ДомМой

Нельзя быть прежним, если тебя убили

Никак не хочет петь моя гитара. Я говорю ей: спой ну хоть что-нибудь, хоть про небеса, хоть про чудеса, хоть про мир, хоть про войну, хоть про юность, про седину... Нет. Н е п о ё т. Молчит. А по ночам слышу иногда — нотка какая-то так тихо-тихо вдруг упадёт и закатится куда-то безнадёжно... Слезинка музыкальная... Стоит моя красавица в углу, сияньем лаковым — ласковым переливается и притронуться к себе не велит...

А Тишина, подружка моя старинная, наоборот, покоя не даёт, шуршит у меня со всех сторон.

Сколько раз я её просил: ну, хоть одну ночь — побудь собой, хоть на одно ухо помолчи! Что ты меня всё печалью своей изводишь! А она мне в ответ: «Это не моя печаль, ты же знаешь... НЕБО плачет... Измокла я вся... Холодно мне...»

И ведь не поспоришь с ней! Тишина теперь другая стала и мир стал другим. Что произошло, почему так случилось? Что изменилось в трёх измерениях? Их же не стало меньше! Музыка тоже не осиротела — семь ноток при ней всегда неутомительно рядом. И радуга — всегда о семи цветах, ни одного не утеряла. Но мир стал другим...

А Тишина тут как тут и сразу мне — в оба уха: «Мир не стал другим, это ты был другим. И потому не всё видел. Хотя смотрел на всё. Даже пытался во ВСЕЛЕННУЮ заглянуть... Но мир, тот, который и вправду другой, ты видеть не мог. Мир, который — ВОЙНА...»

Я теперь совсем потерялся — это что же получается — я стал видеть то, чего не видел раньше? То есть стал видеть больше? Но тогда почему я не могу обнаружить тех привычных и ранее видимых координат? В какую сторону смотреть мне теперь, чтобы найти свой дом... Мне кажется даже, что я уже перестаю понимать — что́ это такое. Это место или состояние? На память вдруг пришла поговорка: Покажи мне свой дом и я скажу тебе кто́ ты... Да! Именно! Очень это мне теперь нужно! Хоть кто-нибудь — покажите мне мой дом! Чтобы я понял кто́ я теперь.

— Да нет теперь у тебя дома. — снова вошла в разговор Тишина, — стены остались, а дома нет. Место есть, а состояния нет...

— Постой, постой! Но я тут слышал от людей, что их дом — это и особое место и особое состояние, что дом — это там, где их любят и ждут, что это непобедимые тылы, крепость, ну и всякое такое разное красивое, чего я просто не смог запомнить. — Верно. Но это у ни́х. Ты знаешь, что такое мираж в пустыне? Знаешь. Это такая красивая несуществуемость, иллюзия. Так вот. У тебя теперь есть очень многое, но иллюзий уже нет... И дома уже нет... И никогда уже не будет...

Мне пришлось довольно долго ждать, пока Тишина снова заговорит. Может быть, она желала, чтобы говорил я? Чтобы я сам больше учился думать и смотреть в глубину? Она всегда чего-то не договаривает и не любит передо мной раскладывать всё по отполированным полочкам.

— Иллюзий нет, — тихо повторила она, — твой дом попран. Тысячами разных и грязных ног.

Они растоптали твой уют. Они разорвали его. Они сделали это там, где на подоконнике сидела твоя кошка-мурлыка и очень внимательно смотрела в мир. А за окном было такое небо... Такое загадочное перед грозой и такое бесконечно-волшебное по ночам, где каждая звёздочка разговаривала только с тобой... А какой восторг души звучал в стенах ТОГО дома, когда наступал «пушкинский» день!

Помнишь: «Мороз и солнце!.». Какие великолепные ослепительно-бело-голубые ковры снега расстилались за твоим окном! Ты и без Пушкина видел миллионы сверкающих на солнце бриллиантов-снежинок! А помнишь мамины любящие руки, которые нежно гладили твои волосы... А какие запахи разносились по квартире по выходным! Куда там французской кухне!..

Тишина замолчала, и я почему-то подумал, что теперь она долго будет собой. Но именно теперь мне не очень хотелось, чтобы она была тишиной. Впрочем, она своё дело сделала, она «завела» меня. Она окунула меня в ПАМЯТЬ. А там были не только вкусные запахи. Там был такой фантастический «аромат» жизни, что «...ни в сказке сказать, ни пером описать...» Эх, Тишина! И всё — то она помнит! И как деликатно она умолчала о девочке — пятикласснице, которую я полюбил. С первого взгляда... по фотографии. Невероятно — как эта, по сути очень простая, неприметная девчушка открыла мне, семикласснику, такую огромную и бесконечно прекрасную ВСЕЛЕННУЮ! До боли в груди, до слёз...

Эх, Тишина! Милая деликатность. Ты тоже — очень необыкновенная, прямо девушка-умница! Что бы я без тебя делал!

Но неужели у меня теперь никогда — никогда не будет ДОМА?

— Теперь уже ничего не будет, как раньше... — вдруг отозвалась моя ночная собеседница. — Потому что тебя убили... Твоя страна убила тебя в этой войне.

Её слова ничуть не шокировали меня. Возражать было нечему. И, пожалуй, она, как всегда, была права. Только я называл это по-другому.

Я и в самом деле уже давно ничего не могу делать, как раньше: ни говорить, ни думать, ни смотреть. Я разучился читать и писать, я перестал понимать, что такое юмор и смех. В моих устах перестала жить песня. Она перестала звучать даже в душе... Мир без красок и тепла... Вокруг только тени. Я думал, что меня подменили, а оказалось — меня убили... Первым выстрелом на моей земле они убили всё.

