Молитвенная жизнь 2

К первой части

Я начал первую беседу с утверждения, что для того, чтобы молиться, нужно иметь Бога, к Которому обращать свою молитву. Может быть, об этом следует сказать больше. Сколько-то лет назад, собираясь в поездку по Соединенным Штатам Америки с беседами о молитве в контексте книги School for Prayer^[1], я прочел начало небольшой брошюры Теодора и Синтии Уэдел, и был очень поражен. Вот что они писали: хотя слова наших молитв стараются быть благочестивыми и как таковые обращены в первую очередь к Богу, но если думать о молитве не в порядке слов, а в порядке наших внутренних устремлений, того, чего жаждет наше сердце, чего действительно ищет наш ум, того, что манит нашу волю к себе (тогда как Бог зовет в другую сторону), того, чего наше тело как бы требует от нас, то вполне вероятно, что несмотря на то, что слова наши внешне по-христиански благочестивы, всем своим существом мы устремлены в противоположную сторону. И они выражают это очень резко, они говорят: «Молитва никогда не обращена в пустоту. Молишься или Богу — или сатане». Насколько мы обращаем свою молитву врагу, зависит от пропорциональности, от равновесия между нашей решимостью — я сознательно употребляю слово «решимость» — быть Божиими и нашим влечением к тому, что вовсе не Божие. Над этим нам следует задумываться и размышлять. Потому что как бы мы ни молились, крик всего нашего существа будет, вероятно, слышнее, чем слова, которые мы произносим. Бог услышит и то, и другое, но кто-то еще тоже услышит.

И Уэделы говорят: «Можно бы сказать так: чем молиться Богу, надо бы молиться „тому, кого это касается“». А это, при нашей внутренней разделенности, вполне может означать: «Я обращаю мою молитву к тому, кто удовлетворит мое внутреннее стремление, мои желания». Это очень страшно. И это значит, что мы не можем сводить нашу молитву к благочестивым выражениям, не можем сводить молитву к тому, что, как нам кажется, правильно перед Богом, перед нами самими, перед нашим ближним, перед миром, в котором мы живем. Мы должны поставить себе вопрос: насколько я един со словами, которые произношу, и насколько мне хочется, чтобы моя молитва не была услышана?

На грани между тем и другим стоит молитва блаженного Августина, с которой он обращался к Богу, когда понял, что его прежняя жизнь была дурная. Он сам приводит эту молитву в своей «Исповеди». Он говорил: «Господи, даруй мне целомудрие — но еще не сейчас!^[2]». Он был честный, гораздо честнее, чем большинство из нас. Он совершенно честно говорил Богу: «Я знаю, что правильно, я это выбираю. Но моя плоть, мое сердце, мои привычки, мои устремления не способны примкнуть к этому моему намерению». И очень важно нам снова и снова ставить себе вопрос: насколько моя молитва или те или другие слова, которые я употребляю, когда обращаюсь к Богу, выражают все мое существо? Или: каким это образом я с таким усилием молюсь о том, что правильно, в то время как по существу устремлен совершенно к противоположному?

Разные люди в различные моменты оценят эту ситуацию по-разному, но все мы внутренне разделены. Апостол Павел, человек, намного более великий, чем любой из нас, говорит, что в себе видит два закона, что в нем борются закон духа и закон плоти (Рим. 7:14—25). И в каждом из нас эти два закона борются. Значит ли это, что когда мы молимся о добром и вместе с тем устремлены к дурному, мы лицемерим, мы неправдивы? Нет, потому что в нашей духовной жизни многое, если не все, зависит от того выбора, который мы делаем, а не от того, чего мы на самом деле добились. В тот момент, когда мы сделали выбор в пользу Бога, наша молитва может стать криком к Богу о свободе, освобождении, исцелении, но чтобы она стала таковой, мы должны сначала понять, что нуждаемся в исцелении, что нуждаемся в освобождении — и тогда кричать, кричать о нем из глубины, даже если мы на самом дне, каково бы ни было наше смятение, как бы нас ни влек соблазн. Вполне может оказаться, что нас держит искушение, но мы ненавидим его и взываем о спасении. Но не следует обманывать себя и думать, что потому что мы произнесли те слова, какие надо было, мы уже достигли туда, куда эти слова должны были повести нас.

