Патрология — это живая жизнь Церкви

Алексей Иванович Сидоров — доктор церковной истории, профессор Московской духовной академии и Сретенской духовной семинарии. Родился в 1944 г., в 1975 г. окончил исторический факультет МГУ по кафедре истории древнего мира, заочно окончил аспирантуру Института всеобщей истории РАН. А. И. Сидоровым издано десять книг, среди которых «Творения преподобного Максима Исповедника: Богословские и аскетические трактаты»; «Творения аввы Евагрия: Аскетические и богословские трактаты»; «Блаженный Феодорит Кирский: История боголюбцев»; «Курс патрологии: Возникновение церковной письменности», а также свыше сотни научных статей.

— Алексей Иванович, расскажите, пожалуйста, что такое патрология и когда она появилась?

— Об этом я писал в своем первом (и пока единственном) томе патрологии. Патрология — это учение об отцах, которое, однако, не ограничивается только святыми отцами, в него обязательно входят также и просто церковные писатели. Без этого патрология не может быть полной. Если мы, например, не будем изучать Климента Александрийского, который не был отцом Церкви, но был ярким церковным писателем и мыслителем, то не поймем становления всего святоотеческого богословия.

Собственно, патрология, как наука, возникла в новое время, но не хотелось бы говорить о ней сугубо в наукообразном плане, потому что ее предмет — живая жизнь Церкви, это подлинное святоотеческое Предание, которое живет в Церкви и начинается сразу же после апостолов. Почему мы изучаем мужей апостольских, таких, как священномученик Игнатий Богоносец? Потому что он говорил и учил в духе Предания. Можно сказать, что патрология как наука об отцах и сама жизнь Церкви неразрывно соединены. Нельзя отделять, как у нас иногда делают, науку об отцах от живого течения церковного Предания, как нечто инородное этому Преданию. Такой подход, на мой взгляд, является пагубным для патрологии.

— Чем патрология отличается от патристики?

— Раньше считалось, что патристика изучает только учение отцов, а патрология включает в себя три главных элемента: жизнь отцов, их творения и богословие. Но в настоящее время эти два понятия практически взаимозаменяемы. Мне больше нравится слово патрология, но это уже мое личное мнение.

— Алексей Иванович, какие периоды выделяются при изучении святоотеческой письменности?

— Эту периодизацию я обычно даю в самом начале введения в патрологию. Обязательно хочу предупредить, что патрология не имеет верхнего предела, а поэтому сейчас в духовных школах начали изучать русскую и вообще славянскую патрологию, которая постоянно как бы «отодвигает» этот верхний предел, ибо наша Православная Церковь всегда рождает все новых и новых отцов. На очереди, думаю, стоит изучение «новогреческой патрологии».

Лично я занимаюсь классической патрологией, которая охватывает огромную эпоху от конца I века и заканчивается на греческом Востоке с гибелью Византии. Внутри этой огромной эпохи существуют более конкретные периоды, хотя подобную периодизацию не всегда можно обозначить с предельной четкостью. Традиционно всегда выделяется доникейский период, потом «золотой век» святоотеческой письменности. В «золотом веке» появляются несколько особых течений: например, каппадокийские отцы, «новоалександрийцы» (святители Афанасий Великий и Кирилл Александрийский), отцы и церковные писатели Антиохийской школы, латинские отцы и церковные писатели. Появляется и сирийская патрология: Афраат Персидский Мудрец, святой Ефрем Сирин. Но после «золотого века» начинается трудно фиксируемый период — до начала иконоборчества: он охватывает два с половиной века. Вслед за ним, то есть после преподобного Иоанна Дамаскина, начинается уже собственно византийская патрология, имеющая ряд своеобразных черт, но она пока менее изучена по сравнению с предшествующими периодами.

— Когда предмет «Патрология» появился в ряде дисциплин, преподаваемых в духовных школах?

— У нас этот курс появился в начале XIX века, и появление его, на мой взгляд, совершенно правомерно. Раз изучается Предание Церкви, как же можно не изучать патрологию в духовных школах?

— Сколько курсов студенты-семинаристы изучают патрологию?

— В семинарии патрология изучается три года.

— Из чего исходите лично вы, когда выстраиваете композицию курса?

