Святитель Игнатий (Брянчанинов)

Быть епископом своего сердца и приносить в жертву Христу помышления и чувствования, освященные Духом, — вот высота, к которой привлекались мои взоры
Свт. Игнатий (Брянчанинов)

Святитель Игнатий (в миру — Димитрий Александрович Брянчанинов) родился 5 февраля 1807 года в родовом имении — селе Покровском Вологодской губернии. Брянчаниновы вели свой род от Михаила Бренко, который геройски погиб на Куликовом поле в одежде великого благоверного князя Димитрия Донского и под его знаменем.

Рождение будущего делателя умной молитвы — первенца, вымоленного родителями после многолетнего бесчадия, — указывало на то, что он изначально был отмечен особым Божиим попечением. Во святом крещении младенец получил имя в честь преподобного Димитрия Прилуцкого. Он сильно отличался от родившихся позже братьев и сестер сугубой молитвенной настроенностью, тонкой впечатлительностью и любовью к уединению. Никем не понимаемый, Димитрий прожил под суровым родительским надзором до пятнадцати лет. Позже святитель вспоминал: «Детство мое было преисполнено скорбей. Здесь вижу руку Твою, Боже мой! Я не имел, кому открыть моего сердца: начал изливать его пред Богом моим, начал читать Евангелие и жития святых Твоих. Завеса, изредка проницаемая, лежала для меня на Евангелии; но Пимены Твои, Твои Сисои и Макарии производили на меня чудное впечатление. Мысль, часто парившая к Богу молитвою и чтением, начала мало-помалу приносить мир и спокойствие в душу мою. Когда я был пятнадцатилетним юношей, несказанная тишина возвеяла в уме и сердце моем. Но я не понимал ее, я полагал, что это — обыкновенное состояние всех человеков».

Так постепенно в нем созрело желание стать монахом. За это желание, а потом и за свое утверждение на монашеском, истинно евангельском пути ему пришлось претерпеть до конца, до самой своей блаженной кончины, неисчислимые испытания, — так же, как и его Пименам, Сисоям, Макариям…

Покоряясь родительской воле, Димитрий поступает в 1822 году в привилегированное Военно-Инженерное училище. За время учебы он становится вхож в светские салоны Петербурга. Прекрасно образованный молодой человек, благородной наружности, Брянчанинов и своими литературными дарованиями приобрел внимание Пушкина, Крылова, Батюшкова, Гнедича и других знаменитостей. Однако науки человеческие, это «изобретение падшего человеческого разума», и шум столичной жизни вызвали в душе у Димитрия только невыносимую тоску по Боге. «Я начал, — пишет святитель, — оплакивать… сладостную тишину, которую я потерял, оплакивать ту пустоту, которую я приобрел, которая меня тяготила, ужасала, наполняя ощущением сиротства, лишения жизни!»

Он обратился к умной молитве и столь рачительно стал упражняться в ней, что она творилась у него самодейственно. Вопреки традициям и противлению отца (для чего пришлось обратиться к помощи Петербургского митрополита), Димитрий стал еженедельно посещать богослужения и причащаться — вначале на Валаамском подворье, затем в Александро-Невской лавре.

Здесь Господь послал ему истинных наставников, получивших монашеское образование и старческое помазание у преподобного Паисия (Величковского) и его учеников. Вместе со своим товарищем по учебе Михаилом Чихачевом он исповедовал старцам помыслы, советовался о монашеском делании, о молитве, об охранении себя от страстей и греховных навыков, о чтении святоотеческих книг. Во время встречи со старцем Леонидом — будущим преподобным Львом Оптинским († 1841) — у Димитрия появилось желание порвать все связи с миром. Своему другу он признался: «Сердце вырвал у меня отец Леонид, — теперь решено: прошусь в отставку от службы и последую старцу, ему предамся всею душою и буду искать единственно спасения души в уединении».