Это важно, чрезвычайно важно нам быть правдивыми. А быть правдивым значит видеть себя таким, какой я есть — ну, в той мере, в какой мы способны себя так видеть. Духовный наставник начала ХХ века, отец Иоанн Кронштадтский, говорил, что Бог дает нас видеть себя такими, какими Он нас видит, только в той мере, в какой прозревает в нас достаточно веры и достаточно надежды, чтобы нас не сломило ви{'}дение нашей внутренней тьмы. Так что не надо стараться увидеть больше, чем Бог нам открывает, но мы должны всегда быть готовы прямо взглянуть на то, что Бог открывает, и именно это, эту тьму или эти сумерки, принести Богу, чтобы Он мог исцелить нас и спасти.

Мы должны быть правдивы. В «Хасидских рассказах» Мартина Бубера рассказывается о раввине, который был полон радости. Как-то его спросил один из жителей его деревни, каким это образом он может жить в радости, когда знает, что в какой-то день предстанет перед Богом, будет судим и, может быть, осужден. Как ему представляется суд? И он ответил: «Господь скажет мне: рабби, посвятил ли ты все время на то, чтобы всем сердцем и всем умом изучать Мое святое слово? И я скажу: нет, Господи… И Он спросит: рабби, исполнял ли ты изо всех сил то малое, что ты уже понял? И я скажу: нет, Господи… Рабби, скажет тогда Господь, обращался ли ты ко Мне в покаянии, прося о прощении и о помощи? И я скажу: нет, Господи… И тогда Господь улыбнется и скажет: войди в покой Мой, ты правдив!^[3]».

Мне кажется, это прекрасный рассказ и в нем очень много правды. Бог может спасти того грешника, которым я являюсь, Он не может спасти того святого, которым я не стал. Если мы сознаем, что мы такое, мы связаны с Христом тем взаимоотношением, ради которого Сын Божий стал Сыном человеческим: мы — предмет спасения. В тот момент, когда мы закрываем глаза на тот факт, что нуждаемся в спасении, и пытаемся вообразить, будто мы уже граждане Неба, Богу нас не достать. Он протягивает нам руку — мы не принимаем ее.

Так что очень важно быть в основе своей правдивым. Не менее важно быть правдивым в каждый конкретный момент. Мы становимся на молитву утром, вечером. Мы можем поставить себе первым делом вопрос: тороплюсь ли я закончить молитву и заняться чем-то другим, или жизнь теснит меня своими требованиями и отрывает от радости молитвы, заставляет что-то делать, вместо того чтобы я мог побыть с Богом и радоваться Его присутствию? Когда начинается день, становлюсь ли я перед Богом со словами: «Я восстал от ночного сна, словно Лазарь вышел из гроба. Я ничего не сознавал, не понимал, меня будто не было, я был, как мертвый, и Ты воззвал меня снова к сознанию и жизни. Пусть мой путь будет прямым, пусть я не запятнаю белизну дня, пусть мой путь в этом дне будет правый». И с этим можно войти в новый день. Но жаждем ли мы присутствия Божия? Чувствуем ли мы, что так замечательно было бы побыть с Богом подольше, вместо того чтобы спешно устремляться в новый день?

И еще вопрос: почему нам не хватает времени для Бога? Почему мы не готовы встать пораньше, чем прямо к завтраку? Помню, как один японец говорил мне: «Я понимаю в христианстве про Отца и Сына, но совершенно не могу понять про Досточтимую Птицу». Так вот, мы должны быть готовы следить за Досточтимой Птицей, быть готовы к встрече с Духом Божиим. Но приказывать тут невозможно. Нельзя сказать: «Господи, я умылся, позавтракал, оделся, достал зонтик, мне пора выходить, пожалуйста, приди и быстренько благослови меня». Но именно так мы часто поступаем. Мы так не говорим, потому что мы благочестивы, но фактически разве не это мы делаем? Если мы хотим встретиться с кем-то, кого действительно любим, нам не спится! Но мы прекрасно спим перед встречей с Богом. Да, конечно, мы Его любим, но вовсе не так мы взволнованы при мысли, что кто-то любимый возвращается из дальнего путешествия, или из соседнего города, или просто приезжает погостить. И тут можно поставить себе вопрос: что мы подразумеваем, когда говорим: «Я люблю Бога и поэтому становлюсь на молитву»? Что это за любовь, велика ли она? Насколько мне хочется молиться? Когда у нас есть близкий друг, сколько времени мы готовы проводить в беседе с ним, как мы любим сидеть с ним молча у камина! Есть ли хоть что-то похожее на это в наших отношениях с Богом?