— Каждый курс — это всегда творчество. Раньше я думал, что достаточно написать книгу и вот вам — читайте. Но, как оказалось, одной книги недостаточно. Случается, что студенты либо не читают учебники, либо бегло просматривают их, а поэтому материал или до них не доходит, или улавливается ими очень поверхностно. Помимо всего прочего, то, что написано в книге, воспринимается по-иному, нежели устная речь. Иногда говорят: «Зачем, собственно, нужны лекции?» Одно время я тоже думал приблизительно так, а потом понял, что живое слово и книга — это совершенно разные вещи. В том, что дает преподаватель, всегда присутствует, естественно, определенный информативный материал, но дело даже не столько в информации, сколько в том, как преподаватель подбирает материал и как его выстраивает. Здесь и проявляется творчество преподавателя, которое зависит от его личных взглядов, духовного опыта и даже культурных и эстетических симпатий. Очень важно установление живой связи с аудиторией. Каждый курс своеобразен и неповторим, а преподавание зависит от того, как материал воспринимается аудиторией. Найти точки соприкосновения с первых занятий, как правило, трудно, но потом отношения обычно выстраиваются, и уже тогда определяется линия преподавания на отдельно взятом курсе. Конечно, есть определенная программа, и преподаватель обязан ей следовать. Но в эту «матрицу» можно вложить разные составляющие, в чем и проявляется творческий подход каждого преподавателя. Всегда следует помнить одну простую вещь: педагог — это не компьютер, дал информацию — и изучайте. Каждая лекция является «синергией» преподавателя и студентов. И от последних во многом зависит успех преподавания.

— Как долго вы изучаете святоотеческое наследие?

— С тех пор, как пришел в Церковь, это около тридцати лет.

— Алексей Иванович, читателям сайта хочется подробнее узнать о ваших научных трудах.

— У меня сейчас 10 книг и более сотни статей. Основная масса — это переводы и комментарии. Я открыл для себя этот огромный пласт совершенно неожиданно, поскольку не являюсь филологом в прямом смысле этого слова. Но перевод святых отцов сразу стал для меня не просто главной составляющей моих научных интересов, он начался одновременно с процессом воцерковления. К сожалению, времени на эти переводы никогда не хватало и не хватает. Одно могу сказать: самое блаженное состояние для меня — это сидеть за переводами текстов святых отцов, а точнее — общаться с ними. Они ведь — живые и мои духовные наставники.

— Вы в совершенстве владеете древнегреческим языком. Где вы его учили? Вы рассчитывали, что он пригодится при переводе святых отцов?

— Владеть древнегреческим языком в совершенстве невозможно, потому что это мертвый язык. Просто, чем больше переводишь, тем лучше отрабатываются какие-то навыки; когда часто работаешь с греческим текстом, возникают определенные стереотипы подхода к нему. Но еще раз повторюсь, я не филолог, и есть куда более одаренные филологи, которые намного профессиональнее меня. Для меня филология всегда была и остается просто инструментом. В свое время я окончил Московский государственный университет, кафедру истории древнего мира и кафедру древних языков — они всегда тесно взаимодействовали. Предполагалось, что историк должен владеть языковым инструментарием. Но так, как филолог, владеть языками историк не может.

Однако я не могу назвать себя и историком в узком смысле этого слова. В университетские годы и после них я всегда тяготел к изучению античной философии: Платона, Плотина и неоплатонизма. До прихода в Церковь я этим занимался весьма активно, также как и гностицизмом. Естественно, в советское время никто не мог обучить меня переводам святых отцов. Андрей Чеславович Казаржевский, к которому я ходил на лекции, преподавал чисто филологическую дисциплину — язык Нового Завета, и при преподавании он старался избегать прямых «религиозных ассоциаций» (за это могли просто выгнать из университета). Мне пришлось быть самоучкой. Да я и до сих пор учусь, ведь каждый святой отец, к творениям которого я обращаюсь, требует постоянного углубленного «вхождения» в него. Обычно перевожу два-три текста, и каждый автор становится для меня учителем. Мне 65 лет, и честно признаюсь без всякой рисовки, что до сих пор постоянно учусь.