Однако прежде чем осуществилось это желание, будущему подвижнику пришлось выдержать жестокую борьбу и с честолюбивыми планами родителей, и с сильными мира сего — в том числе с монархом, который предложил весьма выгодный пост под свое содержание и отказал в увольнении. Лишь вмешательство Божие, приковавшее офицера Брянчанинова к болезненному одру и соделавшее его неспособным к службе, позволило получить отставку.

Тотчас, в ноябре 1827 года, он отправился в Александро-Свирский монастырь к отцу Леониду, чтобы под его руководством, с полным самоотречением, начать иноческий подвиг. Узнав об этом, родители отказали в вещественной помощи «бесполезному члену общества» и прекратили переписку с сыном. Таким образом, он буквально выполнил заповедь нестяжания и, как истинный ученик Христов, мог сказать: се, мы оставихом вся и вслед Тебе идохом (Мф. 9:27).

Первое послушание его было в поварне. Однако грубый труд он понес с искренним смирением, с новым для него чувством забвения собственного «я». Вскоре братия полюбила смиренного и исполнительного послушника. Свое происхождение он скрывал, и многие принимали его за недоучившегося семинариста.

Отношения Димитрия с отцом Леонидом представляли совершенное подобие древнего послушничества, при котором любое внутреннее движение ученика происходило под неусыпным молитвенным наблюдением старца. При этом отец Леонид вел образованного «дворянчика» Брянчанинова жестким путем уничижительных испытаний — путем смирения, побеждающего всякое высокоумие и самомнение.

Спустя год старец Леонид переселился со своими учениками в менее многолюдную Площанскую пустынь. Здесь Димитрий с радостью встретил Михаила Чихачева, о котором вскоре Господь раскрыл в видении, что он будет участником страданий своего друга. Новые испытания не заставили ждать молодых подвижников. С начала 1829 по середину 1830 года, в результате целой череды злостраданий, послушники-друзья вынуждены были перебывать в Свенском монастыре, Белобережной и Оптиной пустыни и в Кирилло-Новоезерском монастыре, откуда они ушли по причине болезней.

После выздоровления Димитрий, по благословению Вологодского епископа Стефана, был помещен в Семигороднюю пустынь, затем 21 февраля 1831 года — в уединенный Глушицкий Дионисиев монастырь. Здесь он впервые встретился с будущим настоятелем Николо-Угрешского монастыря преподобным Пименом, которого поразили глубокие познания послушника в святоотеческих писаниях и назидательность их «в высшей степени усладительной беседы».

28 июня 1831 года послушник Димитрий был пострижен в мантию с наречением имени в честь священномученика Игнатия Богоносца. 4 июля новопостриженный монах был рукоположен во иеродиакона, 25-го — во иеромонаха. Об этом событии он написал своему другу П. П. Яковлеву: «Совершилось! Я пострижен и посвящен во иеромонаха. Когда меня постригали — казалось мне, что я умер; когда посвятили — казалось — воскрес. Живу какою-то новою жизнью; весьма спокоен; не тревожит меня никакое желание; во время обедни ощущаю, что достиг конца желаний, ощущаю, что получаю более, нежели сколько бы мне пожелать… Сказываю всем о себе то, что другие о мне знать и сказать не могут: я счастлив!»

Пустыннолюбцу не хватало только монастыря. Вологодский епископ Стефан, видя духовную зрелость иеромонаха Игнатия, 6 января 1832 года возложил на него управление древним Григорие-Пельшемским Лопотовым монастырем.

Монастырь находился почти в разрушенном состоянии и предназначался к закрытию. Однако новый настоятель не унывал, хотя ему пришлось устраиваться жить в сторожке у святых ворот. В первую очередь он привел в надлежащий порядок богослужение и неукоснительное исполнение монастырского устава. Вскоре к нему прибыли монашествующие из обителей, где он подвизался, — составилось братство до тридцати человек. Приехал и Михаил Чихачев. Имея редкостный голос (бас октаву) и будучи знатоком церковного пения, он собрал благолепный хор. Сам отец Игнатий стал истинным аввой монастыря: он сочетал в себе и хозяйственного руководителя, и духовника. Применяя учение святых отцов и своих наставников-старцев, он возрождал в обители древнее монашеское делание, с непрестанной умной молитвой, беспрекословным послушанием и частым откровением помыслов.