А потом приходит вечер, и тут свои проблемы: мы устали, мы весь день что-то делали, теперь наступило время помолиться. В каком расположении мы молимся? Бывает по-разному. Если мы целый день были заняты чем-то, что не имеет никакого отношения к Богу, были погружены в чисто секулярную деятельность, можно закрыть дверь и для начала помолчать вместе с Богом и сказать Ему: «Как замечательно! Наконец-то мы вместе!» (помните: «Я гляжу на Него, Он глядит на меня, и нам так хорошо вместе»). Или я могу излить Ему мое сердце, поделиться с Ним всем, что случилось за день, всеми заботами, всеми огорчениями и радостями дня. И после этого можно сказать: «Да, все это мы делали сообща, а теперь просто побудем вместе, и я подумаю о Тебе».

Есть прекрасное короткое стихотворение немецкого поэта Рильке, которое называется «Бог — мой ближний»^[4]. Он говорит в нем: «Господи! Настала ночь. Я слышу Тебя. Тебе, может быть, одиноко: знай, что я помню о Тебе». Стихотворение ничем не выдающееся, но оно передает живое чувство, что Бог и я связаны друг с другом. Это не богословское утверждение, это лирическое переживание его отношения к Богу. Можно говорить об одиночестве Бога в том смысле, что Бог предлагает нам всю Свою любовь, но как мало тех, кто открывается и готов принять ее! Пригубить ее — да, урвать что-то от нее, использовать — да, но не разделить ее, как делишь с человеком, которого любишь.

Кроме стремления быть с Богом, есть и другие причины, почему мы начинаем молиться: тревога или недоумение о чем-то. Мы не нашли им разрешения у друзей или в самих себе — как к последнему средству мы обращаемся к Богу. Мы готовы поделиться с Ним своей проблемой и попросить Его вмешаться.

Если успею, я еще скажу нечто о предстательской молитве. Пока я лишь хочу сказать, что мы обращаемся к Богу в надежде, что Он что-то сделает. Но спросим себя: что Он должен сделать? Наша молитва к Богу не звучит ли часто как: «Да будет моя воля, Господи, не Твоя!». Опять-таки мы слишком вежливые или слишком благочестивые и не высказываемся так прямо, но как много наших молитв сводятся к тому, чтобы указать Богу, что Ему следовало бы сделать, если бы Он был столь же мудрым, как мы!

Бывает и еще одно положение, своего рода суеверное опасение, что если не помолиться, то что-то будет неладно. Знаете, обвалится потолок, или пол провалится, или мышь залезет ко мне в постель — в зависимости от того, чего вы на самом деле боитесь. Я это знаю на опыте. Помню, много лет тому назад мой духовный отец спросил меня: «Ты любишь молиться?». Я ответил: «Да». — «И молишься много?» — «Да». — «А что бывает, — спросил он, — если после очень тяжелого дня ты настолько устал, что просто не в состоянии помолиться?». Я сказал: «Мне бывает не по себе». — «М-м, — сказал он, — потолок может обрушиться на тебя, если ты его не поддержишь своей молитвой?». Я нехотя признал: «В общем, да». И он продолжал: «Знаешь, что это значит? Это значит, что ты надеешься не на Божию любовь или заботу, не на Его промысл, а на свои молитвы. Ты думаешь, что столько-то помолишься Ему, и Он воздаст тебе равной заботой». Мне стало неуютно и ответить было нечего. Но то, что он добавил, было еще хуже. Он сказал: «Ты должен научиться доверять Богу (прекрасная мысль!). И ради этого, — сказал он дальше, — я тебе совершенно запрещаю молиться. Перед тем как лечь спать, скажи Богу пять раз с земным поклоном: Господи, молитвами любящих меня — спаси меня! И ложись спать, и больше ни одной молитвы. Но поставь себе вопрос: а кто же те, которые меня любят? Чьей заботой, под чьим покровом и защитой я более безопасен, чем своими просьбами? И когда всплывет лицо, вспомнится имя, поблагодари за то Бога, поблагодари их за любовь и радуйся тому, что ты под защитой их любви».

