоит принцип семьи, как малой церкви. С этой точки зрения любой дух, т.е. ум, защищает прежде самого себя и своё эго («Я»), тогда как душа, т.е. оболочка духа, среда и атмосфера защищает то, что с ней связано (моё).

— В унижениях, человек страдает от того, что внешние обстоятельства и недобрые в отношении к нему люди посягают.... на что? Самость, гордость, честь, достоинство? Что подвергается атаке, когда человек оказывается в униженном положении?

— С точки зрения православной психологии, при любом посягательстве на личность и душу, первую защиту осуществляет эго («Я») через раздражительную силу души (чувство). Все посягательства на нас, как нам кажется, в действительности являются только испытанием (искушением) силы нашего эгоизма и всей системы его защит. Проще говоря, сила защиты является прямым свидетельством силы самости и эгоизма. Жертвенным людям, владеющим качеством смирения, в этом отношении просто нечего и не от кого защищать. Именно по этой причине, в отличие от самостных людей, как недотрог, смиренные воспринимаются безобидными и как бы «пустыми» внутри, которых сложно обидеть в принципе, поскольку они просто не способны обижаться и активно защищаться. Таким образом, тем, что столь болезненно реагирует в человеке на любое посягательство, является его самость, которая может быть окрашена чем угодно — гордостью, тщеславием, самомнением, достоинством и т.д. за которым всегда стоит «Я», как самый важный и неприкасаемый «центр» личности и Вселенной.

— В унижениях обостряется и даже развивается гордость — почему так? Возможно, это происходит лишь на первом, начальном этапе, а потом человек всё равно (рано или поздно) ломается?

— Гордость в унижениях только проявляется, как сила, стоящая за кулисами личности. Пока нет воздействия на личность и её «Я», нет и повода для проявления силы и только воздействие с угрозой «Я» обнажают и актуализируют силу защиты эго. И степень защиты и степень унижения бывают разными и есть порог устойчивости личности и силы её защиты, переступая который, начинается деструкция личности. Именно поэтому нельзя человека унижать беспредельно.

— Вспоминаю фильм режиссёра Шекхара Капура «Четыре пера» (2002 г.) Молодой британский офицер пехотного полка Королевской армии празднует свою помолвку с любимой девушкой. Он подаёт в отставку после объявления об отправке его полка в Судан, британскую колонию, находящуюся в состоянии гражданской войны — не хочет воевать. Друзья и любимая обвиняют его в трусости, прислав четыре пера (символ трусости). Но Гарри не трус, он в одиночку отправляется в Судан. Без страха, в одиночку, он преодолевает и пустыню. Оказавшись в плену, в нечеловеческих условиях, и получая еду из рук случайного знакомого, он плачет и произносит самые важные и, наверное, страшные для своего персонажа слова: я уже не гордый. Эта перемена в нём положительная или отрицательная?

— Все перемены в обычном человеке под действием испытаний (искушений) положительные и дающие ему реальное представление о себе, которое очень часто отличается от идеального (теоретического), не подвергнутого реальной проверке. Гарри лучше узнал себя в этом испытании и понял то, чего он стоит, как личность, а не славный офицер доблестной британской армии.

— Сломать человека и смирить человека — это ведь не одно и то же. В чем разница? Что ломается при сломе и сохраняется при смирении?

— Сломать и смирить — это не просто разные понятия, но почти противоположные. При сломе происходит разрушение и часто необратимое повреждение личности и души без какого-либо смысла. При смирении происходит глубокое изменение личности с точки зрения самосознания. Слом — это сокрушение защиты эго («Я») и осознание поражения, а смирение — это внутренняя победа над своим эго («Я») и самим собой с выходом на более глубокое осознание себя. Таким образом, смирение — это более глубокое состояние осознания самого себя с точки зрения видения своих несовершенств, которые ранее были замаскированы «достоинствами» и не видны.

— Ещё пример. Изнасилованный беженцем из Сомали норвежский политик Карстен Нордал заявил, что испытывает чувство вины перед высланным из страны его обидчиком. Это смирение?

— Это скорее жалость, совестливость, гуманизм и раскаяние из-за проснувшегося чувства «несправедливости» и чрезмерной жестокости по отношению к беженцу, свойственные многим западным людям, как эмоционально ранимым. Жалость и смирение — это совершенно разные состояния и по силе и по глубине качеств. Жалость — это поверхностное отреагирование совести для восстановления относительной справедливости. Смирение — это глубокое осознание порочности современного социума и себя, как его части, с признанием себя достойным случившегося и нахождении сил извлечь из случившегося важного урока на будущее.

— Иногда кажется, что нас всех хотят превратить в такого «Карстена», ведь несложно засмирять любого человека до подобного состояния. Или не любого? В чем защита от такого патологического «смирения»?

— В данном случае идёт речь о подмене смирения, как глубокого и целостного качества и состояния его более поверхностным и суррогатным заменителем, именуемым «смиренничеством». Проще говоря, нужно просто уметь различать подлинное смирение, как духовное качество и состояние и «смиренничество», как проявление душевности, т.е. жалости, чувственности, заботы о социальной справедливости, которая практически недостижима. Никто не говорит, что душевность в качествах жалости, чувственности, чрезмерной совестливости и вины плоха, просто к состоянию смирения, как более глубокому духовному качеству, тяготеющему к рассудительности и бесстрастию, жалость не имеет прямого отношения. Нужно понимать, что за смирением стоит предельно трезвое видение себя и мира, лишённое страстности, а за жалостью и «смиренничеством» чаще стоит стремление продемонстрировать себя другим самым жалостливым и милосердным для... получения общественного признания и славы в глазах мира и людей, а не Бога. Это и есть главное отличие смирения от «гуманистического смиренничества».

Беседовала Светлана Коппел-Ковтун