Михаил Ломоносов: «Я бы охотно молчал и жил в покое…»

1200 километров — много это или мало?

Самолет преодолеет это расстояние за 2 часа, поезд — за 20, на автомобиле путь займет часов 16.

А пешком пробовали?

19-летний сын зажиточного помора Михайло Ломоносов попробовал — путь из деревни Мишанинской Куростровской волости Двинского уезда Архангелогородской губернии до самого центра первопрестольной занял у него три недели.

Биография Михайлы Васильевича, с одной стороны, хорошо изучена и описана. С другой — предельная мифологизация образа самородка, пробивающего себе путь к признанию вопреки обстоятельствам, превратила Ломоносова из живого, имеющего право ошибаться человека в некий непогрешимый символ русского самосознания. Именно такое отношение по большей части остается у школьников — «высокий недоступный идеал», «памятник». Словом, тот, с кем невозможно полемизировать.

Целостному восприятию личности Михайлы Васильевича это, безусловно, мешает.

Вслед за караваном

С детских лет Михайло стал участвовать в делах, составляющих каждодневный труд сельских жителей: пас скот, помогал в поле и на постройках, а уже с десяти лет начал ходить на отцовском судне на рыбный промысел. Все это — занятия, типичные для ребят его возраста и окружения. Выделяло мальчика из их среды другое: непреодолимая тяга к знаниям, которая и «соткала» из обыкновенной жизни простого подростка фабулу настоящей волшебной сказки и приключенческого романа одновременно. По легенде, обучавший мальчика дьячок вскоре упал перед ним на колени, признавшись, что больше ничему не может его научить. У односельчан он раздобыл «Грамматику» церковнославянского языка Мелетия Смотрицкого и «Арифметику» Леонтия Магницкого, содержавшую сведения по геометрии, астрономии и навигации. Эти две книги Ломоносов назвал «вратами своей учености».

Важное значение для него имела «Псалтирь рифмотворная» Симеона Полоцкого. Она давала представление о книжной поэзии: знакомые слова церковной «Псалтири» претворялись в стихи. В то время как внутренний мир Михайлы обогащался новыми знаниями, во «внешней» его жизни происходили печальные события. Мальчик, в девять лет потерявший маму, живет с отцом и его новой женой, но и она вскоре умирает и отец женится в третий раз. Обе мачехи недолюбливали тянувшегося к знаниям мальчика, сокрушаясь о том, что тот сидит «попусту за книгами». Через много лет Ломоносов будет вспоминать: «Я… имеючи отца, хотя по натуре доброго человека, однако в крайнем невежестве воспитанного, и злую и завистливую мачеху, которая всячески старалась произвести гнев в отце моем, представляя, что я всегда сижу по пустому за книгами. Для того многократно я принужден был читать и учиться, чему возможно было, в уединенных местах и терпеть стужу и голод, пока не ушел в Спасские школы».

Уход больше походил на побег: ночью, тайно, ни с кем не простившись и взяв с собой только самое необходимое — две рубахи, тулуп и «Грамматику» с «Арифметикой», 19-летний юноша пешком отправился вслед за караваном с рыбой. Нагнав караван лишь на третий день, он упросил рыбаков взять его с собой. «Дома между тем долго его искали и, не нашед нигде, почитали пропадшим до возвращения обоза по последнему зимнему пути…»

Крайне важно отметить то обстоятельство, что Русский Север никогда не знал крепостного права, там жили свободные крестьяне. «Родись Ломоносов в какой-нибудь помещичьей деревне Центральной России, ему, пожалуй, не пришлось бы сопровождать своего отца дальше, чем до господской усадьбы и до господской пашни, — с полным основанием предположил Г.В. Плеханов. — Ему чрезвычайно помогло то обстоятельство, что он был именно архангельским мужиком, мужиком-поморцем, не носившим крепостного ошейника».

Литературовед Игорь Сухих задается вопросом: «Мог ли повторить путь Ломоносова талантливый крепостной мальчишка из курской или орловской деревни, из тех мест, где происходит действие тургеневских «Записок охотника»? Или для того, чтобы поступить в основанный Ломоносовым университет, ему надо было подождать еще столетие?»

Ответ вполне очевиден. Славяновед В.И. Ламанский утверждал, что для появления Ломоносова «в целой России в начале XVIII века едва ли была какая иная область, кроме Двинской земли, с более благоприятною историческою почвою и более счастливыми местными условиями».