Внутренне обновленная, обитель стала привлекать многих богомольцев. Потекли пожертвования, — уже через два года монастырь стал неузнаваем. Смягчились и сердца родителей, увидевших сына, всеми уважаемого и облеченного саном, подобающим старцам.

В мае 1833 года епископ Стефан за усердные труды по возрождению Лопотова монастыря возвел иеромонаха Игнатия в сан игумена.

Но болотистая местность монастыря вредно отразилась на слабом здоровье настоятеля. Пришлось начать хлопоты о переводе в другую обитель. Святитель Филарет (Дроздов) предложил игумену Игнатию настоятельское место в Николо-Угрешском монастыре. Однако Промысл Божий судил иначе. Император Николай Павлович призвал своего бывшего воспитанника и определил ему служение в Сергиевой пустыни под Петербургом, с пожеланием сделать из обители образцовый монастырь.

1 января 1834 года двадцатисемилетний игумен Игнатий был возведен в сан архимандрита и 5 января въехал в обитель в сопровождении Михаила Чихачева и только что принятого в келейники Ивана Малышева, который через 23 года станет достойным преемником своего старца в настоятельстве пустыни.

Сергиева пустынь, расположенная на берегу Финского залива, в климатическом отношении оказалась хуже Лопотова монастыря. Местность была оживленная: недалеко проходила железная дорога, ведущая к дачам столичной знати. В обители царили запущенность в материальном и распущенность в нравственном отношении. Архимандрита Игнатия вместо пристанища покоя ожидали новые тяжелые труды и испытания. И здесь ему пригодился духовный опыт подвижника: чтобы оставаться пустынником среди мирской суеты, противостоять унынию и славе человеческой и видеть в скорбях величайший дар Божий, приуготовляющий к безмолвию. Пригодились и познания, полученные в Инженерном училище: надо было перестраивать заново и храмы, и корпуса. На ремонт и благоукрашение Троицкого храма дал пожертвование Государь император, который посетил пустынь в 1834 году и остался доволен начавшимися восстановительными работами.

Выполняя волю монарха соделать обитель образцовой, архимандрит Игнатий прежде всего озаботился возрождением в ней монашеского духа. Он был убежден, что «совершенство христианства достигается в иночестве и иноки служат светом для братий своих, живущих посреди мира». В пустыни было установлено строгое соблюдение монастырских уставов, церковное богослужение стало совершаться в стройном чине.

В организации и обучении хора приняли участие известные композиторы М. И. Глинка, А. Ф. Львов, протоиерей Петр Турчанинов; в благоукрашении обители — К. П. Брюллов и ведущие архитекторы, которым помогал келейник настоятеля Игнатий (Малышев), получивший образование в Академии художеств.

Архимандрит Игнатий вникал в духовное устроение каждого насельника. Он был истинным старцем, всегда готовым принять чад на откровение помыслов и преподать совет. Если же ему не удавалось воздействовать своим авторитетом, он становился на молитву и передавал дело на суд Божий. Вскоре братство обители стало составлять единую семью, связанную союзом согласия и духовного единения, и отец Игнатий с полным правом смог написать в письме П. П. Яковлеву: «Наш монастырь — Сергиева пустынь — есть необыкновенное явление, с совершенно отличным характером среди прочих монастырей такого рода. По наружности — она имеет чистоту, которой нельзя встретить в другом месте; по внутреннему устроению нигде нет такого благонамеренного братства, чуждого ханжества и безнравственности».

В Сергиеву пустынь стали отовсюду стекаться за духовным окормлением люди самых разных рангов и положений. Отец Игнатий не только уделял внимание каждому посетителю, но имел с пасомыми обширную переписку. По их воспоминаниям, святитель с одного взгляда мог распознать душу человека и с каждым общался и переписывался соответственно его устроению.

