Этот дивный День рожденья

В семьдесят пятый день рожденья под самое утро Агнии Львовне был послан дивный сон: приснилось ей, будто лежит она на лугу и вдыхает густые и теплые запахи разнотравья, смотрит бездумно в глубокое синее небо, а над головой у нее колышутся ромашки и маки, васильки да лютики: потом на чистое небо набежала пушистая серая тучка с темным брюшком, и на запрокинутое лицо ее упали первые капли ласкового летнего дождя… И Агния Львовна проснулась, сожалея об уходящем сне. Но сон покидал ее как-то странно, не полностью: ни луга, ни синего неба с тучкой уже не было, а запахи оставались, и дождь все так же продолжал капать ей на лицо. Она открыла глаза: над ее головой колыхались маки и ромашки, васильки да лютики, а на лицо падали капли с мокрого букета.

Агния Львовна отвела букет от лица и увидела за ним лукавые и довольные лица своих подруг и соседок — Варвары Симеоновны Комиссаровой и Лики Казимировны Ленартович, Варежки и Лики. Варежка держала букет и слегка им помахивала, а у Лики в руках был поднос, на котором стояли три парадные фарфоровые чашки, синие с золотом, серебряный кофейник и тарелочка с печеньем «курабье татарское». Увидев, что Агния Львовна открыла глаза, Варвара Симеоновна бросила букет на подушку, достала из кармана халата открытку и громко, с выражением прочла:

— Ода на день рождения Агнии Пчелинцевой, автор Ангелина Ленартович, читает Варвара Комиссарова.

Восстань, внемли, о Львова дщерь:
уже стучатся гости в дверь,
уже рассвет, уже цветы —
но их пока не видишь ты,
поскольку спишь без задних ног.
А день рожденья на порог
уже вступил, и ждут друзья —
и долго их томить нельзя,
ведь кофе стынет. Поднимись,
протри глаза и оглянись!
«Восстань и виждь!» — сказал пророк,
он лучше выдумать не мог.

Окончив чтение, Варвара плюхнулась на кровать в изголовье, решительно отодвинув подушку вместе с головой Агнии Львовны, чтобы освободить место для самой обширной части своей фигуры. Худенькая Лика Казимировна деликатно, по-кошачьи, присела в ногах, пристроив поднос на живот виновницы торжества — она уже устала его держать. Тут же на постель с ликующим лаем взлетел Танька, пёсик Лики Казимировны (полное имя Титаник, порода французский бульдог, характер восторженно-истерический). На шее, то есть там, где обычно у собак наличествует шея, у Таньки-Титаника была повязана красная косыночка в белый горошек, надо полагать, в честь праздника. Хитрый пес начал разгребать одеяло в ногах Агнии Львовны с таким деловито озабоченным видом, будто у него где-то там была зарыта вкусная косточка или любимая резиновая игрушка, а не то чтобы ему просто хотелось понежиться под теплым нагретым одеялом, как могли бы подумать некоторые люди. В конце концов он все-таки приподнял одеяло, просунул под него толстый круглый зад, а затем протолкнул в теплую пещерку и все свое упругое черное тело, оставив снаружи только два перископа выпуклых агатовых глаз да черный нос в окружении бархатных складок.

— Титаник! А совесть? — строго спросила его Варвара, но пес сразу же отвернулся в другую сторону — не вижу, не слышу, и совести никакой такой у меня нет, какая может быть у собаки совесть?

— Да оставь ты его, Варежка, пусть немного понежится, — сказала Агния Львовна. — А вам спасибо, мои дорогие! Но, может быть, я встану, и мы все перейдем за стол?

— Ни в коем случае! — сказала Варвара. — По протоколу ты сегодня должна пить кофей в постели, как аристократка.

— Вот именно! — сказала Лика. — Скажи, Агуня, часто тебе случалось пить кофе в постели?

— Случалось и не раз!

Подруги переглянулись.

— Это когда же? — недоверчиво спросила Варвара.

— Да в больницах же, глупые! В прошлом году, например, когда лежала с радикулитом…

— Скучная ты старуха, Агния! Разве ж такое кофепитие подразумевалось? Ты вот скажи прямо: муж твой покойный тебе часто кофе в постель подавал?

— Честно говоря, девочки, я такого как-то и не припоминаю…

— А вот мы — подаем! Так пей же и будь признательна!

— Я вам весьма признательна и благодарна, но кофе я пить не стану, вы уж меня простите, милые!

— Это еще почему?! — возмутилась Варвара. — Чем это тебе наш кофе не угодил?

— Да потому, что я сейчас поднимусь, реанимируюсь и отправлюсь в храм на литургию и там буду причащаться. А вы сами пейте, пейте! Чего ж добру остывать?

— Мы, значит, начнем праздник в твою честь, а ты будешь на нас взирать, лежа в цветах, как… как… — начала было Лика, но споткнувшись о сравнение, умолкла.

— Как Офелия! — дипломатично уточнила Варвара, подняла с подушки букет и одним широким взмахом разбросала цветы по всей кровати. — Предупредить не могла?

— Простите, я как-то не подумала… Да разве же я могла предусмотреть такое торжественное пробуждение? Да вы пейте, не стесняйтесь, девочки! А я на вас погляжу и порадуюсь.

«Девочки» стесняться не стали. Подняв свои чашки, они чокнулись и запели дуэтом: Варвара басом, а Лика трогательным надтреснутым сопрано:

С днем рожденья тебя!
С днем рожденья тебя!
С днем рожденья, милая Агния,
С днем рожденья тебя!

После этого подруги немедленно начали торжественное кофепитие, а виновница торжества с улыбкой поглядывала на них, собирая разбросанные по кровати полевые цветы обратно в букет.

— Гостей у тебя вечером много будет? — деловито спросила Варвара.

— Только семья и вы.

— Слышишь, Ангелина? Семья и мы. Семья — отдельно, мы — отдельно. Так что мы с тобой, выходит, ей уже не семья!

— Это она оговорилась, Варежка!

— Хорошенькие оговорочки в день рожденья!

— Ну, простите, девочки, согрешила я, не подумав: конечно, вы тоже моя семья. Может быть, теперь уже самая близкая часть моей семьи. Сколько же лет мы тут вместе живем, а, милые? Я с самой блокады, с детства, и ты тоже, Варенька. А вот Лика поселилась в нашем доме позже, но сразу же пошла с нами в один класс, хоть и была старше нас на год.

— Была и осталась, — резонно заметила Варвара.

— Могла бы не напоминать в такой день! — сказала Лика.

— Больше не буду. Лика, а ты в какой класс к нам поступила, в четвертый или пятый?

— В четвертый, по-моему. Вы обе еще так удивились, когда узнали, что я не только с вами учиться в одном классе стану, но и живу в одном доме с вами и на одной площадке. Ревновали ко мне друг дружку… А вот Варенька не только тут родилась, но и все ее предки тоже здесь жили. Так что можно сказать, мы все живем в твоем родовом гнезде, Варежка! С детства прожить в одном и том же доме, в доме своих предков, никуда не переезжая, — это мало кому удается в наше неспокойное время. Ну да и я уже тут старожилка, можно сказать. Наверное, тут мы и помрем все трое, каждая в свой срок…

— Хорошенькая темка для размышлений в день рожденья! — фыркнула Варвара.

— Ой, правда, что это я? Не надо о грустном! — сказала Лика Казимировна и даже ручками замахала.

— А ведь это и вправду мое родовое гнездо, вернее, его уголок, — шумно и глубоко вздохнув, сказала Варвара. — Вы-то знаете, что этот дом построил еще мой прадед. А другие и не догадывались, нам таиться приходилось… Конечно, в стародавние годы семья наша жила не во флигеле, а в угловом бельэтаже, и занимала весь этаж: шесть окон на Кузнечный и восемь окон на Коломенскую. Тогда номеров не было, и дом наш назывался просто — «дом дворянина Комиссарова».

— А все-таки странная фамилия для русского дворянина, — заметила Агния Львовна.

— Да ничего странного, если знать историю! Комиссарами назывались офицеры, ведавшие снабжением в царской армии, — сказала Варвара. — Полезная и уважаемая должность, в отличие от комиссаров прошлого века. Зато фамилия эта не раз помогала нашему семейству выжить после революции.

— Верно, большевистские комиссары понятия не имели, кто такие были царские комиссары! — засмеялась Агния Львовна.

— Откуда ж им было знать! — фыркнула Варвара.

Тему развивать не стали, поскольку биографии друг дружкины все трое знали давным-давно.

— К столу у тебя все приготовлено или что-то еще готовить будешь сегодня? — спросила Лика.

— А я ничего особенного готовить и не собираюсь. Холодец в холодильнике, его только выложить и украсить, а салат приготовлю перед самым приходом гостей.

— А горячее будет?

— Будет. Картошка с грибами. Тоже перед гостями надо почистить и поставить. А грибы куплю готовые на рынке.

— Что ж так скромно? — удивилась Варвара.

— А день-то постный. Среда. Да и не хочется после храма в кухонную суету окунаться. Куплю на рынке побольше хороших и разных закусок — вот и будет стол как стол.

— Если хочешь, мы с Варенькой можем что-нибудь приготовить и картошку заранее почистить. Пусть постоит до вечера в воде с капелькой лимонного сока, а потом раз — и на плиту!

— Это было бы чудесно, спасибо вам, девочки! Варенька, а ты не купишь к столу бутылку вина в гастрономе на Лиговке? У меня по пути не будет приличных магазинов с винным отделом.

— Одну?

— Одну. Артемий как всегда принесет бутылку шампанского, так что одной вполне хватит.

— Ладно. Так я кагор куплю?

— Купи кагор, если тебе не трудно.

— Ну так картошку мы чистить начнем прямо сейчас, как тебя в церковь отправим, — сказала Лика, — а то нам с Танюшей после обеда к ветеринару на прием идти.

— Так и не жрет морковку? — спросила Варвара.

— Нет. Я уж ее и в молоке, и в курином бульоне отваривала — все равно нос воротит!

— Собака!

— Это ты, Варежка, ругаешься на него или…? — подозрительно спросила Лика.

— Нет, это я тебе, дурище, поясняю: собака — она собака и есть и не должна морковку есть…

— Ой. У тебя стишок получился! Можно скрасть, Варежка?

