Право жертвы

Она неслась сквозь лес безудержно, безостановочно, стремительно, так что ничего вокруг нельзя было рассмотреть. Темные силуэты бесконечного множества деревьев, смазанные скоростью, сливались в единое целое. Казалось, она бежит по темно-зеленому коридору. Но куда? Зачем? Чувствовалось, что бежит напряженно, что стремится убежать от кого-то или чего-то, и что ей непременно надо убежать...

Оля проснулась. Этот сон ей часто снился, как какое-то наваждение или, наоборот, откровение. Она уж и считать перестала, сколько раз этот образ всплывал в ее сонном воображении. Проснувшись, она тут же засыпала, стараясь приказать себе увидеть во сне что-нибудь приятное.

Оля была самой обычной девочкой, только замкнутой чуть больше других, более стеснительной, и, в то же самое время, более дерзкой. Ее отличала какая-то характерная только для нее неровность. Опытный глаз сразу бы заметил: девочка из неблагополучной семьи. Заметили это и Олины одноклассники, только отреагировали по-своему.

Дети бывают чудовищно жестокими! Весь набор человеческих страстей, не сдерживаемый еще самосознанием, иногда обрушивается на детские души всей своей сокрушительной силой.

Оля как-то сразу не вписалась в коллектив. Она поступила в школу с опозданием на полгода, когда в классе уже произошло распределение на группы по интересам. Влезать в незнакомую компанию, где уже сложились необходимые правила игры, ей было неловко, потому Оля оставалась в одиночестве на шумных школьных переменках.

Девчонки сначала просто сторонились своей слегка чумазой и слегка странной сверстницы, но потом начали ее задевать.

Неопрятное, примятое снизу платье, неухоженные руки, волосы всегда немножко растрепанные... Олю стали дразнить Растрепой.

Мама Олина умерла, когда девочке было всего два года, потому она ее совсем не помнила. Сохранившиеся фотографии мало о чем могли рассказать осиротевшему ребенку, ибо некому было провести увлекательную экскурсию по семейным фотоархивам.

Отец Оли работал допоздна, а недавно и выпивать начал, пытаясь загасить сердечную скорбь. Одиночество, в котором он прожил последние годы, было для него непосильным бременем, с которым он едва справлялся.

Бабушка, к сожалению, жила далеко, потому к ней ездили крайне редко и ненадолго. Вот и вышло, что присмотреть за девочкой или вовремя теплое слово сказать, в том числе о безвременно ушедшей из жизни маме, было некому.

Оленька иногда прижимала ее фотографию — самую любимую, где мама похожа на Джулию Робертс — и начинала мечтать, играя в воспоминания. Она представляла, как они с мамой ходят по знакомым улицам города, в прекрасных модных платьях, и все вокруг смотрят на них и удивляются: «Ах, какие красавицы!».

Иногда в Олиной душе рождалось какое-то страдание: тупое, удушающее, до жути безнадежное, тягостное. Тогда Оля начинала плакать навзрыд, сама не зная о чем. Ее худенькое тельце содрогалось и корчилось. Со временем она успокаивалась, садилась на кровать, тупо смотрела в пол перед собой. Это могло длиться часами. Затем она проваливалась в тяжелый и мучительный сон... Так прошло несколько лет.

Ужас начался в седьмом классе. Одноклассники как с цепи сорвались, то высмеивали Ольгу за несовременные одежды, то дразнились своими мобильниками, то просто обзывали ее всякими дрянными словами.

Пару раз Оля собиралась рассказать обо всем отцу, да страшно было. Вдруг начнут еще и ябедой дразнить. Так и не решилась.

Учиться Оля начала хуже, стала нервной, задерганной. Встреч с отцом нарочито избегала, а он думал, что виной тому переходный возраст. Так прожили еще год.