В письмах он всегда стремился преподать спасительное слово, напомнить и раскрыть христианские истины, одухотворенные святоотеческим учением. В письмах, как нигде, отразилась и сокровенная внутренняя жизнь самого подвижника, основанная на полном самоотвержении ради исполнения евангельских заповедей.

Обитель стала известной всей России. Но чтобы добиться этого, архимандриту Игнатию пришлось с иноческим терпением понести многочисленные труды, тяжелейшие болезни, скорби, наветы завистников. Опытно обучая духовных чад внутреннему крестоношению как уделу истинного христианина, он сам служил примером благодушного терпения и безропотного несения креста своего, в чем достиг, с помощью благодати Божией, великой силы. Он признается в статье «Плач мой»: «…милосердный Господь сподобил меня… вкусить духовную любовь и сладость в то время, как я встречал врага моего, искавшего головы моей, — и соделалось лице этого врага в глазах моих как бы лицом светлого Ангела… Какое счастье быть жертвою подобно Иисусу!»

С 1838 года архимандрит Игнатий был поставлен благочинным монастырей Санкт-Петербургской епархии. Теперь он мог расширить свое благотворное влияние на иноческую жизнь в других обителях через назначение туда настоятелей, опытных в духовной жизни.

Несмотря на внешнюю суету, окружающую настоятеля Сергиевой пустыни, он оставался в душе пустынником, непрестанно творящим Иисусову молитву. В одном из писем он пишет: «Я, проведя начало своего иночества в уединеннейших монастырях и напитавшись понятиями строгой аскетики, сохранял это направление в Сергиевой пустыни, так что в моей гостиной я был репрезантабельным архимандритом, а в кабинете скитянином». Тайно от всех он подвизался в особой келье, в которой не было ничего, кроме скромной иконы с неугасимой лампадой и рогожи на полу. Кроме того, он писал свои духовные сочинения, которые вошли в сокровищницу богословской и монашеской литературы. Среди них — «Аскетические опыты», излагающие учение святых отцов о христианской жизни, «примененные к требованиям современности».

Однако здоровье святителя угасало. В своих письмах он постоянно жаловался на плохое самочувствие. В 1847 году, изнуренный болезнями, архимандрит Игнатий подал прошение об увольнении на покой, но получил только длительный отпуск, который провел в Николо-Бабаевском монастыре. Здесь он написал много духовно-назидательных писем, в том числе к некоему иноку Леониду, «занимающемуся умным деланием».

Продолжительное пребывание на Бабайках в безмолвии утешило святителя и еще более расположило к совершенному отшельничеству. В 1856 году он предпринял попытку устроиться в скиту Оптиной пустыни, однако на это не было Божией воли.

27 октября 1857 года архимандрит Игнатий был посвящен во епископа Кавказского и Черноморского. В речи при назначении святитель сказал: «В юности своей я стремился в глубокие пустыни, но я вовсе не мыслил о служении Церкви в каком бы то ни было сане священства. Быть епископом своего сердца и приносить в жертву Христу помышления и чувствования, освященные Духом, — вот высота, к которой привлекались мои взоры».

После двадцатичетырехлетних трудов он оставил образцовую обитель, из которой вышли шестнадцать настоятелей монастырей. Перед отъездом святитель был Высочайше пожалован панагией, украшенной бриллиантами и рубинами. Однако при этом владыке, не скопившему себе ни копейки состояния, пришлось воспользоваться помощью благотворителя, чтобы выехать на свою кафедру.

Недавно открытая Кавказская епархия была неустроенной, на самом Кавказе продолжалась война, поэтому первое слово святителя Игнатия к ставропольцам было: «Мир граду сему!..»

Особой заботой святителя стало устроение богослужения в надлежащем церковном чине. Он привел в порядок органы епархиального управления, добился повышения окладов духовенству, построил архиерейский дом, перевел семинарию в лучшее помещение. Святитель Игнатий обозрел многие приходы своей епархии, только с мая по август 1859 года посетил более 100 храмов, где служил молебны и литургии. Он постоянно произносил поучения, которые потом составили книгу «Аскетическая проповедь».