— Кради! — великодушно разрешила Варвара.

Тут же Лика достала из кармана записную книжку с привязанным к ней карандашиком и стала записывать, диктуя сама себе вслух:

Хороший пес — он пес и есть,
не должен он морковку есть,
ведь он собака, а не кролик…

Тут она остановилась и призадумалась.

— Какая рифма к кролику?

— Алкоголик! — подсказала Агния.

— Не годится. Я сочиняю стишок для детей, а не басню для взрослых. Впрочем, можно сочинить и басню… Мой пес собака, а не кролик, и ест морковку он от колик!... Удачный стишок получился. А, девочки?

— Это не стишок никакой, а слоган для твоего ветеринара. Можешь ему продать для плаката, а деньги — пополам! — сказала Варвара.

— Как это — деньги пополам с ветеринаром?

— Да не с ветеринаром, а со мной — первая-то часть стишка моя или нет? То-то! Но ты, Лика, все-таки перестань пичкать несчастного Титаника тем, что он не любит! Собака тоже человек!

— Но если ему врач прописал?!

— Дурак твой врач. Смени врача.

— Ты думаешь, Варежка? Но…

— Да нет, шучу я. Твой врач — тебе и решать.

— Это Танечкин врач, а не мой! — слегка обиделась Лика.

— Девочки, не спорьте, не омрачайте мой день рожденья! А к столу у меня все готово. Осталось только купить овощи и кой-какие закуски.

— А пирог печь будешь? — спросила Лика. — На день рожденья обязательно полагается пирог.

— Современные люди чаще обходятся тортиками, — заметила Варвара и погладила себя по толстому животу.

— А что? Тортик — это мысль! Но пирог все-таки будет: моя Наталья обещала испечь и принести. У нее сейчас новое увлечение — кулинария.

— Ну-ну… Если она и в кулинарии проявляет свою недюжинную фантазию, то сомневаюсь, что этот пирог можно будет есть.

— Варежка, ты к ней несправедлива!

— Ты хочешь сказать, что фантазия твоей Наташки имеет границы?

— Ну нет! Фантазия ее границ, конечно, не имеет, но все-таки она старается помогать матери по хозяйству, учится готовить…

— Тогда молчи и на всякий случай купи еще и торт. Вреда не будет! Гости уйдут — мы доедим.

— Ну, торт я так и так собиралась купить.

— Сегодня среда! — быстро сказала Лика.

— Ну что, что среда? — не поняла Варвара.

— День постный, — пояснила Агния Львовна.

— Так она же не постится! Это у нас с тобой постный день, а у нее, еретицы, скоромный как всегда.

— Лика хочет сказать, что торт надо купить фруктовый.

— А, ее любимый! Ну, хорошо, купи фруктовый. А что из закусок?

— Для нас — рыбки хорошей, а остальным придется купить ветчины и колбаски.

— Балуешь ты их, — нахмурилась Варвара. — Балуешь и распускаешь!

— Да нет, это я нас балую, девочки! Хорошая рыбка куда дороже всяких колбас.

— А бы сказала своим детям: «Сегодня пост — закусывайте постным!».

— Вот потому дети от тебя и уехали и забрались подальше в Альпы, что ты их в строгости держала, — съязвила Лика Казимировна: дети Варвары Симеоновны уже несколько лет жили в Баварии.

— А у тебя их нет ни в Альпах, ни в Пиренеях, ни даже в Андах!

— Так ведь я и замужем не была…

— Никто не хотел брал такую кокетку, вот ты у нас в девицах и осталась.

— Ну да, девица я! А что, разве в этом есть что-нибудь предосудительное?

— Если и есть — теперь уже не исправишь, моя милая!

— Девочки, не ссорьтесь! — зевая, сказала Агния Львовна и сладко потянулась. — И встаньте-ка обе с моей постели — я буду подыматься.

— Ой, Варежка! А подарок-то! — закричала, всплеснув руками, Лика Казимировна. — Про подарок мы и забыли! Сейчас ведь самое время!

— Не забыли, тут он. — Варвара Симеоновна, кряхтя, присела на корточки, пошарила под кроватью, извлекла оттуда и выставила на прикроватный коврик пару новеньких зеленых вельветовых домашних туфель. — Вот тебе подарок на день рожденья, Агния: левый — от Лики, правый — от меня!

— Почему это от тебя — правый? — возмутилась Лика. — Может быть как раз…

— Девочки, не ссорь… — начала было Агния Львовна, примеряя туфли. — Ой, девочки! Какие же они удобные и как раз мне по ноге! И косточки ничуть не жмет, и в подъеме в самый раз… Ну просто не туфли, а две колыбельки для ног! Спасибо вам, дорогие мои! Вот угодили так угодили!

— Слава Богу! Носи на здоровье, — пробасила Варвара. — Носить тебе не сносить до самой смерти.

— Что ты такое говоришь, Варежка! — ужаснулась Лика. — Да Агунюшка наша до смерти еще пять… нет, семь пар таких сносит!

— Да я не о смерти, а о качестве. Ты взгляни на марку, Агния!

— О, неужто английские?

— Похоже на то. Если это бренд, а не фейк.

— Что-что? — не поняла Агния Львовна и с подозрением поглядела на свою продвинутую подругу.

— «Бренд» — это родная фирма, а «фейк» — базарная подделка под нее. Дешевка то есть.

— Все-то ты знаешь, Варежка! — уважительно пропела Лика.

— Но они же, наверно, страшно дорогие? — предположила Агния Львовна, любуясь своими зелеными ножками.

— Да уж не китайское барахло какое-нибудь! Знаешь, сколько мы их искали?

— Она меня замучила, — пожаловалась Лика. — Заставляла меня примерять, а для этого мне надо было таскать с собой вязаные носки и каждый раз их надевать на обе ноги, чтобы не ошибиться в размере — у тебя же нога и больше на два размера, и гораздо шире! — У Лики Казимировны была необыкновенно маленькая ножка, прямо детская, чем она как начала гордиться в молодые годы, так и продолжала гордиться по сей день.

Агния Львовна прошлась по комнате и остановилась перед зеркальным шкафом, радостно оглядывая зеленые туфли теперь уже в зеркале.

— И каблучок, и кантик кожаный… Знаете, мои милые, я, пожалуй, попробую в них ходить по улице: у меня уже сто лет не было такой удобной обуви! А дома можно и в старых тапочках походить, я их хорошо разносила.

— Да ты что, Агуня! — ужаснулась Лика. — Мы потому и решили подарить тебе домашние туфли, что на твои старые уже стало больно смотреть!

— А не разлезутся они, если ходить в них по улице? — засомневалась Варвара.

— Это английские-то? Никогда не разлезутся! — успокоила ее Агния Львовна.

— Ну, смотри, тебе ходить! Все, Лика, пошли! Забирай посуду к себе и помой там, а я цветы поставлю в воду и тоже пойду. Агнии еще правило читать. Ты во Владимирский пойдешь или на подворье, Агуня?

— На подворье.

— Напрасно! В такой торжественный день можно было бы причаститься и в соборе!

— Ну, уж так получилось…

Через час с небольшим Агния Львовна вышла из дверей флигеля. Погода на дворе была не ясная и даже не сказать чтобы солнечная, но какая-то очень уютная и приветливая: солнце просвечивало сквозь высокие перистые облака, сея в воздухе золотистую дымку. Воздух был еще по-утреннему чист и свеж, а в их дворе он еще и отчетливо благоухал молодыми тополиными листьями: старый тополь, который уже в детстве старушек-подружек был таким же высоким, узловатым и ветвистым, стоял в углу двора, как раз напротив окон флигеля. Ночью прошел дождь, и оттого запах листьев был еще совсем весенним, хотя уже начался июнь.

Под тополем стояла скамейка, чудесным образом уцелевшая в годы перестройки: никто из грабителей городского имущества ее не заметил, не позарился и не упер, чтобы продать каким-нибудь новым русским. Впрочем, скамейку берегли, даже, можно сказать, охраняли. А она была хороша — длинная, прочная, с удобно изогнутой спинкой и на массивных львиных лапах. Чудо а не скамейка! В прошлые годы подруги часто выходили вечерком посидеть на ней, сидели и разговаривали часами. Теперь же они только присаживались на скамью, если возвращались домой усталые, чтобы передохнуть перед подъемом на свой второй этаж. Скамейка им больше не принадлежала, на ней обитала, можно сказать, имела постоянное место жительства, небольшая общинка местных бомжей. Сколько бомжей в нее входило, не знали не только жители двора, но и участковый, — в разное время по-разному. Иногда их было всего трое, а порой и человек семь-восемь, летом больше, зимой — меньше. Но постоянных было именно трое: старший бомж по имени Василь Ваныч, пожилой и бывалый с виду, и его друзья: бомж-интеллигент по имени или по прозвищу Иннокентий, вида вполне профессорского, только катастрофически оборванный, и рыжий бомж по прозвищу Гербалайф неопределенного облика и возраста: летом он выглядел как пробивной парнишка с не по возрасту испитым лицом, а зимой превращался в старика с молодыми хитрющими глазами.

— Доброе утро, уважаемая Агния Львовна! — сказал Иннокентий и слегка привстал со скамейки, Василь Ваныч просто кивнул, а Гербалайф помахал ей рукой.

— Доброе утро, молодые люди! Не промокли ночью? — поинтересовалась Агния Львовна.

— Да не, не промокли! Мы у меня в квартире ночевали! — ответил Катасон. — А вы куда так рано, на рынок?

— Нет, я в церковь иду на службу.

— А коляску зачем с собой в церковь везете? — поинтересовался тот.

— На обратном пути на рынок зайду.

— Ну, я же и сказал — на рынок идете! — обиделся Гербалайф.

— Да нет, тебе же русским языком сказали — в церкву! — объяснил ему Василь Ваныч.

— Сначала в церковь, а потом — на рынок! — пояснил приятелям Иннкентий. — Сначала одно, потом другое.

— А! Ну так бы и сказала! — протянул Гербалаф. — А что, Агния Львовна, сегодня праздник какой?

— Церковного праздника нет, а у меня праздник! Вот я и иду в честь своего праздника причащаться.

— Во как! — изумился Гербалайф. — Это как же так? Ни у кого нет праздника, а у нее есть!

— День рожденья у меня сегодня!

