Старость смиряет человека

Как же смиряется человек в старости! Старик постепенно теряет силы и становится похожим на постаревшего сокола. Когда сокол стареет, у него выпадают перья, и крылья становятся похожими на поломанные расчёски.

Помню, один член Духовного Собора из монастыря Филофей в 1914 году, ещё будучи мирянином-добровольцем, поехал из Смирны воевать в Албанию, для того чтобы отомстить туркам, которые зарезали его отца. Однажды он поймал турка и хотел перерезать ему горло. Турок взмолился: «Наша вера грубая. Она учит нас резать и убивать. Однако ваша вера не такая. Христос не учит вас убивать». Эти слова настолько его перевернули, что он выбросил винтовку и немедленно удалился на Святую Гору. Он стал монахом, стал членом Духовного Собора, однако атаманский дух из него не выветрился.

Он был ответственным за все послушания, и все ключи от кладовых висели у него на поясе. Никто из братии не осмеливался сказать ему что-либо поперёк. Если кто-то из монахов забывал обратиться к нему как положено: «Старче Спиридоне», то он выходил из себя. Однажды Великим постом в монастырь пришла разбойничья шайка и потребовала у монахов сыра. Тогда к бандитам вышел отец Спиридон и «поприветствовал» их так: «Ах вы, свиньи! Великим постом пришли сыра просить?» — сказал да и повышвыривал их за ворота.

В другой раз монахи разобрали паникадила, чтобы их почистить. Бандиты, увидев разные блестящие завитушки от паникадила, подумали, что они золотые. Придя в монастырь, они побросали эти завитушки в мешки и собрали со всей округи мулов, чтобы нагрузить на них мешки. Отец Спиридон, как только это увидел, схватил бандитов за шиворот, забрал их мешки и вывалил содержимое на землю. «Шпана вы, шпана! — сказал он им. — Да ведь это же дешёвые железки! Такие же дешёвые, как ваши медные лбы!» Этот человек не знал, что такое трусость.

Однако в старости он заболел и смирился. Мне дали послушание ухаживать за ним. Однажды он меня попросил: «Помолись, Аверкий (в рясофорном постриге старец Паисий носил имя Аверкий. — Прим. Ред.), что-то мне нехорошо». Я поднялся и начал вслух молиться по чёткам: «Господи, Иисусе Христе, помилуй раба Твоего старца Спиридона». — «Дурень, — говорит, — не „старца Спиридона“, а Спирьку!» Как же смирила его болезнь и старость! Раньше попробуй-ка не назови его «старцем Спиридоном»!

И мой отец в старости смирился от мухи. Однажды моя сестра застала его плачущим. «Что с тобой, отец? — спросила она. — Может быть, тебя обидел кто-то из внуков?» — «Нет, нет, — ответил он ей. — Что есть человек... Я хотел прихлопнуть муху мухобойкой и не смог этого сделать. Я пытался прибить её справа — она улетала налево, хотел прихлопнуть слева — она улетала направо! Я, когда был молодым, стрелял так метко, что четов-разбойников не убивал, а обстреливал их со всех сторон, так что пули ложились вплотную, — и так понуждал их сдаваться. Когда мне было шестнадцать, я подстрелил львёнка, ранил его и вступил в схватку с раненым зверем. А сейчас не могу убить мухи! Э-э, человек есть существо ничтожное». Несчастный чувствовал одно большое «ничто», ноль, так, словно бы он ничего не совершил в своей жизни.

А знаете, как смиряются старички-монахи в приютах для старых монахов в святогорских монастырях! Над ними совершают ещё один... монашеский постриг! Им обстригают волосы, чтобы они были короткими и их было легче мыть. Им обстригают бороду, потому что у них текут слюни, валится мимо рта пища — и как их потом чистить? Этот постриг — последний постриг. Постриг смирения!