Первый раз, когда я лег в постель после такого упражнения, мне было очень не по себе. Я лежал, глядел в потолок и стал думать: так кто же? На самом деле все было совершенно просто: моя мама, моя бабушка, мой отец, еще тот, и другой, и третий — в том числе и мой духовный отец. В первый вечер мне хватило этого узкого круга людей, потому что я уснул. Но постепенно, по мере того как я день за днем вспоминал тех, под чьим покровом я в безопасности, мне пришло на мысль, что Бог любит людей! Вы, вероятно, не так неразумны, как я, но это действительно так. В первые дни я больше думал о людях, но потом осознал: Господь Иисус Христос любит меня, Отец наш Небесный любит меня, Матерь Божия любит меня, мой ангел-хранитель любит меня, святой, чье имя я ношу, любит меня. Да, непонятно, как это им удается, но они действительно любят — вероятно, это составная часть безумия креста. Но тогда я стал чувствовать, что я действительно в безопасности и стал сколько-то понимать идею общения святых: я в безопасности, потому что люби{'}м. Если по заслугам, я погиб навеки, потому что никуда не гожусь. Но по любви, которую Бог и люди даром проявляют ко мне, я, как это ни трудно представить, могу надеяться на спасение.

А следующим шагом была мысль: но в таком случае вся моя молитва, вся моя жизнь может протекать под знаком благодарности! Я могу быть благодарным за то, что спасен любовью Божией и любовью людей, хотя я никаким образом ее не заслуживаю. И то, что это дается мне незаслуженно, было — и есть — так замечательно!

И таким образом молитва, которая началась с суеверного страха, благодаря тому что мне не дали молиться, а велели сосредоточиться на любви Божией и любви людей, перешла от суеверного страха к радостной молитве, для которой не требуется многих слов, требуется только уверенность, что есть любовь, на которую я могу отозваться, ничего более.

Но бывают и такие моменты, когда у нас на уме не молитва, а другие желания, — не потому что мы устали, а потому что помним: как кончу молиться, я смогу заняться чем-то более увлекательным! Был бы я честен, я бы сказал: Господи, я прочитаю молитвы как можно быстрее, Ты и так знаешь все мои провинности, так что мне нет нужды рассказывать Тебе о них подробно, можно просто сказать, что я сожалею о всех своих прегрешениях. Как Ты знаешь, я Тебе благодарен. Ты знаешь, кто из людей нуждается в моих молитвах, благослови оптом всех, кого я ношу в сердце, и благослови меня поскорее лечь в постель, потому что на ночном столике у меня лежит такой увлекательный детективный роман!

И не говорите, что с вами никогда такого не случалось. Может быть, не так грубо, как я описываю, потому что я грубый человек. Это могло произойти исподволь, вы, возможно, прочитали все положенные молитвы, но все-таки косились в сторону книжки. Вы, возможно, произнесли все, что должны были, но сердцем рвались к Агате Кристи. И мне кажется, мы должны осознавать это, и самое лучшее, что мы можем сделать прежде чем помолиться, это поставить себя перед Богом и спросить себя: в каком расположении я стою? почему я тут стою? потому ли, что меня этому научили? или потому что мной владеет суеверный страх? потому что я должен пройти тесными вратами молитвы, прежде чем выйти на простор детективного романа? или потому что я действительно хочу быть с Богом, потому что быть с Ним — так сладостно? Вот путь к тому, чтобы быть правдивым. Потому что если вы окажетесь в первом положении, то чрезвычайно легко повернуться к Богу и сказать: мне стыдно самого себя, я не верю Твоей любви, я хочу подпереть потолок собственной молитвой… Хотя мне и не хочется провести с Тобой слишком долгое время, потому что у меня есть более привлекательное занятие… и так далее.

И начиная с этого, можно развить молитву, которая будет действительно молитвой покаяния, раскаяния, может быть, даже сокрушения, и, конечно, она будет полна чувства стыда. И сказав все это, можно с благодарностью повернуться к Богу и радоваться о том, что несмотря на все это, Он все равно нас любит, потому что Он — Тот, Кто неизменно, всегда верен.

Я хочу сказать всего несколько слов еще об одном. Нам говорится, что молитва бывает разного рода: просительная, благодарственная, хвалебная и предстательская за кого-то. И обычно в порядке достоинства просительную молитву относят в самый конец. Как будто те, кто писал об этом, считали, что прошение — низшая форма молитвы, потому что это все равно что протянуть руку с просьбой: «Дай, пожалуйста!». Но задумывались ли вы когда-нибудь о том, что просить чего-то у Бога с внутренней уверенностью, что будешь услышан, даже если просимое не будет даровано, исполнено — требует гораздо больше сил, чем просто прославлять Бога или благодарить Его. Мы благодарим Бога постфактум — это не так трудно! Если мы неспособны даже поблагодарить кого-то за то, что он сделал, мы очень плохо воспитаны, в этом нет ничего мистического или возвышенного. Воспевать Бога за то, Кто Он есть, в те моменты, когда мы осознали Его святость, Его величие, Его красоту, проблемы не составляет.