— Ну вы даете, Агния Львовна! — сказал Катасон.

За сим ничего не последовало, и Агния Львовна, кивнув им, отправилась дальше, только самую-самую чуточку обидевшись на Катасона и его друзей, что те не догадались ее поздравить. «Да что с них взять, неудельных!» — подумала добродушно она и мысленно махнула на них рукой.

Выйдя за ворота, она пошла по Кузнечному переулку к Кузнечному же рынку, осторожно везя за собой коляску, обходя оставшиеся с ночи на тротуаре лужицы и размышляя о превратностях человеческой судьбы. Она еще помнила то время, когда у Катасона была семья — мать, сестра, а потом еще жена и дочь; Гербалайфа тогда звали Семен Гербер, прозвище у него было Гербарий, а жили они на первом этаже в том же подъезде, что и Агния Львовна с подругами. «Семибабье! Совсем они меня затюкали!» — жаловался соседям Семен, сидя похмельный на любимой скамейке. Однако женщинами он и держался на плаву, потому что уже тогда начинал сползать в запойное пьянство. Умерла мать, уехала куда-то с женихом и пропала замужем сестра, а собственная жена не выдержала его пьянства и подала на развод. Потом вообще исчезла вместе с дочерью, а Семен запил уже по-черному. Пил год, пил два, пил еще сколько-то — кто считал… А потом вдруг оказался на улице, то есть все на той же лавочке во дворе, но уже постоянно. Продал он кому-то свою квартиру. Продал за гроши. Новый хозяин жить в купленной квартире не стал и продавать ее тоже не торопился: он сначала отселил семью из соседней квартиры куда-то на окраину в новый дом, а теперь дожидался, когда освободится третья квартира, чтобы завладеть уже всем первым этажом. А третья квартира принадлежала еще одной старушке, которая жила у детей в Москве, но квартира оставалась за нею. В общем, все три нижние квартиры стояли пустые. Днем. А по ночам Гербалайф и его товарищи проникали в прежнее жилище Семена и там ночевали, поскольку один ключ от квартиры он то ли случайно, то ли намерено, от нового владельца утаил, а тот пока замков не менял. Они никогда не особенно не шумели, соседям не досаждали и сами следили друг за другом: если кто-то начинал безобразничать — его из компании просто-напросто изгоняли. За этим строго следил Василь Иваныч: он был у них старшим, а не бывший хозяин квартиры Гербалайф. Так вот они и жили, бедняги…

Агния Львовна дошла до угла и стала переходить улицу Марата, бывшую Николаевскую. Движение уже разогналось, переходить можно было только дождавшись зеленого света. Она стояла со своей коляской и терпеливо ждала. Тут как раз зазвонили в старообрядческой часовне святителя Николая на противоположном углу, возле музея Арктики, бывшего Свято-Николаевского единоверческого собора. Со стороны Невского к часовне спешили две пожилые женщины в платочка. Поравнявшись со входом в музей, они обе приостановились, перекрестились на надпись «Музей Арктики и Антарктики», поклонились степенно и пошли к часовне. «Надеются все-таки получить музей под свой храм. И суд они уже у музея выиграли, а все равно ничего не получили, так и ютятся в часовенке своей», — подумала Агния Львовна и вздохнула: жалко ей стало единоверцев-старообрядцев. Им-то с Варенькой как хорошо: вон плывут над домами золотые купола храма Владимирской иконы Божией Матери — она перекрестилась на золотые кресты, а за ним, пять минут тихим шагом, и родимое Коневское подворье! А у них, у единоверцев, только вот эта часовенка да еще церковь в Рыбацком. Ну пусть бы уж им отдали этот храм, построенный их же предками-старообрядцами на свои собственные деньги… Если, конечно, музей Арктики куда-нибудь переведут в хорошее место. Да что-то все не находится для музея вообще никакого места, не то чтобы хорошего. А ведь он единственный такой музей в стране — музей Арктики и Антарктики! Агния Львовна и ее подружки привыкли с детства гордиться этим соседством. И как же они любили девчонками забираться туда и бродить, бродить часами, а перед панорамой с северным сиянием могли стоять и по часу…

«О чем размышляешь ты, раба Божия Агния, идя ко святому причащению? — строго одернула она себя. — Господи, помилуй мя, старушонку легкомысленную!» — Она перекрестилась и стала переходить улицу Марата — как раз зеленый свет загорелся.

Подходя к улице Достоевского, она подумала, что надо бы еще раз сходить на выездную выставку Оптиной пустыни в музее Достоевского, если она еще не закрылась, и взглянула на дверь: нет, плакат выставки еще висел! Только вот время закрытия она не могла прочитать — очки лежали на дне сумки, рядом с кошельком, а доставать их сейчас было хлопотно. «Не забыть бы на обратном пути прочитать! — наказала она себе. — Надо будет очки сверху положить… Ой, и опять я мыслями не туда ушла!».

Зато, проходя мимо рынка и утренних уличных торговок, она почти ни разу не позволила себе рассеяться мыслями, шла и прилежно читала Иисусову молитву, только поглядывала под ноги, чтобы не ступить новыми туфлями в какую-нибудь лужу — асфальт перед рынком был совсем разбит и лежал островками среди провалов. Ну и совсем уже мельком она отметила, что полевых цветов на улице никто не продавал — и где же их только раздобыли Варежка с Ликой? Ведь не за город же за ними они ездили! Впрочем, они и на такой подвиг были способны.

Вот и Загородный проспект, а вот и двухэтажный зеленый домик, зажатый с двух сторон высокими старыми домами, и маленькое крылечко, и двери с крестами да скромная доска сбоку с надписью: если не знать заранее, то можно пройти и не заметить. Она трижды перекрестилась с поклонами, поднялась по ступенькам и вошла в любимый свой маленький храм. Сначала зашла в иконно-книжную лавочку, чтобы купить свечи.

— Агния Львовна, с днем рожденья вас! — негромко сказала ей продавщица.

— Спаси Господи, Оленька! А вы откуда про мой день рожденья знаете?

— Отец Борис сказал. Он вам подарок оставил и велел после службы отдать. Вы уж не забудьте зайти за ним!

— Зайду обязательно, как можно забыть? А он что, на Коневец отправился?

— На Коневец. Сегодня отец Иаков служит.

— Понятно… Оленька, можно я оставлю у вас свою сумку где-нибудь в уголке? Вы уж простите, мне без нее сегодня никак…

— Понимаю: после храма на рынок пойдете, гости у вас сегодня...

— Так и есть! Все семейство вечером соберется, надо угощать.

— Пирог печь будете?

— Нет, тортиком обойдусь.

— И правильно, сейчас почти все так делают. А сумку поставьте вон туда, за аналойчик. Кошелек только в ней не оставляйте!

Агния Львовна взяла свечи и пошла в храм. Служба еще не начиналась, только две клирошанки тихонько пели что-то на клиросе. Агния Львовна вообще любила приходить в храм пораньше, чтобы спокойно поставить свечи, помолиться перед иконами… ну и местечко занять. Хотя сегодня, в новых-то туфельках, она, возможно, и всю литургию смогла бы выстоять!

Народу на службе было немного, почти все знакомые, Агния Львовна с ними тихо раскланивалась. Вот приоткрылась дверь, ведущая на второй этаж храма — Агния Львовна там бывала не раз, беседовала с отцом Борисом в его кабинетике, а как-то раз даже обедала вместе с монахами и служащими храма в трапезной. Из двери вышел и прошел в алтарь отец Иаков, худенький, светлоликий, по убеждению пожилых прихожанок, как две капли воды похожий на ангела. За ним вышел пожилой бородатый монах, чтец, прошел на клирос, и начались «часы». Агния Львовна слушала внимательно, когда положено, вставала со скамейки, крестилась и кланялась, но внимание ее было все еще рассеянно и мысли, хотя за пределы храма и не отбегали, а все как-то не могли сосредоточиться на главном. Вот вышла Оленька с корзинкой, прошла к канунному столику и поставила корзинку возле него на табуретку — для поминальных приношений. «А надо было взять на углу пирожка! — подумала Агния Львовна: на углу Загородного и Владимирской площади было кафе, и оттуда на вынос торговали с лотка очень вкусными пирожками. — Ну уж ладно, в другой раз!». Однако через несколько минут она снова взглянула на корзинку и пожалела, что не купила монахам пирожка… «Они за меня сегодня точно помолятся, а я… Растяпа я, растяпа!»

Тут кончили читать часы и из глубины алтаря раздался «Возглас на Литургию»: высоким и торжественным голосом отец Иаков произнес: «Благословенно Царство Отца и Сына и Святаго Духа!» — и этот его возглас как отрезал все посторонние мысли Агнии Львовны, и уже до самого конца литургии, до причастия Святых Божественных Таин, до самых благодарственных молитв и отпуста внимание ее умерло для всего постороннего и ни разу никуда ни на один миг не отлетало.

Спустя полтора часа, все еще сосредоточенная, но уже счастливая и умиротворенная, вышла Агния Львовна из храма после службы и тихо покатила свою тележку к Кузнечному рынку. На углу остановилась у лотка и купила два больших пирога с капустой, десяток маленьких с мясом и пятнадцать с рисом и семужкой — к столу.

Народу на рынке было немного, все-таки будний день, и тем виднее были богатство и роскошь прилавков, и в который уже раз Агния Львовна подумала о том, как все изменился рынок за последние десять лет: никогда за всю ее долгую жизнь не было на нем такого изобилия! «Вот и хорошо, богатеет страна, — подумала она умиротворенно. — Еще бы этого богатства да на всех хватало!... Ох, надо было прихватить еще десяток пирожков для Гербалайфа и его команды! Ну, не возвращаться же на угол, придется отдать им мясные пирожки. Зато Варвара будет довольна, что все пироги постные! А для скоромников у меня холодец стоит в холодильнике, ну еще ветчинки и колбаски им куплю».