Лучший из лучших

Если сегодня вы окажетесь в центре Москвы, обязательно пройдитесь по древней Никольской улице. Есть мнение, что улица получила свое название от Никольского монастыря, основанного еще в XIV веке. На территории монастыря стояла Спасская церковь, которая в 1600 году обособилась вместе с участком монастырской земли в самостоятельную обитель. Поскольку часть территории монастыря оказалась за Иконным рядом, отсюда явилось известное название — Заиконоспасский. Именно эта обитель и стала родиной первого в России высшего учебного заведения. Здесь на доме № 9 мемориальная доска серого гранита гласит: «На этом месте находилось здание Славяно-греко-латинской академии, в которой с 1731 по 1735 год учился великий русский ученый М.В. Ломоносов».

Приключенческий роман продолжался. Явившись к ректору академии Герману Копцевичу, Ломоносов выдал себя за сына холмогорского дворянина, а на «словесном расспросе» обнаружил светлый ум и страсть к наукам. Михайло Васильевич был зачислен в самый низший класс (не знал латыни, на которой велось все преподавание) вместе с «малыми ребятами». Часто ему приходилось слышать насмешки одноклассников: «Смотри-де, какой болван лет в двадцать пришел латине учиться!»

В Москве Ломоносов жил впроголодь, перебиваясь рубкой дров и чтением Псалтири над усопшими. Но усердие, талант и Промысл Божий вели его неотступно. Осенью 1735 года приказ Сената Синодальному управлению гласил: отобрать лучших учеников «Спасских школ», «в науках достойных», и отправить в Петербургскую академию для дальнейшего образования. Так под Новый год (хорошая деталь для сказочного сюжета!) Михайло Васильевич попал в град святого Петра, а 1 января 1736 года Ломоносов был зачислен студентом Академии наук.

В том же году, 23 сентября, трое лучших русских студентов — Михайло Ломоносов, Дмитрий Виноградов и Густав Рейзер отплыли на корабле, следовавшем из Кронштадта в Любек. По решению Академии наук они были отобраны для обучения в Германии. Петербургская академия старалась направлять своих питомцев даже за пределами русской границы, посылая им различные инструкции и наставления.

«Начало русской литературы»

Вдали от Родины, в Германии, Ломоносов написал свою первую оду — на победу русских войск над турками и взятие 19 августа 1739 года крепости Хотин. С этого сочинения, по словам В.Г. Белинского, «по всей справедливости должно считать начало русской литературы».

К сожалению, сегодня, читая стихи Ломоносова, мы не можем вполне понять слов Белинского. Живое восприятие ломоносовского поэтического языка давно утрачено. Скорее отношение к нему — как к памятнику старины. Более того, уже в XIX, а тем более XX столетии литературное наследие Ломоносова оказалось практически невостребованным. Причина, по всей видимости, по меткому замечанию К.С. Аксакова, кроется в том, что на литературное творчество Ломоносова «мы смотрим… сквозь последующее, тогда как надо смотреть сквозь предыдущее, в связи моментов, чтобы понять их настоящим образом; мы чувствуем это сродство, которое лежит в нашем представлении о Ломоносове; оно доказывает, что Ломоносов связан с нами, связан как начало; утверждает за ним этот его великий подвиг и в то же время мешает быть нам — в чувстве простого современного созерцания, не возвышенного общею мыслию, — вполне свободными и беспристрастными».

Действительно, нам, знакомым с Золотым и Серебряным веками русской поэзии, трудно найти живой эстетический отклик на сочинения того, кого современники называли «русским Пиндаром». Но его особое место в истории русской словесности несомненно. Обратимся снова к размышлениям К.С. Аксакова, который отмечает, что Ломоносов «кончил период национальных песен и начал новый период, ввел в новую сферу поэзии. Ломоносов был автор, лицо индивидуальное в поэзии, первый восставший как лицо из этого мира национальных песен, в общем национальном характере поглощавших индивидуума; он был освободившийся индивидуум в поэтическом мире; с него началась новая полная сфера поэзии, собственно так называемая литература: этот подвиг ему принадлежит». И далее: «Ломоносов создал язык, преобразовал по крайней мере; это найдено всеми: это так же видимо, как Петр преобразовал Россию… Ломоносов понял современное состояние языка, он понял требования языка русского, современное отношение языка церковнославянского к языку русскому и значение первого для последнего; он понял все это, и новый язык явился».