Но просить с уверенностью, что будешь услышан, гораздо труднее. И недостаточно сказать в конце прошения: «Мы просим это во имя Христово», потому что такая добавка в конце молитвы — не волшебный трюк, и имя Христово — не амулет. Эти слова просто означают: «Я прошу это во имя Христово, то есть моя молитва должна быть такая, какую мог бы принести Христос вместо меня». Или, если предпочитаете, я говорю: «Христос молится во мне, Святой Дух молится во мне и произносит эти молитвенные слова». А если так, то наши молитвы должны пройти строгий отбор. Потому что если обратиться даже к Ветхому Завету, то мы найдем там молитвы, которым нет места в христианском подходе.

Расскажу постыдный эпизод собственной жизни. Я присутствовал как-то на лекции духовного лица определенной деноминации, он говорил с группой православной молодежи. И я не помню в своей жизни более обманной, лицемерной, ложной лекции. Он по сути говорил: «Вы и так принадлежите к моей деноминации, хотя не осознаете этого, так приходите, присоединяйтесь!», — вот и все его доводы. И я был так возмущен, что там же высказал ему, что думаю. Потом я возвращался домой на метро, помню, бежал вниз по ступенькам, и у меня всплыли слова псалма: Да будет путь его мрак и ангел Господень оскорбляяй его! Да будет путь его ползок и ангел Господень погоняяй его! (Пс. 34:5—6)^[5]. И затем я спохватился. Да, это псалом, но я чувствовал, что это звучит не специально по-христиански, и все-таки ничего не мог с собой поделать. Я заставил себя замолчать и сказал Богу: «Знаю, это нехорошо — но на самом деле именно это я чувствую». Но если вы можете сказать: «Это неправильно, но таковы мои чувства», то вы, по крайней мере, сказали Богу что-то правдивое, и с этим Бог сможет как-то справиться!

Так что недостаточно к эгоистичной, эгоцентричной, возможно даже антихристианской молитве добавить слова, которые ее как бы освятят именем Христа. Вы наверно помните места из Евангелия, где нам говорится, что все, что мы ни попросим во имя Христово, мы получим (Ин. 14:13—14). Недостаточно сказать: «Я молюсь в Его имя»: мы приносим эту молитву как бы из недр Христа. А эта молитва может исходить из Христа, если Христос в нас и мы в Нем, и наша жизнь сокрыта со Христом в Боге (Кол. 3:3). Это не амулет, и это тоже нам следует продумывать, когда молимся, вернее, в другие моменты: ясно, что когда мы молимся, невозможно все время ставить себе вопросы: правда ли это? правдив ли я? правильно ли это? правильно ли я молюсь?.. Но перед тем или после можно посидеть и продумать: был ли я правдив?

Думаю, на этом я закончу свою беседу, я говорил уже сорок минут. И если я смогу ответить на вопросы по нашей теме или о том, что я упустил, я готов ответить.

Но прежде я хотел бы еще сказать, как я вам благодарен за то, с какой любовью и терпением вы слушали. Вам даже не надо напоминать текст из английского сборника гимнов, который я слышал лет двадцать назад в одном университетском собрании. Перед моей проповедью священник объявил гимн такой-то, я посмотрел, и было очень лестно: он начинался словами «Слушайте, исцеляющий голос звучит». После проповеди он снова объявил гимн такой-то — и запнулся. Я посмотрел: первые слова были «Проснитесь, спящие!».

Ответы на вопросы

Молишься, в общем, постоянно, но часто кажется именно, что тебе надо проснуться. Молитва не вызывает подъема души. То, что вы говорили о Галилее — не значит ли, что надо искать юношеского горения, почти экстаза?