Из кармашка сумки Агния Львовна достала свернутую бумажку и очки, надела их, развернула бумажку и пошла покупать по списку, с удовольствием выбирая, пробуя и даже немножко торгуясь! Купила она красной рыбы и немножко осетринки — больше для красоты стола, чем для угощенья; скоромникам взяла ветчину и колбасу, купила маринованных миног — специально для Лики Казимировна, та была большая любительница, а еще купила для нее полкруга сыра «сулугуни»; еще она набрала, несмотря на цены, свежих огурцов и помидоров для салата, ну и качанок зеленого салата, естественно; взяла солений и маринадов, чтобы устроить из них одно большое закусочное блюдо — огурчики с помидорчиками, маринованный чеснок и черемша, а еще грибочки — рыжики соленые и маслята маринованные. Взяла и фруктов, причем выбирала самые красивые и денег не жалела. А еще купила клюквы для морса — ох и дорогая же стала клюква! В общем, когда Агния Львовна скатила по ступеням Кузнечного рынка тяжеленную коляску, двух тысяч рублей как не бывало! «Однако я сегодня сэкономила! — подумала она удовлетворенно.— И стол будет не просто праздничный, а просто роскошный, и тысяча рублей в кошельке осталась!» Еще надо купить тортик, но это уж она потом возле дома купит, в «Каравае»: отдохнет немного и сходит, благо ноги в новых туфлях ну абсолютно не устали! Вот только спина… Перетаскивая коляску через ухабы, она тянула ее изо всех сил, и при этом все напряжение отдавалось в спине, в районе бедной ее поясницы…

Агния Львовна уже подходила к улице Достоевского, она остановилась: что-то такое было у нее связано с этим местом, что-то она должна была вспомнить, связанное с музеем Достоевского… Но вот что?! И тут она вспомнила, что забыла про подарок от отца Бориса, оставленный для нее в церковной лавочке! Правда, непонятно было, как это связано с Ф. М. Достоевским и его музеем, но все равно надо было возвращаться на подворье. Она только перешла на другую сторону улицы — там тротуар был целее, чем на рыночной стороне.

На подходе к подворью она увидела, как к тротуару причалил автобусик, и оттуда гуськом вышли и сразу же направились в храм не то пять, не то семь монахов. Ни один из них не был ей знаком. «Это не с Коневца! Это, наверное, гости к нашим монахам пожаловали или паломники,» — подумала она, подождала, пока последний монах скрылся в дверях, а уже потом стала затаскивать на крыльцо свою неподъемную тележку.

В лавочке уже никого не было, кроме Оленьки и Нины Сергеевны, поварихи подворья.

— Да как же это они меня не предупредили, — сетовала Нина Сергеевна, — да что же я теперь делать-то буду? Ну с первым не беда, супа рыбного, положим, хватит на всех — только кипятком разбавить да соли добавить. А вот со вторым-то, со вторым-то что делать? Ведь не голой же картошкой таких гостей угощать!

— А капуста что, уже кончилась? — спросила Оленька.

— Да с пол литровую банку осталось! Ума не приложу, как мне выкрутиться… И к чаю почти ничего нет, только четыре сладких булочки на поминовение принесли…

— Я могу тебе дать сто рублей из кассы, сегодня мало выручки. Может, на рынок сходишь и купишь что-нибудь?

— А что теперь купишь на сто рублей да еще на рынке? Да и некогда уже идти, надо картошку ставить. Время обеда никто не благословлял переносить.

— Беда! — сочувственно сказала Оленька, и тут увидела остановившуюся в дверях Агнию Львовну. — Ой, Агния Львовна! А я уж волновалась, чего это вы за подарком отца Бориса не зашли? — Она нагнулась и стала что-то доставать из-под прилавка.

— Вот, зашла… — немного смутившись, сказала Агния Львовна и подошла к прилавку. Оленька распрямилась, держа в руках прямоугольный пакет, завернутый в простую коричневую бумагу и перевязанный бечевкой. — Вот! Книга или икона, наверное. Но вы сейчас не разворачивайте, домой несите! Потом нам расскажете, что вам отец Борис подарил. И еще раз поздравляю вас с днем рожденья! Многая вам и благая лета, Агния Львовна!

— Спаси Господи, Оленька.

— Не православный праздник вообще-то, — поджав и без того сердитые губы, сказала Нина Сергеевна. — Мы только День ангела признаем, но все равно уж — поздравляю!

Агния Львовна поблагодарила повариху и приняла от Оленьки пакет. Она принялась раздвигать и перекладывать продукты в сумке, чтобы освободить место для подарка.

— Все, нету больше сил моего терпения! Буду увольняться, — сказала Нина Сергеевна, продолжая прерванный разговор. — Сколько раз просила: ну предупреждайте, если гостей ожидаете! А отец Моисей говорит: «Бог посылает гостей — Он и угощенье пошлет!».

— Он и послал! — сказала Агния Львовна, снова возвращаясь к прилавку. — Принимайте, Нина Сергеевна! — И она принялась было выкладывать на прилавок пакеты с фруктами, лежавшие сверху.

— Да куда же вы ложите прямо на святые иконы! — воскликнула Нина Сергеевна. — Погодите-ка! — Она метнулась за прилавок и вынесла оттуда табуретку. — Сюда вот ложьте!

Агния Львовна начала опустошать сумку. Оставила только Нина Сергеевна ей усердно помогала, даже вынесла из-за прилавка еще один табурет и поставила рядом. Агния Львовна сначала хотела поделить продукты поровну, но под радостно с веркающим взглядом поварихи оробела чего-то и не стала разворачивать пакеты и делить купленное не решилась. Она только оставила в сумке пирожки с мясом, колбасу с ветчиной да сыр сулугуни, объяснив Нине Сергеевне:

— Это скоромное!

— Скоромное?... А, ну ладно, оставьте себе на завтра.

— Ну, вот видите, Нина Сергеевна, все и вышло, как отец Моисей говорит! — засмеялась Оленька, оглядев груду продуктов на двух табуретках. — Бог послал неожиданных гостей, Он послал и неожиданное угощенье!

— Да уж вижу! Ох и спасибочко вам, Агния Львовна! То есть, спаси вас Господь! — ласково пела, Нина Сергеевна, придерживая подношения обеими руками. — Да вы сами-то на обед оставайтесь! Уж как-нибудь потеснятся монахи…

— Правда, оставайтесь, Агния Львовна! — сказала Оленька.

— Да нет, ну что уж, — опять застеснялась Агния Львовна. — Не стану я монахам мешать... Пусть помолятся за меня, если можно!

— Вот пусть-ка только попробуют мне не помолиться! — сказала Нина Сергеевна. — И «Многая лета» в вашу честь пропоют как миленькие!

— Да что вы, что вы! Зачем это — в мою честь? И не вздумайте! Вы же сами сказали, что день рожденья — не православный праздник, — Агния Львовна совсем засмущалась и поспешила ретироваться.

Выходя из храма, она еще слышала умиротворенное гудение Нины Сергеевны и радостный смех Оленьки. Она шла по Загородному, везя за собой почти пустую коляску, и поясницу уже не дергало. Тащить коляску теперь было совсем легко, и на душе у нее тоже было легко и радостно, а уж как легко шагалось ногам в мягких зеленых башмаках!

На углу Агния Львовна снова приостановилась у лотка с пирожками, но взяла на этот раз только десяток капустных пирожков и один большой пирог с рыбой. На рынке она тоже благоразумно отказалась от покупки солений и маринадов, взяла только полкило квашеной капусты и немного грибов. Но рыбу закупила почти в том же, как говорится, ассортименте, только в меньшем количестве, ну и от севрюги пришлось отказаться. Однако после покупки овощей и фруктов и третья тысяча подошла у нее к концу. Она остановилась, не успев купить всю зелень: «Все! Дома только пятьсот рублей осталось, а еще надо купить вино и торт». И хотя эти пятьсот рублей было все, что у Агнии Львовны осталось от полученной позавчера пенсии, она не капельки не унывала: придет на день рожденья сын Артем (Артемий в крещении) и обязательно, как и всегда, подарит ей денежку в конверте — вот она и проживет! А вот коляска опять потяжелела, хотя и не так, как прежде, но в спине опять стало отдаваться. «Ничего! Ведь это я как-никак для всех моих любимых людей стараюсь! — думала она дорогой. — А тортик я попозже куплю. Сначала спину завяжу и прилягу на часок. И потом опять буду как огурчик!» Мимо музея Достоевского она на этот раз прошла, так ничего и не вспомнив.

Во дворе дома Агния Львовна не увидела Гербалайфа с компанией на привычном месте, и мелькнула у нее лукавая мыслишка, что вот теперь не надо отдавать им пирожки с мясом, можно их для гостей оставить. Но тут же она устыдилась и сказала себе: «И думать не смей, экономщица! Увидишь их в окно, спустишься и отдашь!» Сделав себе выговор, она успокоилась и прошла в подъезд. Но только она собралась, оставив внизу коляску, подняться наверх за Варенькой, чтобы та помогла ей поднять коляску на второй этаж, как открылась дверь бывшей Гербалайфовой квартиры, и сам Гербалайф возник на пороге.

— Агния Львовна, мое почтение! Давайте-ка я вам колясочку наверх закину!

— Ну, закиньте, Семен! — сказала Агния Львовна.

Гербалайф браво вскинул коляску ручкой на плечо и попер вверх по лестнице с таким видом, будто делает это играючи; однако уже после первого пролета Агния Львовна услышала впереди его сиплое натужное дыхание.

— Ничего… ничего себе колясочку вы нагрузили… Агния Львовна! Это что, угощенье на день рожденья? — пропыхтел он, одолев второй пролет и ставя коляску возле ее дверей.

— Да, это я угощенье для гостей закупила, — сказала Агния Львовна, поднимаясь за ним на свою площадку. — Спасибо вам большое, Семен! И знаете что? Вы зайдите ко мне, я вас тоже угощу.

Гербалайф вдруг напыжился и изрек важно:

— Нет, Агния Львовна, не зайду! Мы с друзьями так и так собирались вас поздравить: семьдесят пять лет — это ж юбилейная дата! Они в Таврический сад за букетом для вас отправились, а вот вернутся с цветами, я им и передам ваше приглашение. Так что мы все вместе к вам заявимся — с цветами и с поздравлениями, вы тогда всех нас и угостите! А то что ж я один тайком от друзей пойду к вам угощаться… Не, я так не могу! Совесть не позволяет!

— Ну что ж… Тогда милости прошу — вместе с друзьями, — растеряно ответила Агния Львовна. — Только если можно, Семен, приходите попозже — я на пару часиков прилечь хочу. Часа в три приходите, хорошо?