Современники очень быстро заметили и оценили литературный гений Ломоносова. Его сравнивали с античными одописцами Пиндаром и Вергилием и даже с Гёте. В целом такая лестная репутация была совершенно оправданна, потому что исходила из того решающего вклада, который Ломоносов внес в историю русской словесности. Исследователь П.Е. Бухаркин отмечает: «Наметив многие центральные линии дальнейшего литературного развития и став, тем самым, предтечей поэтов конца XVIII, XIX, да и во многом ХХ века, Ломоносов был собственными преемниками превзойден… На фоне поэтических достижений последующих двух столетий ломоносовская поэзия как бы поблекла (хотя как раз она в самом существенном и определила тональность и направленность данных достижений); современный читатель, желающий оставаться в рамках классической традиции русской поэзии, предпочитает обращаться к наследникам Ломоносова, а не к нему самому».

Вслед за Давидом

По возвращении в Петербург в 1741 году Михайло Васильевич стал адъюнктом физического класса Академии наук. В апреле 1743 года за дерзкое поведение в отношении профессоров академии Ломоносов был заключен под стражу. Причины его резкости до сих пор не ясны. После восьми месяцев ареста Михайло Васильевич был освобожден с обязательством публичного покаяния в содеянном, что он и сделал.

Именно в период своего заключения Ломоносов впервые пробует себя в жанре духовной оды. Находясь в тяжелом душевном состоянии, он обращается к Единственному Утешителю. Это сочинения «Утреннее размышление о Божием Величестве» и «Вечернее размышление о Божием Величестве при случае великого северного сияния».

В сердце заключенного рождаются проникновенные строки:

А.С. Пушкин, критически отзывавшийся о «придворной поэзии» Ломоносова, называвший такие стихи «должностными», высоко ценил его духовные сочинения: «Слог его, ровный, цветущий и живописный, заемлет главное достоинство от глубокого знания книжного славянского языка и от счастливого слияния оного с языком простонародным. Вот почему преложения псалмов и другие сильные и близкие подражания высокой поэзии священных книг суть его лучшие произведения. Они останутся вечными памятниками русской словесности; по ним долго еще должны мы будем изучаться стихотворному языку нашему…»

Ломоносов вслед за псалмопевцем Давидом не устает удивляться величию Творца и возносит Ему хвалы:

Чистая совесть, а не цинготная рыба

Семь переложенных Ломоносовым псалмов объединяют несколько тем, характерных, впрочем, для всей Псалтири. П.Е. Бухаркин отмечает, что прежде всего это поиск правды. Правды как праведности и правды как справедливости. Следующая тема — это «осознание собственного несоответствия этой правде, опасности греха, легко возникающего в человеческой жизни». И, наконец, «тема несправедливого преследования, гонений со стороны “злых”, обступающих человека со всех сторон и грозящих ему гибелью».

Жизнь Михаила Васильевича Ломоносова была полна не только триумфальных, но и трагических страниц. Его сын Иван умер в младенчестве. Дочь, Екатерина-Елизавета, умерла, не дожив до четырех лет. Третий ребенок, дочь Елена, росла слабой девочкой, и Михаил Васильевич горячо молился о ее здоровье. В «Оде, выбранной из Иова», Ломоносов делится и своим опытом «вопрошания» и «слышания» Бога:

Михаил Васильевич имел живую веру в Бога и Его Промысл. Но на многие вещи, укоренившиеся в церковной практике, но противоречащие, по его мнению, здравому смыслу, спокойно смотреть не мог. Так, в письме Ивану Ивановичу Шувалову, названом впоследствии «О размножении и сохранении российского народа», он подверг жесткой и бескомпромиссной критике церковное суеверие, утверждавшее, что младенца необходимо крестить исключительно в холодной воде:

«Попы, не токмо деревенские, но и городские, крестят младенцев зимою в воде самой холодной, иногда и со льдом, указывая на предписание в требнике, чтобы вода была натуральная без примешения, и вменяют теплоту за примешанную материю, а не думают того, что летом сами же крестят теплою водою, по их мнению, смешанною. Итак, сами себе прекословят, а особливо по своему недомыслию не знают, что и в самой холодной воде еще теплоты очень много… Однако невеждам-попам физику толковать нет нужды, довольно принудить властию, чтобы всегда крестили водою, летней в рассуждении теплоты равною, затем что холодная исшедшему недавно из теплой матерней утробы младенцу, конечно, вредна, а особливо который много претерпел в рождении».