Что же касается святоотеческих текстов, то их практически невозможно перевести, ибо, как правило, получается более или менее адекватный пересказ этих текстов. Убежден, что любой перевод — это только перевод. Никогда он не имеет статуса «первой свежести» из-за передачи содержания средствами другого языка. Но такая передача заставляет переводчика понять автора, и для меня это — основное. Понять не только интеллектом, умом, но главное — сердцем. Поэтому я глубоко уверен, что переводить святых отцов может только человек церковный. Если он не церковный, он просто не поймет, о чем идет речь, даже если он будет самым блестящим филологом.

— Как вы полагаете, семинаристу необходимо знать древнегреческий язык для изучения патрологии?

— По крайней мере, желательно. Но, зная нагрузки семинаристов, я вижу в этом некий изыск. Начинать изучать греческий надо пораньше. А потом, что такое изучать язык? Язык — это труд, а поэтому и плод такого труда, то есть знание нового языка — всегда полезно, если оно служит прославлению Бога, а не личному честолюбию и гордыне.

Вообще, чем больше языков знаешь, тем более понятным становится родной язык, так как при изучении иностранного языка начинаешь понимать и ценить свой собственный язык. Поэтому я всегда проявлял инициативу, чтобы студенты наших духовных школ изучали древние языки — греческий и латинский, но реальные результаты этого изучения оставляют желать лучшего.

Впрочем, следует отдавать себе отчет в том несомненном факте, что глубокое изучение иностранных языков большинству семинаристов не нужно, ибо у нас ведь не языковый вуз. Здесь требуется разумный минимум, необходимый для общего развития. Но думаю, что целесообразно создавать небольшие языковые группы (пусть даже из одного или двух студентов) на каждом курсе для желающих углубленно изучать древние и новые языки.

— Какие существуют тенденции в изучение патрологии на Западе и в России? Существуют ли какие-то методологические особенности?

— Я бы по-другому поставил вопрос. Запад ведь является очень неоднородным, а, помимо всего прочего, он катастрофически дехристианизируется. Есть Запад католический и есть протестантский, а отцов Церкви изучают и католики, и протестанты. Отцов изучают даже люди внеконфессиональные, то есть неверующие. Как и в России, к творчеству святых отцов обращаются в специфическом ракурсе и философы. Но если говорить о патрологии, то, конечно, мы в России многим обязаны тому, что делается на Западе. И я лично признателен католическим исследователям, которые издают тексты святых отцов, а мы пользуемся их работой. Также пользуемся плодами и протестантских ученых, стоит отметить их труды по изучению, например, Макария Египетского.

Но если рассматривать патрологию (не патристику) как особую дисциплину, то здесь предполагается в первую очередь церковность, являющаяся, на мой взгляд, основным критерием в подходе к святоотеческим произведениям. Вот, например, изучают на Западе святителя Григория Паламу. Католики воспринимают его по-разному, в зависимости от своих убеждений и взглядов, колебание которых бывает очень значительным: одни ученые почти симпатизируют ему, а другие видят в нем чужеродный католической традиции элемент. Но и у нас также его учение иногда воспринимают как некую интеллектуальную систему, акцентируя внимание преимущественно на различие сущности и энергий в Боге. Но здесь надо понимать, что при всех проблемах в изучении творчества Григория Паламы для нас наиважнейший постулат — осознание того, что он есть святой отец. Этот святитель является неотъемлемым достоянием церковного Предания, и он выше любого исследователя, который может находить некоторые неувязки в его аргументации или еще какие-то недостатки. И выше он в силу одного того факта, что он — святой отец.

Если мы исходим из презумпции святости при изучении святоотеческого наследия, то тогда это — наш главный и отличительный принцип православного подхода к святоотеческому наследию. Для католиков Григорий Палама — лишь один из византийских писателей, он для них не святой отец и они его не признают в качестве такового, а для нас он является одним из главных звеньев святоотеческого Предания. И когда говорят о некоем «паламизме», я всегда выступал и выступаю против этого неадекватного термина. Давайте тогда и учение преподобного Максима Исповедника называть «максимизмом» и изучать его как «максимизм». Святого отца тем самым как бы выделяют из контекста святоотеческого Предания, в котором он находится. Кстати, об этом писали и владыка Василий (Кривошеин), и Владимир Николаевич Лосский, и отец Георгий Флоровский. Они все прекрасно чувствовали живую связь святителя Григория Паламы со святоотеческим Преданием.