— Это уж как виновница торжества прикажет! — учтиво ответил Гербалайф, поклонился Агнии Львовне и весело и неуклюже затопал вниз по лестнице.

«Вот тебе, Агния, и первые гости! — подумала виновница торжества. — А хорошо, что я холодец догадалась приготовить, вот он-то меня и выручит! Однако сначала — спать, спать, спать…»

Она сняла зеленые туфли и надела старые разношенные тапочки. Потом достала подарок отца Бориса и развернула его. В пакете была книга — о. Николай Агафонов «Иоанн Дамаскин». Хороший подарок. Агния Львовна положила книгу на тумбочку возле кровати: «Если будут силы, сегодня же начну читать!» После этого она отвезла коляску с продуктами на кухню, там распихала продукты по полкам холодильника, вернулась в комнату, легла в постель и немедленно уснула.

Через час Агния Львовна проснулась свежей и отдохнувшей. Пошла на кухню посмотреть, а как там обстоит дело с обещанной картошкой? Она про нее и забыла… Но подруги ее не подвели: большая кастрюля была почти доверху наполнена вычищенным картофелем, и ей осталось только зажечь под нею газ. Она отложила примерно треть картошки в небольшую кастрюлю, залила водой и поставила на огонь. Потом она занялась приготовлением стола для первой партии гостей, то есть для Катасона со товарищи: прикинув в голове общее число гостей, она отделила от всех закупленных закусок примерно четверть, что положено резать — порезала и разложила все по тарелочкам. Вынула из холодильника одну из трех мисок холодца, опрокинула ее на большое блюдо, поставила на стол и украсила зеленью. Достала пакет с солеными рыжиками, оставив маслята на вечер, и положила рыжики в хрустальную мисочку. Пирожки с мясом, конечно, тоже выложила на блюдо. В общем, решила она, стол для Гербалайфа с его командой был готов и получился не бедным. И она пошла на кухню готовить салат. Как раз и картошка уже закипела: она ее посолила и прикрутила газ и принялась резать овощи. Приготовила салат, отнесла салатницу на стол, снова вернулась на кухню и принялась за клюквенный морс.

Только она поставила кувшин с морсом на стол, как и звонок прозвенел. Выйдя в прихожую на звонок, Агния Львовна сначала сбросила с ног тапочки и надела свои новые зеленые туфли, а уж потом открыла дверь. Из-за двери на нее пахнуло густой смесью шампуня и какого-то пронзительного одеколона. На пороге стояли Гербалайф, Василь Иваныч и Иннокентий — все с прилизанными мокрыми волосами, в чистых футболках и… каждый с громадным букетом роз: у Гербалайфа розы были красные, у Василь Ваныча розовые, а у Иннокентия — белые. И каждый букет снизу был аккуратно завернут в газетку.

— Это мне?! — всплеснула руками Агния Львовна. — Боже мой, какие роскошные розы! Откуда такая прелесть?

— А это ребята из Таврического стибри… — начал было Гербалайф, но Иннокентий его одернул — то есть, просто дернул за подол футболки.

— Не надо увлекаться мелкими подробностями, друг Сергей, у цветов не бывает биографии! Примите, дорогая Агния Львовна!

— Только не уколитесь, — добавил Василь Ваныч. — Шипы у них — будь здоров! Специально такие, что ли, выводят?

— Ага, от воров, — хихикнул Гербалайф.

— Да вы проходите сначала, проходите, мои милые! — сказала растроганная Агния Львовна. — Разуваться не надо.

— Да отчего ж не надо? Мы и разуться можем, мы только что из баньки, носки сменили! — сказал Гербалайф.

— Да у меня тапок для всех не найдется, так что проходите уж прямо так!

Гости все-таки разулись, причем разулись они прямо на лестничной площадке, а уже потом вошли в дверь.

— Сема, вы можете свой рюкзак здесь оставить, под вешалкой.

— Рюкзак всегда со мной! — строго ответил Гербалайф.

— Ну, можете взять его в комнату. Хотя он и в прихожей будет в полной безопасности.

Гости прошли один за другим в комнату, и каждый, проходя мимо Агнии Львовны, вручил ей свой букет.

— Прошу прямо к столу, гости дорогие, и рассаживайтесь кому где понравится.

Дорогие гости чинно расселись за столом.

— Вы начинайте угощаться, а сейчас розы поставлю и присоединюсь к вам.

Агния Львовна нарочно долго возилась с розами, не желая смущать гостей — наверняка же явились голодные! Но когда она вошла в комнату, неся в обеих руках большую вазу с цветами, гости ее сидели все в тех же позах над пустыми закусочными тарелками и молчали.

— Ну что же вы не кушаете? — спросила она. — Вот закуски…

— Так ведь закуски… — начал было Гербалайф, но Иннокентий на него покосился, и тот умолк. И снова замер, сложив руки перед тарелкой.

— Может, вам сначала горячее подать? — догадалась Агния Львовна. — Ну, конечно! Я сейчас, я мигом!

Она пошла на кухню, слила воду с картошки, пересыпала ее в большую суповую миску и понесла в комнату.

— Ну, вот вам горячая картошечка! А вот грибочки к ней, а вот тут масло… Давайте вашу тарелку, Василь Ваныч, я поухаживаю за вами.

Она разложила по тарелкам горячую картошку. Но гости к ней не притронулись, а продолжали все также чинно и молча сидеть. Агния Львовна занервничала.

— Ой, вы тут посидите минутку, а я зайду к соседкам: может быть они уже пришли, так я их тоже приглашу…

Она выскочила за дверь и с минуту постояла в нерешительности на площадке. Да что это случилось с Гербалайфом и его товарищами? Сроду они так не стеснялись! Сидят, молчат и ничего не едят…

Она подошла к двери Варвары Симеоновны и позвонила. Варенька, к счастью, оказалась дома.

— Слушай, Варежка, я в полном недоумении! Пришли ко мне в гости Семен, Василь Ваныч и Иннокентий…

— Ты что, пригласила их на свой день рожденья?

— Ну да…

— А почему сейчас, а не вечером? А, понимаю! И что же?

— Нет-нет, вовсе я их не хотела приглашать отдельно, это просто так уж получилось. Но с ними что-то непонятное творится: они сидят за столом как истуканы и ничего, совсем ничего не едят! И молчат. Слушай, Варенька, может, они накурились марихуаны или еще чего-нибудь такое приняли?

— Они не наркоманы, Агния. Они обыкновенные пьяницы.

— Да нет, они не пьяные… Они только что из бани.

— Из бани! Ты не врешь?

— Не вру: у них волосы еще мокрые и шампунем от них за версту несет. И футболки на всех чистые, и даже носки…

— Ну и что?

— Ты бы пошла взглянуть на них, Варенька. Какие-то они странные. Мне что-то даже страшно стало, знаешь… Я сейчас еще Лику позову.

— Лики нет, она Титаника к ветеринару потащила. Ну, пойдем посмотрим, что там такое с твоими гостями.

Варвара тихонько вошла в прихожую и заглянула в комнату. Агния Львовна тоже взглянула из-за плеча. Гости сидели за столом все в тех же позах, а пред ними в тарелках стыла картошка.

— Привет, ребятки! — сказала Варвара Симеоновна. — Поздравить пришли соседку?

— Здравствуйте, Варвара Симеоновна! Здрасьте… Да, поздравить… — вразнобой ответили гости и тут же снова скромно опустили глаза.

Варвара Симеоновна молча повернулась и пошла за дверь, волоча за собой Агнию Львовну за руку. Та в растерянности семенила за нею.

— Ну, Варенька, что такое с ними, как ты полагаешь?

— Не с ними, а с тобой! Дура ты, Агния, вот чтоо! Сейчас все будет в порядке. Жди тут.

Варвара Симеоновна скрылась за дверью своей квартиры и через пол минуты вернулась с бутылкой в одной руке и штопором в другой.

— Ой! Так они ждали, что я им выпить дам?

— Ну, конечно! Они же на день рожденья пришли! Иди вперед и ставь рюмки.

— Так я поставила бокалы для морса…

— А вот бокалы лучше убери и поставь вместо них рюмки!

— Неудобно как-то…

— Смотри сама. Это твой день рожденья. Чтоб потом ко мне претензий не было!

Варвара Симеоновна протопала вперед, Агния Львовна — за ней. Она сразу же подошла к серванту, достала оттуда пять небольших рюмок и расставила их на столе.

— Ну, молодые люди, кто из вас умеет управляться со штопором? — бодро спросила Варвара Симеоновна.

— Обижаешь, соседка! Да мы и без штопора умеем! — весело воскликнул Гербалайф.

— Давайте я открою! — вскочил Василь Ваныч. — Убери руки, Гербалайф: я старше, у меня практика больше.

Иннокентий остался сидеть, но тоже весьма заметно оживился.

— Ты уж садись тоже с нами, — шепнула Агния Львовна подруге.

— Придется, — шепнула та в ответ.

Пока Василь Ваныч открывал бутылку, Иннокентий и Гербалайф бросились накладывать в тарелки грибы, салат и все закуски подряд и навалом.

— Давай, Варенька, я за тобой поухаживаю! — сказала повеселевшая и порозовевшая Агния Львовна.

— Ухаживай! — пробасила Варвара Симеоновна.

Василий Иванович открыл бутылку стал разливать вино: дамам он налил в маленькие рюмочки, а себе и друзьям — в бокалы для морса.

— Что я тебе говорила? — шепнула Варвара Симеоновна и подмигнула Агнии Львовне.

— А, да ладно! — ответила та. — Им так привычней.

— Им привычней из горла или из одного стакана на троих, — тоже шепотом ответила Варвара. — Сегодня у них праздник.

Иннокентий встал, элегантно держа бокал в поднятой на уровень плеча руке.

— Дорогая наша соседка, милейшая наша Агния Львовна! Мы вас уважаем больше всех других в этом доме… Гм… Ну и Варвару Симеоновну и отсутствующую по причине болезни уважаемого Титаника Лику Казимировну мы уважаем тоже. Мы ценим вашу всегдашнюю деликатность, вашу вежливость по отношению к нам, отщепенцам мира сего…

— Ах, ну что вы, Иннокентий! — воскликнула Агния Львовна. — Какие же вы отщепенцы?