Говоря о большой смертности из-за неправильного питания в продолжение многодневных постов и неумеренного празднования важнейших дат церковного календаря, он писал:

«Богу приятнее, когда имеем в сердце чистую совесть, нежели в желудке цинготную рыбу; что посты учреждены не для самоубийства вредными пищами, но для воздержания от излишества; что обманщик, грабитель, неправосудный, мздоимец, вор и другими образы ближнего повредитель прощения не сыщет, хотя бы он вместо обыкновенной постной пищи в семь недель ел щепы, кирпич, мочало, глину и уголье и большую бы часть того времени простоял на голове вместо земных поклонов. Чистое покаяние есть доброе житие, Бога к милосердию, к щедротам и к люблению нашему преклоняющее. Сохрани данные Христом заповеди, на коих весь закон и Пророки висят: люби Господа Бога твоего всем сердцем и ближнего как сам себя…»

Наш университет

К.С. Аксаков замечал:

«Суждения о нем были ошибочны; безусловные похвалы поставили его высоко, окружили классическим блеском и скрыли настоящее достоинство и великость; с другой стороны, было бы ошибочно нападать на него и мерить мерою настоящего времени, не понимая всего его великого значения, не вникнув в смысл его гения. Ложен и страх противоречить авторитету, ложен и страх с ним соглашаться».

Надо отметить, что Михаил Васильевич Ломоносов был человеком увлекающимся, его поведение не всегда отличалось нравственной образцовостью. История сохранила эпизоды его германского периода жизни, в коих находим немало «беспорядочности». Скандалы были и в Петербурге.

Пушкин, живо интересовавшийся биографией Ломоносова и собиравший о нем сведения, оставил замечательною характеристику его личности:

«С ним шутить было накладно. Он везде был тот же: дома, где все его трепетали; во дворце, где он дирал за уши пажей; в академии, где, по свидетельству Шлецера, не смели при нем пикнуть… Со всем тем Ломоносов был добродушен… В отношении к самому себе он был очень беспечен… Ломоносов, рожденный в низком сословии, не думал возвысить себя наглостию и запанибратством с людьми высшего состояния (хотя, впрочем, по чину он мог быть им и равный). Но зато умел он за себя постоять и не дорожил ни покровительством своих меценатов, ни своим благосостоянием, когда дело шло о его чести или о торжестве его любимых идей…»

Сам Ломоносов писал:

«Я бы охотно молчал и жил в покое, да боюсь наказания от правосудия и Всемогущего Промысла, который не лишил меня дарования и прилежания в учении и ныне дозволил случая, дал терпение и благородную упряжку и смелость к преодолению всех препятствий и распространению наук в Отечестве. Что мне всего в жизни моей дороже».

В лице Михайлы Васильевича Ломоносова спроецировалась мечта русского народа о счастье. Из глухой провинции, без связей, денег, без преступлений — бунтов и восстаний — можно подняться «в люди», стать человеком, с которым государство говорит на «вы». Для истории русской культуры важны не только деятельность Ломоносова, но и его образ, пример его фантастической судьбы.

Профессор химии, основатель университета, почетный член Шведской королевской академии наук и Академии наук Болонского института, член Академии трех знатнейших художеств, «русский Леонардо», «Петр Великий русской литературы»… Амплитуда научных интересов Ломоносова была широчайшей: молекулярно-кинетическая теория тепла, физическая химия, наука о стекле, астрономия и оптомеханика, приборостроение, теория электричества и метеорология, география и навигация. Не говоря уже о его вкладе в развитие риторики, грамматики и теории стиля, истории и педагогики. Как тут не вспомнить знаменитые слова А.С. Пушкина: «Он… сам был первым нашим университетом».

В марте 1765 года Михайло Васильевич заболел воспалением легких. Проболев месяц, он окончил свой земной путь на 54-м году жизни, исповедавшись и причастившись, 4/17 апреля, на второй день Пасхи, в Светлый понедельник.

Дерзнем сказать, что это поистине мирная и непостыдная христианская кончина.

pravoslavie.ru