Но тяжкая болезнь не покидала епископа Игнатия и на Кавказе, поэтому летом 1861 года он подал прошение уволить его на покой в Николо-Бабаевский монастырь. В октябре он перехал в обитель, вновь прибегнув к помощи благотворителей. Здесь, в желанном уединении, и протекли последние его годы. За это время захудалый монастырь перешел в цветущее состояние: были отремонтированы корпуса, выстроен величественный Иверский соборный храм. Святитель постепенно ввел монастырские порядки, бывшие в Сергиевой пустыни.

Живя на покое, он свободное время отдал пересмотру и пополнению своих аскетических сочинений. Здесь им были написаны «Отечник», «Приношение современному монашеству», «О терпении скорбей», «Об отношении человека к страстям его», пополнен «Разговор старца с учеником его о молитве Иисусовой». На всех творениях святителя Игнатия лежит печать благодатной помазанности, водительства Святого Духа. Епископ-аскет признавался в письмах: «Бывали в жизни моей минуты: или во время тяжких скорбей, или после продолжительного безмолвия, — минуты, в которые появлялось в сердце моем «слово». Это слово было не мое. Оно утешало меня, наставляло, исполняло нетленной жизни и радости — и потом отходило. Случилось записывать мысли, которые так ярко светили в сии блаженные минуты. Читаю после, читаю не свое, читаю слова, из какой-то высшей среды нисходившие и остающиеся наставлением»… В другом месте святитель пишет об «Аскетических опытах»: «Это не мое сочинение: по этой причине я выражаюсь о нем свободно. Я был только оружием милости Божией к современным православным христианам, крайне нуждающимся в ясном изложении душевного христианского подвига, решающего на вечную участь каждого христианина».

Труды по опубликованию сочинений святителя Игнатия взял на себя его брат Петр Александрович. Первые четыре тома вышли за два месяца до кончины святителя и сразу получили достойную оценку, причем не только в монастырях. Бывший министр просвещения А. С. Норов писал: «Аскетические опыты» есть перл многоценный в нашей духовной литературе; я говорю многоценный недаром, ибо этот труд для нас совершенно нов и, несмотря на строгость своего аскетизма, сладок и отраден для души и сердца, особенно для тех, которые, живя среди мира, познали уже всю его тщету. Книги ваши будут настольные, руководящие и укрепляющие в борьбе с суетным миром».

30 апреля 1867 года, в Неделю жен-мироносиц, святитель Игнатий отошел ко Господу. К отшествию в вечность он, как истинный христианин, готовился всю жизнь, к этому призывал духовных чад. На его погребении присутствовали пять тысяч человек.

На двадцатый день по кончине одна из духовных дочерей святителя видела его в неописуемой славе и в течение трех ночей слышала ангельский хор, воспевающий тропарь: «Православия поборниче, покаяния и молитвы делателю и учителю изрядный, архиереев богодухновенное украшение, монашествующих славо и похвало, писании твоими вся ны уцеломудрил еси. Цевнице духовная, новый Златоусте, моли Слово Христа Бога, Егоже носил еси в сердце твоем, даровати нам прежде конца покаяние».

В первом жизнеописании святителя Игнатия ученики его писали: «Краса иночества нашего века, святитель является деятельным учителем иноков и не только в писаниях своих, но и во всей жизни своей представляет дивную картину самоотвержения, близкого к исповедничеству; картину борьбы человека со страстями, скорбями, болезнями; картину жизни, которая при помощи и действии обильной благодати Божией увенчалась победой, привлекла к подвижнику многие редкие дары Святого Духа. С благоговением следя за этим многострадальным и многоскорбным шествием подвижника к преуспеянию духовному и ясно созерцая при этом особое водительство Промысла Божия во всей его жизни… проникаешься желанием подражать, по мере сил, этому, современному нам образцу совершенства христианского».

pravoslavie.ru