— Агуня, не мешай человеку говорить! — одернула ее Варвара Симеоновна.

— А еще больше мы ценим вашу редкостную доброту, дорогая наша Агния Львовна. Многая вам, как говорится, лета и с днем рожденья!

— С днем рожденья! С днем рожденья! Поздравляем! Здоровья и долгих лет жизни! Многая лета! — Гости потянулись чокаться с хозяйкой, потом выпили и зазвенели, застучали вилками! Вмиг почти все тарелки с закусками опустели. Агния Львовна встала, пошла на кухню и принесла из холодильника еще рыбы, колбасы и ветчины.

— О! Подкрепление! — радостно закричал Гербалайф. — Ну, ребята, надо выручать хозяйку: закуси полно, а закусывать нечего! — И он, подмигнув Агнии Львовне, поднял с полу свой рюкзак и извлек из него бутылку водки. Агния Львовна растеряно глянула на Варвару Симеоновну: неожиданный пир грозил затянуться!

Он и затянулся. Через час гости сидели почти над пустыми тарелками и вели разговор о жизни.

— Я тут встретил хозяина нижнего этажа, он интересовался, не собирается ли кто-нибудь на втором этаже продавать квартиру? — рассказывал Гербалайф.

— Не собираемся! — отрезала Варвара Симеоновна. — Это наш дом и мы все собираемся жить в нем до самой смерти.

— Я так и сказал новому хозяину.

— Новому? Откуда он взялся?

— Старый ему продал две квартиры. Так этот новый хозяин теперь уже о третьей квартире ведет переговоры с семьей Козлаковой. Сама-то Козлакова в деревню уехала.

— А что собой представляет этот новый хозяин, Семен? — спросила Агния Львовна.

— У! Большая шишка! Он академик, профессор и вообще ученый с мировым именем. Он прямо так и представился.

— Ученый с мировым именем и занимается скупкой квартир? — удивилась Варвара Симеоновна.

— Так если деньги есть! — пожал плечами Гербалайф. — Не все же ученые нищие.

— Понятно…

Тут послышался звук открываемой двери, а затем со звонким лаем в комнату ворвался Титаник: он быстро обежал всех сидевших за столом и сунулся в ноги Агнии Львовне.

— Тоже поздравлять пришел, — растрогано сказал Василь Ваныч. — Псина — а понимает!

Вслед за Титаником появилась Лика Казимировна. Оглядев честную компанию, покосившись на бутылку водки, стоявшую в центре стола, она сказала:

— Агуня, а можно тебя на минуточку? У меня к тебе очень срочное дело! — повернулась и пошла на кухню.

Смущенная Агния Львовна двинулась за нею.

Гости слегка тревожно поглядели им вслед.

— Наливай, Семен, еще по одной! — успокаивающе сказала Варвара Симеоновна.

На кухне Агния Львовна сразу же попыталась объяснить подруге обстановку.

— Ты понимаешь, Лика, это вышло совсем нечаянно…

Но Лика Казимировна ее перебила:

— Агунюшка, я же ничего не спрашиваю! Разве ты не имеешь права справить свой день рожденья в той компании, какая тебе по душе?

Агния Львовна покраснела и опять открыла, было, рот, но Лика Казимировна ее снова перебила:

— Ни слова! Я ничуть не обижена. И вообще я к тебе по делу. Понимаешь, доктор выписал нам с Танечкой рецепт на собачий мезим — ну, это такой препарат для улучшения пищеварения…

— Я знаю, что такое мезим, Лика, сама его принимала…

— Ах да, верно! В позапрошлом году, я теперь вспомнила. Мне стоит только напомнить — и я все что хочешь вспомню! Ну так вот, поехала я в ветеринарную аптеку на Римского-Корсакова, показала там рецепт. Мезим у них есть, но стоит он почти тысячу рублей. А у меня только пятьсот рублей!

— Лика, но мезим стоит всего двадцать рублей! — сказала Агния Львовна.

— Стоил в позапрошлом году, — поправила ее Лика. — К тому же, это был мезим для человеков, а не для собак. Собачий стоит около тысячи рублей.

«Ничего себе собачья жизнь!» — подумала Агния Львовна.

В этот момент из комнаты донеслось недружное пение, ведомое голосом Варвары Симеоновны: «Степь да степь круго-о-ом!...»

— Что водка-то с людьми делает! — заметила Лика Казимировна. — Так ты можешь одолжить мне деньги на лекарство?

— Лика, а нельзя купить для Титаника человеческий мезим? Это же будет раз в пятьдесят дешевле! — робко предложила Агния Львовна.

Но Лика так на нее посмотрела, что Агния Львовна тут же поправилась:

— Конечно, Лика, я дам тебе пятьсот рублей — о чем разговор?

— Спасибо, я была уверена, что ты нам с Танечкой не откажешь. Да вот еще что! Я оставлю с тобой Титаника, можно?

— Ну, конечно, дорогая! — Агния Львовна достала из стоявшей возле стола сумки на колесиках свой кошелек, извлекла из него последние пятьсот рублей и протянула их Лике.

— Спасибо, с пенсии отдам. Ну, так я поехала. Следи за Танечкой. Смотри, чтобы ему со стола ничего не давали, а то у него будет несварение!

Агния Львовна вернулась в комнату. Компания уже почти допила водку и сейчас увлеченно допевала песню. Титаник стоял возле стула Василь Ваныча и доедал холодец прямо с блюда.

Песню допели и стали прощаться.

— Ну, спасибо тебе, Агния Львовна, — сердечно сказал Василь Ваныч, — давно я не гулял в такой компании и за таким столом! Человеком себя почувствовал!

Иннокентий подошел к Агнии Львовне протянул обе руки, а когда та протянула ему свою руку для прощального рукопожатия, он взял ее, наклонился и поцеловал.

— Пошли, мы, Агния Львовна! — объявил Гербалайф. — Если что понадобиться — ты нас только позови! Мы тебе… Мы за тебя… — Тут в его голосе зазвенели слезы, причем, как показалось Агнии Львовне, вовсе не пьяные слезы. — В общем, все для тебя сделаем!

— Очень тронута, Сема, — сказала Агния Львовна. — Спасибо вам, дорогие, что нашли время поздравить меня, старуху. Я тоже никогда не забуду этот мой день рожденья!

Варвара сидела молча и никому ничего не сказала. С нею впопыхах почему-то забыли попрощаться.

Агния Львовна проводила гостей и вернулась в комнату. И только тут Варвару Симеоновну прорвало. Она хохотала, наверное, минут пятнадцать. Агния Львовна поглядела, поглядела на нее, сначала хихикнула, а оптом тоже зашлась смехом.

— Ну что, хозяюшка, подмели гости твой стол? Теперь что будем делать?

— А что мы должны делать?

— Ну, я пойду опять картошку чистить, а тебе, по всей видимости, надо опять топать в своих зеленых туфельках на рынок, пока он не закрылся да снова покупать угощенье — скоро же твои дети появятся!

— Варенька, картошка у меня кончилась, чистить нечего. Хуже того, что и деньги тоже кончились. Подчистую!

— А деньги летят, наши деньги как птицы летят!... — запела подвыпившая Варвара Симеоновна, но тут же оборвала себя. — Постой, Агуня! Так у тебя что, и к столу ничего не осталось? А как же твои НАСТОЯЩИЕ гости?

— Сейчас проведу ревизию, но, по-моему, ничего, кроме половинки холодца.

Она пошла на кухню к холодильнику. Титаник вскочил и побежал за нею. Опережая ее, он сунулся к холодильнику и поскреб его лапой.

— Ты что, знаешь, где у меня стоит холодец? Ну, конечно, я же его второй раз при тебе доставала. Так холодец тебе понравился?

Титаник тявкнул, выразительно на нее глядя.

— Ну, конечно, холодец из телячьих ножек — это тебе не морковка в йогурте!

Агния Львовна открыла дверцу холодильника, глянула на стоявшее в нем одинокое блюдо с половиной холодца. Титаник втянул носом, выпустил длинную слюну и восторженно взвизгнул, виляя коротким хвостом

Агния Львовна решительно вынула холодец и поставила его перед Титаником.

— Ешь, собака! Лопай! Жри! Но если у тебя после этого заболит живот, не жалуйся на меня твоей хозяйке!

Титаник упоенно зачавкал.

Она вернулась в комнату.

— Знаешь, Варенька, остается один единственный выход. Ты мне сейчас поможешь все убрать, чтобы никаких следов от этого нашего пира нигде не осталось. Посуду надо всю перемыть, а мусор вынести, чтобы ни одной обертки, ни одного пакета из-под закусок нигде не валялось.

— А потом что?

— А потом я лягу в постель и больше уже не встану.

— Это как понять?

— Болеть буду! Может старушка в семьдесят пять лет приболеть? Гости придут, поздравят меня, посидят немного и уйдут.

— Смотри, чтоб они тебе скорую не вызвали!

— Не вызовут. Я скажу, что у меня радикулит разыгрался.

— Родных детей и внучек обманывать нехорошо!

— А у меня и вправду спина уже побаливает и совсем разболится, когда я все тут закончу убирать!

— Ну разве что так…

И они вдвоем принялись за уборку в квартире.

— Тут еще полбутылки кагора осталось! Оставить ее на столе? — спросила Варвара.

— Боже упаси! Что обо мне дети подумают? Спрячь в буфет на кухне да засунь подальше.

— Как скажешь.

Через час уборка была закончена, и комната приобрела привычный и будничный вид: только громадный букет роз остался стоять посреди голого, накрытого свежей скатертью стола.

— Ложись давай! Нечего тут расхаживать, обнимая себя за поясницу! — скомандовала Варвара. — Таньку я забираю с собой. У-у, наел пузень! Отожрался, отвел душу!

— Тебя бы месяц держать на одной морковке… Ты смотри, Лике не проболтайся, что он тут холодцом объедался!

— Да уж сегодня не скажу, не бойся. Я его сейчас еще и погулять выведу — авось он немного похудеет! Лика жаловалась, что у него три дня стула не было. Стула! Какой у собаки может быть стул с морковно-йогуртовой диеты? Тьфу! Но если с Танькой все обойдется, я Лике обязательно скажу, чтобы перестала дурью маяться и здоровую собаку на кроличьем корме держать! Вон он какой довольный, давно я у него такого счастливого выражения лица на морде не наблюдала.