Самое страшное случилось зимой, перед Новым годом. Оля долго искала свою шапку, понимала, что это очередная выходка одноклассников, но что делать?! Без шапки домой возвратиться нельзя. И тут один из парней с параллельного класса подбежал к ней и, со словами: «Ты это ищешь?», напялил ей на голову что-то мокрое и зловонное. Оля сразу поняла, что в ее шапку кто-то помочился. Она обмякла, руки безвольно повисли, но слез не было. Вмиг сорвав с головы мерзость, бывшую когда-то её шапкой, бросив ее прочь, Ольга выбежала из класса, из школы, понеслась домой. Остановилась немного отдышаться...

Вдруг удар в левый висок, затем в спину, в живот, справа.

— Господи! — прошептала Оля и потеряла сознание.

Очнувшись, она обнаружила себя в больничной палате. Все тело ломило. Рядом сидел почерневший от горя и недосыпаний отец.

— Ну, слава Богу! Как я себя винил! Как я себя ругал! Кто ж тебя так?

Оля не видела своих обидчиков, потому искренне ответила: «Не знаю».

Отец пытался разобраться, даже обратился в администрацию школы, где ему сказали, что школа — образцовая, и таких выродков, которые могли бы избить Олю, здесь быть не может. Директор во гневе даже пригрозил, мол, не вздумайте шутить с нами, вам же хуже будет! Отец и сдался.

Через месяц Оля вернулась в школу. Класс был поражен, но по-прежнему сторонился ее, однако издевки прекратились. Да и в самой девочке что-то изменилось. Отец предлагал ей перейти в другую школу, но Оля наотрез отказалась.

— Вот еще! — был ее ответ.

Каждый вечер Ольга запиралась в своей комнате и что-то подолгу шептала. Как-то раз любопытство отца взяло над ним верх, он встал за дверью и прислушался. Твердый не по-детски голос шептал слова молитвы. Иногда были слышны всхлипывания. Затем опять молитва....

— Оленька! Кто тебя этому научил? — спросил отец утром.

— Молитве? Мама, — кротко ответила Оля. — Я с ней раньше помногу беседовала. В воображении... Рассказывала ей сказки, которые читала мне бабушка. Делилась своими горестями. А недавно я нашла ее письмо, адресованное бабушке — письмо из роддома. В нем было несколько молитв, для бабушки.

— Я и не знал, что бабушка верит в Бога.

— А бабушка не верит! Это мама верила и хотела научить молиться бабушку! А еще я узнала из письма мамины любимые сказки. Знаешь какие?

Отец молча пожал плечами. Он смотрел на совершенно незнакомое ему существо: смелое, решительное, уверенное в себе. Как мог этот «гадкий утенок» так быстро превратиться в «лебедя»? — спрашивал себя отец.

— Ну, так знаешь, какие сказки любила наша мамочка больше всего? «Гадкий утенок» и «Аленький цветочек»! Представляешь? Я ведь тоже их больше всего люблю!

— Да, припоминаю, — продолжал изумляться отец, — мама действительно говорила, что чувствует себя чудовищем из сказки про аленький цветочек, которое жаждет преображения любовью...

— Об этом я тоже прочла, и почувствовала себя таким же заколдованным принцем, точнее принцессой. Я встала на колени и начала молиться. Слова тогда сами выговаривались. Знаешь, о чем я молилась? О том, чтобы не быть мне больше «гадким утенком», которого все клюют. Я просила Бога сделать меня «прекрасным лебедем». С того самого дня я каждый день молюсь. Теперь я знаю, что мама любит меня, именно любит, а не любила. Смерти нет! А еще знаю, что любит меня Господь — мама об этом писала бабушке.

— Потому бабушка и не верит! Не мог Бог отнять маму у двухлетней крошки! — говорит она.

В комнате воцарилась тишина, только она казалась не пустотой, а наоборот, наполненностью. Вдруг Ольга рассмеялась. Легко, свободно, без надрыва, по-детски открыто.

— Я больше не боюсь, папа! Они не посмеют больше, я точно знаю.

— Почему?

— Я теперь не одинока, понимаешь?! Я им простила...