Кажется, Исаак Сирин в VI веке сказал, что экстаз, приподнятое состояние — признак новоначального, что по мере духовного созревания мы становимся ровными, спокойными, углубленными, не колеблемся — знаете, как лодка, глубоко погруженная в воду. В начале, когда мы узнаем что-то новое, нас это глубоко волнует. Но мы должны научиться быть ровными. По образу, который дает Исаак Сирин (хотя он не говорит так прямо), невозможно представить Христа в состоянии экстаза, потерявшим связь с землей, потому что Он ушел в Небо, или оторвавшимся от Неба, чтобы быть на земле. Христос совершенно уравновешен, совершенно устойчив.

Так что когда я говорил о том, как можно испытывать возбуждение по поводу кого-то, это был образ, подходящий для данного момента. К чему мы должны стремиться — это посредством молитвы войти в общение с Богом и в полной уверенности, что Он рядом, отдаться, уйти в забытье, в сон, зная, что Он с нами и пока мы спим, как Он с нами в нашем бодрствовании, что когда мы проснемся, первое, что предстанет нам, если мы сохраним чуткость, это Он и Его реальность, что этот промежуток заполнен, как об этом говорится в Песни Песней: я сплю, а сердце мое бдит (Песн. 5:2).

Чувство Бога, общение с Богом не зависит от уровня умственного восприятия, мы укоренены в Нем и можем отдаться сну в безопасности и уверенности. Этому, я думаю, надо учиться, потому что отдаваться — не такое уж естественное действие для нас, жизнь учит нас не такому образу взаимоотношений. Нужно совершенно, до конца, до глубины верить другому человеку, чтобы быть в состоянии отдаться и не почувствовать, что теряешь себя.

Как быть с молитвенной жизнью, если нам дано молитвенное правило, как вписать молитву в ежедневную жизнь?

На этот вопрос трудно дать общий ответ, потому что ответ зависит от продолжительности вашего правила, зависит также от того, какую работу вы выполняете. Но я думаю, что если уметь пользоваться временем, у нас окажется его гораздо больше, чем нам представляется. В писаниях одного русского духовного наставника говорится, что полчаса глубокого общения с Богом может заменить несколько часов сна. Если бы мы научились молиться глубоко, мы могли бы сэкономить время за счет сна. Но в этом вопросе есть и другая сторона, которую я не могу разрешить для того, кто задал вопрос, потому что не мне давать ему какое-то правило или указания.

Молитвенное правило — школа, через которую мы стараемся перерасти собственный опыт, собственное знание Бога, собственный отклик и в целом самого себя через приобщение познанию Бога, опыту и личности людей больших, чем мы сами. Так что когда мы читаем молитвы святых или мудрых людей, или героев духа, мы делаем две вещи. В какой-то мере, в той мере, в какой мы уже участвуем в том, что эти молитвы выражают, мы уже приносим собственные молитвы — их словами. В той мере, в какой мы еще не разделяем их опыт или знание, мы воспринимаем эти молитвы верой и приносим их Богу актом веры. Но на человеческом уровне важно, что то, что мы воспринимаем из этих молитв, позволяет нам изо дня в день приобщаться этому опыту и знанию и постепенно, медленно открываться к большему пониманию и перерастать его.

Когда у нас есть молитвенное правило, включающее молитвы святых, полезно какое-то время (я не имею в виду каждый день, но на протяжении жизни) размышлять как можно глубже над тем, о чем эти молитвы говорят нам. Под размышлением я не имею в виду туманные мечты. Я просто имею в виду: взять отрывок и спросить себя (то же самое мы делаем с отрывками Священного Писания), что именно в нем говорится. Не что мы можем в него вчитать, а что там на самом деле есть. Затем поставить себе вопрос: что я знаю об этом? И собрать все, что мне об этом известно, так, чтобы оно выкристаллизовалось в этих словах, в этих выражениях. И затем еще поставить себе вопрос: что в этом есть такое, что знал этот святой или этот писатель, а мне еще предстоит открыть? И когда мы начнем использовать эти молитвы, тогда то, что уже выкристаллизовалось, внезапно оживет, остальное же будет стоять перед нами, как поле для новых открытий, и мы это принимаем благоговейно. И если мы доверяем слову Христову, что для Бога нет мертвых, но все живы для Него (Мф. 22:32), тогда мы можем обратиться к святому или автору данной молитвы и сказать ему: «Ты выразил в этих словах свой опыт. Я неспособен войти в него, разделить его до конца — принеси Богу эти слова за меня!».