— Ой, а ведь правда! Полностью счастливая собака, а не воплощенная укоризна человечеству!

Варвара с Титаником ушли, а Агния Львовна обмотала спину пуховым платком и улеглась в постель — читать «Иоанна Дамаскина». Книга ей с первых же страниц так понравилась, что она и о гостях забыла, зачиталась.

Первой появилась младшая внучка Наталья, Наташка. Когда Агния Львовна открыла дверь на ее звонок, Наталья сразу же протянула ей красную розу на длинном стебле:

— Бабушка, Булочка моя любимая, поздравляю тебя! Ой, а что это с тобой? На тебе лица нет! Опять поясница, да, Булочка? — В детстве Наташа слышала, как старшая сестра Катя звала бабушку «бабулечкой», но у нее так не выговаривалось, а получалось — «булочка». Ну, так и осталась для нее бабушка Булочкой.

— Поясница.

— Ты ведь лежала, да, Булочка?

— Лежала.

— Ну, так ты ложись обратно в постель!

Они прошли в комнату. В руках у Наталь была еще большая коробка с тортом. Агния Львовна сразу же подумала, что все не так плохо — можно будет угостить всех чаем с тортом. Ай да молодец Наташка! Может быть, можно будет и с кровати встать?

— Ой, какие у тебя розы, Булочка! Класс! Соседки подарили?

— Нет, не соседки, а соседи — молодые люди с нашего двора.

— Какая ты у нас бабулечка красотулечка, молодые люди тебе в день рожденья тысячерублевые букеты дарят! Да нет, тут не на одну тысячу роз… А запах какой! Булочка, а ты мне дашь несколько розочек, когда я домой пойду? Я у себя в комнате поставлю.

— Конечно, милая! Забери хоть все.

— Да нет, все забрать мне совесть не велит. А вот половину возьму, если тебе не жалко!

— Разве мне может быть что-нибудь жалко для моей любимой младшей внученьки?

— Булочка, а я у тебя правду самая любимая внучка?

— Да, ты у меня самая любимая младшая внучка. А Катенька — моя самая любимая старшая внучка.

— Ну, так неинтересно!

Впрочем, это была очень старая их игра, и Наталья не стала увлекаться.

— Да ладно, это я так, Булочка! Я же знаю, что ты нас любишь одинаково, но только по-разному: Катерину — за то, что она умная и послушная, а меня — за то что я глупая и озорная. Так?

— Ну, примерно так!

— Дай-ка я тебя еще разочек поцелую! — Наташка привалилась к Агнии Львовне и принялась обцеловывать ее лицо, приговаривая: — Булочка моя мяконькая, сладенькая кругленькая, сдобненькая и с изюмчиком! У-у, какая симпатичная изюминка! Ты у нас приятная во всех отношениях старушка с изюминкой! — «Изюминкой» Наташка называла круглую родинку на щеке бабушки, в которой на взгляд самой Агнии Львовны ровным счетом ничего симпатичного не было, да еще и волоски из нее торчали.

Наташка вдруг вскочила с постели.

— Ой, Булочка! А ведь я тебе подарок испекла! — Она стала развязывать коробку с тортом. — Только он, знаешь, не очень у меня получился. Но я так старалась, так старалась!

Она сняла крышку, и под ней оказался пирог. С одной стороны здорово поднявшийся, а с другой совершенно севший, но зато подгорелый; а посередине пирог разлезся, и из него вываливалась капустная начинка.

— Мда-а… — протянула Агния Львовна. — Ну ничего, может, он на вкус хорош.

— Знаешь, Булочка, честно тебе скажу, что он и на вкус какой-то странный. Хочешь, попробуем?

— Ну, давай рискнем.

— Ты лежи, лежи! Я тебе в кровать подам!

Пирог был ничего, даже съедобный местами — где пропекся, но не погорел, только вот начинка была просто катастрофически пересолена!

— Понимаешь, Булочка, я ведь из кислой капусты начинку делала, ну и не рассчитала…

— Ничего, детка! Зато благодаря тебе, у меня есть пирог для гостей. Что за день рожденья без пирога, верно?

— Верно, Булочка! Только ты Катерине не говори, что это я его пекла, ладно? И вообще никому ничего не говори. Пусть думают, что это ты по болезни с пирогом не справилась. Ведь могла ты один раз в жизни неправильный пирог испечь?

— Теоретически могла. Если я больная его пекла, так что с меня взять? Возьми на кухне большое блюдо и выложи на него МОЙ пирог.

— Булочка! Я тебя ужасно люблю!

Пирог был выложен на блюдо, и стол снова приобрел праздничный вид.

Тут зазвенел звонок.

— Ой, это или мама с папой, или Катюха со своим Марковкиным! Я открою, не вставай, Булочка!

— Открой. А по пути занеси на кухню коробку из-под пирога и запихни ее куда-нибудь подальше.

Наташка послала бабушке воздушный поцелуй, потом метнулась на кухню прятать улики, и только после этого пошла открывать дверь.

Вошла старшая внучка Екатерина со своим мужем Марком. Катюша несла в руке букет, а Марк — торт, на этот раз настоящий, потому что верхняя крышка у него была прозрачной и сквозь нее было видно что-то пышное и белое с розовым.

— Привет, Наталья! — сказала Катюша. Увидев Агнию Львовну в постели, она кинулась к ней.— Бабулечка, что с тобой? Приболела? Надеюсь, ничего серьезного?

— Спина.

— А врач у тебя был?

— Да не нужен мне врач, Катюша. Это я просто устала… пока пирог пекла.

— Так зачем же ты с ним возилась? Позвонила бы — я бы сама тебе испекла! Бедненькая ты моя старушенька! А теплым поясницу завязала?

— Завязала.

— А покажи!

Агния Львовна послушно откинула одеяло и продемонстрировала пуховый платок на животе.

— Молодец! Ну а стол мы тебе сейчас сами устроим. Ты только лежи и ни о чем не переживай. Марк, пошли по магазинам!

— Я с вами! — закричала Наташка.

— Пошли и ты!

— Ура! Марковкин, там на кухне стоит коляска на колесиках, захвати ее!

— Наташенька, да разве можно зятя, мужа старшей сестры, звать Марковкиным? — спросила Агния Львовна.

— Зятя может и нельзя, а Марковкина — можно! Катерина сама его так зовет!

— Пусть зовут как хотят, Агния Львовна, лишь бы уважали, — сказал Марк.

— Заслужишь — зауважаем! — сказала Наталья и высунула Марку язык.

— Бабулечка, а где ключ от квартиры, чтобы нам не звонить и тебя не подымать с постели? — спросила Катюша, выглядывая из прихожей.

— А там же, в сумке, в боковом кармашке! Нашла?

— Нашла. Тут еще кошелек и очки. Они тебе нужны?

— Нет, это уличные очки, а кошелек пустой.

— Понятно… Ну ты не скучай, мы скоро!

— Катюша, если будете заходить на рынок, возьмите немного сулугуни, хорошо?

— А разве…? Ладно, мы не забудем, бабулечка, купим тебе сулугуни!

Молодежь отправилась за покупками, и Агния Львовна снова принялась за «Иоанна Дамаскина». Ей было немножко стыдно, что так получилось: внуки за нее об угощении хлопочут, а она лежит-полеживает, книжечку почитывает! Но книга уж очень ей нравилась, и вскоре она увлеклась чтением и про все забыла.

Через час она услышала, как в дверном замке поворачивается ключ и приготовилась дальше изображать немощную больную. Вошли Артем и Надежда, сын с невесткой, с пакетами в четырех руках. Артем подошел к матери.

— Мам, с днем рожденья тебя! Расти большая и слушайся детей и внуков! — пробасил Артем, подходя и целуя мать, осторожно приподняв ее вместе с подушкой м «Иоанном Дамаскиным». — Чего это ты болеть придумала?

— Да это только спина, не волнуйся, Артемий!

— Ну, смотри… Ладно, я пошел на кухню воду для пельменей ставить.

Наденька поставила пакеты у дверей и тоже подошла к Агнии Львовне, наклонилась, поцеловала. — С днем рожденья, мама! Что с вами? Катюша говорит, спина опять разболелась? Только спина, больше ничего?

— Нет-нет, это только радикулит.

— Уборку делали?

— А как же без уборки ко дню рожденья?

— А позвонить и позвать?

— Ну что ты, Наденька! Вы все работаете, Наташка учится. Вот только того не хватало, чтобы вы ко мне приходили полы мыть!

— Так вы еще и пол сами мыли, мама?! Ну, тогда все понятно! Нет, надо вам переезжать к нам. Есть же место, Катюшина комната освободилась — ну почему бы вам к нам не переселиться?

— Наденька, золотко, а на кого ж я своих подружек оставлю? У них же никого, кроме меня, близких нет!

— Как это — нет близких? У Варвары Симеоновны, помнится, тоже есть сын и невестка, а также трое внучат.

— Милая моя, ну какие же это близкие, если они проживают в Германии?

— Она могла бы к ним переехать.

— А она не хочет оставлять меня и Лику.

— Замкнутый круг какой-то!

— Он самый — замкнутый круг старинных подруг.

Надежда вздохнула и пошла на кухню готовить салат.

— Булочка, давай пока подарки посмотрим, а?

— Ну давай. Я же вижу, что тебе не терпится.

— Ну да. У меня подарок не получился, так может хоть Катюха с Марком что-то путное принесли. Мамин подарок я знаю — она тебе халат сшила. Могла бы купить, конечно, но ей, видите ли, хотелось сделать подарок своими руками.

— Ой, да какой же красивый! И теплый какой… И как же это она ухитрилась его так аккуратно простегать? Молодец твоя мама!

— Хорошая у тебя невестка, Булочка?

— Золото! Я этого с первого взгляда поняла, как только твой папа привел ее сюда, вот в эту самую комнату, знакомиться.

— У нас вообще какая-то странная семья: Марк вот тоже говорит, что у него теща — золото. Прямо не семья, а ювелирный магазин! Разве это порядок, чтобы теща с зятем любили друг дружку?

— Самый порядок и есть!

— Ага, папка как всегда свой подарок в конвертике принес! Деньги значит. — Наташка открыла конверт, вытащила из него поздравительную открытку — в открытке лежали деньги, бумажками по пятьсот рублей. Наташка их быстренько пересчитала. — У! Пять тысяч. Булочка, одна пятисоточка моя?

— Твоя, твоя! Только спрячь и папе не говори.

— Уже сделано! А что Катюха с Марковкиным принесли? Ага, ангорская кофта! Ну, это мне не подойдет… И тапочки! Ну это они не угадали — вон у тебя какие новые зеленые тапочки! Это тебе, конечно, тетя Варя с тетей Ликой подарили?

— Они. Но мне вторые домашние тапочки как раз очень даже пригодятся. Эти я буду дома носить, а в этих — по улице ходить.

— В таких вот зеленых башмаках — по улицам?!

— А что, ты считаешь, что это будет очень неприлично?

— Ну что ты, Булочка! Нам с тобой можно по возрасту все носить. Как девушке в семнадцать с половиной, так и бабушке в семьдесят пять к лицу любые туфельки и любая шляпка!

— Это ты верно заметила! — засмеялась Агния Львовна.

Через полчаса стол был накрыт и ломился от угощения. В центре, возле вазы с розами, стояли две бутылки шампанского. Портил картину только кривобокий пирог с прорехой, который не стали убрать со стола, чтобы не обидеть виновницу торжества. Артем открыл и разлил в бокалы шампанское. Он же произнес тост в честь мамы и бабушки. Все с бокалами в руках подошли к Агнии Львовне, чокнулись с нею и расцеловались. Она отпила глоток шампанского, а потом поставила бокал на тумбочку. Туда же заботливая Катюша поставила для нее тарелку с салатом и кусочком осетрины — больше Агнии Львовне ничего пока не хотелось.

Когда все немного поели, Марк потянулся за второй бутылкой шампанского и стал ее открывать.

— Чего это ты сразу за вторую? — спросил зятя Артем.

— Надо! — коротко ответил тот. — Для второго тоста.

— За семью виновницы торжества? — спросила догадливая Наташка.

— Ну… Можно сказать и так. — Он разлил шампанское по бокалам, а потом подошел со своим бокалом к Екатерине, обнял ее и сказал: — Дорогая бабушка и все-все! Хочу сообщить вам потрясающую новость: мы с Катюшей ждем ребенка! И вот сейчас она выпивает во всеми нами свой последний бокал вина, потому что потом уже ей нельзя будет пить до самого конца кормления!

— Ну, уж ты с такими подробностями… — засмеялась Катюша, но ее слова заглушили общие крики восторга. Наташка — та просто визжала изо всей мочи, пронзительно и на одной ноте. Она хотела было кинуться к сестре и повиснуть у нее на шее, но ее предусмотрительно перехватил Марк — пришлось повиснуть на его шее и с тем же неукротимым визгом расцеловать его.

Катюша подошла к Агнии Львовне и обняла ее.

— Вот так, бабулечека, скоро ты у нас прабабушкой станешь!

— Слава Богу! — сказала Агния Львовна, поцеловала Катюшу, перекрестила ее и перекрестилась сама. — Давайте-ка все помолимся за нашу внучку, дочь, жену и сестру!

Все поставили свои бокалы на стол, но сами остались стоять — только повернулись к киоту с иконами.

— Спаси, Господи, сохрани и помилуй рабу Твою непраздную Екатерину, даруй здравие ей и нерожденному чаду ее. Аминь!

— Аминь! — сказали все, а Наташка добавила:

— Да здравствует непраздная наша Екатерина и нерожденное чудо ее! Ура!

— Нерожденное чадо, а не чудо! — поправила дочь Надежда.

— Нет, чудо! — возразила та. — И Марковкину тоже ура! И прабабушке нашей!

Потом все понемногу успокоилась, Надежда принесла кастрюлю с пельменями и праздник продолжился. Наташка, быстро справившись со своей порцией, подошла к Агнии Львовне.

— Булочка, можно я с тобой полежу немножко, у стеночки?

— Ладно уж, полежи.

Наташка скинула туфли и осторожно, стараясь не потревожить бабушку, переступила через нее и улеглась под теплый бабушкин бок.

— Случилось что-нибудь? — спросила Агния Львовна, поскольку в эту позицию Наташка забиралась, когда нуждалась в чувстве безопасности.

— Да нет, Булочка… Я просто за Катюху беспокоюсь. «Непраздная Екатерина»! Звучит-то как грозно! Вроде как все, что было до этого, это была как бы Катюхина молодость, праздничное время, а вот теперь она станет уже «непраздная» и начинается серьезная часть жизни! Страшновато как-то… В общем, я за нее очень беспокоюсь, Булочка!

— Ты права, детка: теперь уже наша Катюша становится по-настоящему взрослой.

— Мы все будем ей помогать, правда?

— Ну, а как же иначе? На то ведь и семья.

— Ты станешь прабабушкой, а я — тетушкой! А вдруг у Катьки будет двойня? Здорово-то как! — Тут чувство тревоги внезапно Наташку оставило, она вывернулась из-под одеяла, спрыгнула с кровати и побежала обнимать мать своих будущих племянников.

— Да оставь ты, Наташка! Какая двойня, с чего ты это вдруг взяла? — смеялась Катюша.

— Да ты подумай, это ж как удобно! Сразу — р-раз! — и ты уже мать двоих детей! Моих племянников! Ты уж постарайся, чтобы это были мальчик и девочка!

— Хорошо, я подумаю. Ты только не задуши меня, а то не будет тебе никаких племянников, ни мальчиков, ни девочек.

— Меня бы еще спросить надо, хочу ли я сразу стать многодетным отцом? — сказал Марк.

— Ой, Марковкин! Я тебя ужасно люблю! — закричала Наташка, вспомнив, что у ее племянников есть еще и отец. — Дай-ка я тебя тоже придушу немножко!

И до самого конца застолья Наташка то и дело вспоминала про радостную новость и кидалась обнимать то сестру, то зятя.

В девять часов Марк объявил, что у Кати теперь строгий режим, и им надо собираться домой.

— Да и маме пора отдохнуть, — сказал Артем. — Давайте-ка, девочки, убирайте со стола и мойте посуду. Пора и честь знать!

Стали уносить посуду и оставшиеся закуски, в том числе остатки злополучного пирога, от которого все гости все-таки вежливо съели по кусочку, чтобы не огорчать хозяйку.

Агния Львовна подозвала к себе Марка, усадила его рядом и сказала ему:

— Ну, Маркуша, на тебя вся надежда! Береги Катюшу и свое дитя в ней.

— А как же, бабушка! Я ей уже запретил делать всю тяжелую домашнюю работу и носить тяжести.

— Главная опасность — душевные тяжести, а не телесные.

— А как ее от них уберечь?

— Ну, тут рецептов нет. Разве что один. Но он очень трудный.

— Какой, бабушка?

— А вот такой. Поставь себе цель — сделать так, чтобы время своей беременности Катюша в будущем вспоминала как самое счастливое время своей жизни.

— А как это сделать? Ведь там же всякие неудобства, тяжесть. Ведь это такой труд — носить ребенка!

— Ну, уже хорошо, что ты это понимаешь. Но многое и от тебя зависит. У нее могут быть капризы, нападения беспричинной печали, а ты все это должен растворить своей любовью и заботой. И баловством! Почаще дари ей цветы и маленькие подарочки. Радуй ее. Помни, радуется она — радуется и младенец в ней.

— Я понял, бабушка. А можно если что, так я буду к вам прибегать за советом или звонить?

— Ну, конечно, можно, дорогой! Прибегай и звони. Я же бабушка и прабабушка! А я с этого дня буду усиленно молиться за непраздную Екатерину, ее чадо и ее супруга.

— Спасибо…

— Булочка! Так можно я половину твоих роз себе возьму? — спросила Наташка.

— Можно. Возьми на кухне бумажные полотенца и заверни, чтобы не уколоться. А вторую половину букета заверни для Катюши.

— Спасибо, Булочка!

Гости попрощались и вышли за дверь.

Спустившись во двор и оглянувшись на окна бабушкиной квартиры, они вдруг заговорили все разом.

— Мама совсем плоха стала…

— Нет, надо ее забирать к нам жить! И что она упрямится? Или это уже старческое?

— Да, возможно. Она, кстати, все путает: сегодня среда, а она попросила купить ей сулугуни.

— А вы знаете, что у нее в кошельке не было НИ КОПЕЙКИ! А ведь у нее позавчера была пенсия.

— Ну, деньги у нее теперь есть, я ей подарил в конвертике.

— А Марковкин ей в кошелек сунул тысячу.

— И при этом, вы видели — у нее совершенно пустой холодильник!

— Совсем, совсем сдала наша старушка…

— Да ладно вам! — возмутилась Наташка. — И ничего она не сдала, просто у нее вдобавок к мудрости с годам и прорезался здоровый пофигизм!

— Нет, это она от тебя заразилась!

Все засмеялись и почувствовали облегчение: пофигизм у старушки — это еще не так страшно.

После ухода гостей Агния Львовна еще немножко полежала, отдыхая от них, любимых и шумных, а потом встала и отправилась через площадку к соседкам. Позвонила в ту и в другую дверь, а когда подруги выглянули, сказала:

— Девочки! Берите Таньку и марш ко мне — будем теперь справлять мой день рожденья в самом узком семейном кругу!

И они его справили. Вынули из холодильника оставшиеся закуски, достали из буфета спрятанную в углу бутылку с оставшимся кагором и сели пировать. Поели, выпили по рюмочке, поговорила о том, что Агния Львовна скоро станет прабабушкой. А потом Варвара Симеоновна сходила к себе за гитарой, и они втроем пели песню, которую недавно узнали, но уже успели полюбить:

А на Марата, как тогда, летают сизые голуби,
снуют у белых колонн Музея Арктики.
Я вспоминаю о годах, в которых не было холодно,
когда мечты наши были завернуты в фантики.

Гитарой баловалась юность в наше время веселое,
и узнают меня все на этой улице,
и с рынка тянет свежей зеленью и маслом подсолнуха,
но чтоб увидеть тебя надо зажмуриться…[1]

…И засыпая в этот вечер, Агния Львовна сказала мысленно: «Спасибо Тебе, Господи, за этот чудесный день рожденья!»

[1]   Песня А. Розенбаума