Это приведет нас к моменту, когда нам уже не нужно плестись от слова к слову, но мы можем отозваться немедленно на каждую фразу, отозваться всей душой. Вот к чему мы можем постепенно приближаться — не спешить пробраться через слова богослужения, а настолько отождествиться с ними, впитать их содержание в себя так глубоко, чтобы с первого взгляда воспринимать их и ожить перед Богом, как живая песнь.

И дальше мы должны научиться молчанию, просто молиться так глубоко, с такой силой, что этого не передать словом, и мы можем только безмолвно общаться. В каком-то смысле, если мы оказываемся перед первыми словами молитвенного правила, если мы читаем первые слова и погружаемся в молчание на все время, которое мы посвятили бы чтению правила, мы можем сказать, что исполнили правило, потому что цель его — поставить нас перед Богом, и это достигнуто. Отойти от Бога ради того, чтобы вычитать текст, было бы не особенно разумно. Но это я говорю с моей точки зрения, и конечно, я не мог бы сказать, например, монаху, который обязан вычитывать правило, или кому-то, за кого я не несу ответственности, поступать так-то или так-то.

Разве не правильнее, становясь на молитву, выражать в ней собственные мысли, а не то, что мы вычитали из Священного Писания или молитвослова? То, что читаешь, не всегда вызывает отклик в тебе. Зачем заимствовать чужие мысли и выражения?

Совершенно очевидно (и не в обиду вам будь сказано) вы можете признать, что Божии мысли лучше и правильнее ваших! Но Божии заповеди и Божии мысли не просто приказы, которые Бог дает нам, как капрал приказывает рядовому. Он делится с нами Своими мыслями, так чтобы мы постепенно вырастали и все больше и больше понимали Его. И Писание говорит нам устами одного из пророков, что пророк — это тот, с кем Бог делится своими мыслями (Ам. 3:7). И Божии мысли, которые выражены в Священном Писании, — это мысли, которыми Бог делится с людьми, способными принять эти мысли и донести их до нас. Так что это Божии мысли и по форме, и по содержанию; и как таковые мы можем принять их за опору, чтобы, по слову апостола Павла, приобретать ум Христов (1 Кор. 2:16).

Меня часто смущает, что я неспособен поделиться с другими верой, которая так много значит для меня самого…

Думаю, вы можете несколько утешиться мыслью, что и Христос не мог изменить каждого, кого встречал на Своем пути! Потому что мало сказать слово — надо, чтобы оно было воспринято. Господь дает Дух без меры (Ин. 3:34), но мы принимаем Его в меру своей способности вместить Его. Так что наше дело — быть свидетелями, вестниками в мире, соответствовать тому, чему учит Бог, образом жизни, из которого очевидно делается, что мы — ученики Его, и, в идеале, сиянием, которое может коснуться других. Мы должны быть такими людьми, глядя на которых другие говорили бы: «В чем дело: вот человек, в котором есть что-то, чего у меня нет?!» К. С. Льюис в одной из своих радиопередач во время войны сказал, что разница между верующим и неверующим, между безбожником и христианином в том, что безбожник похож на статую, а верующий — статуя, которая ожила. И люди должны быть в состоянии выразить суть христианства, глядя на нас, словами: «Статуи оживают! Статуя стала живым человеком!»^[6]. Разумеется, статуя может быть гораздо прекраснее конкретного живого человека, но она — камень, в ней нет жизни. Мы должны быть людьми, которые несут вызов — не потому что мы что-то проповедуем, а потому что мы являем эту проповедь в себе.

Но восприятие происходит свободно. Тот, кто услышит нашу проповедь или увидит в нас некую весть, должен принять нас свободно. Никому она не может быть навязана, потому что истина, которую Господь даровал нам, — это совершенная свобода, а не новая форма порабощения. Есть замечательное место у одного из писателей V века, где говорится: если Бог станет перед тобой и даст тебе заповедь, на которую ты не можешь всем сердцем ответить «Аминь!», не исполняй ее, потому что Богу не нужны твои поступки, Ему нужно твое сердце. Ему нужна гармония между тобой и Им, а не рабское послушание. Это не значит — непослушание, ясно, что это не значит, будто можно сказать Богу: «Я лучше поступлю по-своему, а не по-Твоему». Это значит, что цель — взаимоотношение приобщения, общей жизни. Если вы не доросли до этого, так и скажите. Скажите Господу: «Надо бы, но — не хватает решимости. Надо бы — но недостает веры! Надо бы — но…» И Господь подождет, и Он поможет вам расти с того момента, когда вы осознали, где та точка, начиная с которой вы можете расти.