— Да, они убили всё, — повторила мои мысли Тишина. — Но в этих отчаянных обстоятельствах ты всё-таки не отчаялся. Однако желание твоё невыполнимо. Ты никогда не отыщешь свой дом. Ты не сможешь попасть ДОМОЙ... Потому что ЭТО в ДРУГОЙ жизни... Там, где ещё не царствует неутихающая боль...

Да, она права, — подумал я. Боль. Иллюзий нет. Я теперь знаю, как мгновенно может исчезнуть всё... И даже без ракет и бомб. Потому что война всюду и всегда... Смерть против жизни...

Я хожу по мирным городам и смотрю на уютные вечерние окна домов. За каждым окном — целый мир. И мало кто из этих миров знает, что ИЛЛЮЗИЙ нет... Яркие краски, весёлые задорные звуки и планы на завтра мешают понять это. Чтобы возвращаться каждый раз ДОМОЙ, надо уметь ценить каждое мгновенье. А как научиться ценить каждое мгновенье? С помощью любви. Или... Смертельного селфи... Чтобы правильно жить, надо держать смерть на расстоянии вытянутой руки...

Странное дело, вот говорят: утро вечера мудренее. Может быть, оно и так, но моё утро редко бывает мудрым. В него вползает суета со своими неотвязными заботами, со своим ярким и громким светом и я перестаю быть собой... Все мои, такие ясные для меня мысли, одеваясь в слова, становятся свинцовыми и неподъёмными для окружающей среды... Другое дело — ночь. Ночью у меня есть очень необычная собеседница, которая понимает меня с полу-мысли... Я, зачастую, сам с собой никак разобраться не могу, а она, словно старшая сестрица терпеливо, кирпичик за кирпичиком выстраивает для меня домики пониманий.

Правда, вот уже несколько ночей Тишина не говорила со мной. Я спал, как все нормальные люди. Было непривычно и ...тягостно. Словно прожил всё это время впустую... Но почему-то подумалось: вот Тишина на это сказала бы, что всему своё время, что нужно и отдохнуть, чтобы продолжать движение. У неё всегда есть какие-то лазейки в позитив. Она говорит, что жизненные события — это, как полюса магнита: если есть «минус», то непременно надо искать, где в этих событиях находится «плюс».

— Всему своё время, — неожиданно прозвучало у меня то ли в ушах, то ли ещё где поглубже...

— Как хорошо, что ты всё-таки вернулась! — не скрывая радости, воскликнул я.

— Я была в твоём городе... у своей сестры. Худо ей там. Неспокойно, тревожно. Иногда прилетают демоны... Они снова хотят устроить багровый пир...

Я не знал, что ответить Тишине на это. И то было в радость, что я не один, что есть с кем и поговорить и помолчать в не уходящей скорби и как бы разделить эту скорбь, уменьшая её надвое.

— Мусорные баки всё так же пусты, — продолжала Тишина, — а в городе опять стало меньше людей. И дети всё там же — в подвалах и бомбоубежищах...

Я хорошо понимал, о чём она говорит. Мусорные баки. Их уже давно нечем заполнять. Разве что только мусором разрушительным... Ведь строительного мусора тоже взять негде, это теперь понятие позапрошлое... Всё съедобное съедается без остатка, а всё, что может гореть, идёт в топку «буржуйки». Покупать почти нечего да и не за что. У кого ещё есть какие-то деньги, вывозят своих детей — куда подальше от демонов.

— А ты знаешь, — прервала мои невесёлые думы Тишина, — я ведь была не только в твоём городе. Я далеко побывала. Я была там, где нет даже запаха омерзительных монстров. И там живут дети из твоего города. Хочешь знать, что они говорят, когда вечером, наигравшись во дворе, возвращаются к мамам?

— Конечно хочу! Разве об этом нужно спрашивать?

— Они говорят: «Пошли домой!» Д О М О Й! Ты понимаешь! Дети за тысячи километров от своей земли, в неведомых краях, живущие непонятно как, спасающиеся от вурдалаков под чужой, очень временной крышей, говорят: «Пошли ДОМОЙ!..»

Да, действительно, — подумал я, — это интересно. В жизни бы не догадался! А что же тогда говорят наши Маугли? Так мы с Тишиной назвали детвору, живущую в бомбоубежище. Назвали так потому, что злые — презлые бандэрлоги своими летающими драконами — убийцами загнали всех детей в плен подземелья. В холод, в сырость, в темноту... Принудив вот уже более года жить пещерной жизнью... Джунгли. Настоящие джунгли.

— Ну, да — джунгли. — подхватила мою мысль Тишина, — дикие джунгли двадцать первого века, века величайших открытий и фантастических технологий. А дети — они и в подземельях дети. Всё делают правильно, по-детски: скучают по мирному небу, по школе, по тихим вечерам с окнами на стенах...

Я вспомнил всех этих детей и мне почему-то совсем расхотелось грустить обо всём своём, ушедшем и невозвратном. И само собой пришло на память, как в одной из больниц, в отделении брошенных детей — грудничков брали интервью у работницы отделения — как вы, мол, выжили во время бомбёжек? Ведь даже в подвал не было возможности переместить всех малышей, многие из которых попросту были не транспортабельны. Ответ был настолько прост, насколько и гениален: «Мы все были рядом с детьми, — сказала женщина, — мы спасали деток, а детки спасали нас...»

Пожалуй, я никогда в жизни не слышал ничего более важного для души и влажного для глаз...

— Послушай, Саша, — вывела меня из раздумий Тишина. Она впервые за всё время нашего долгого и давнего общения назвала меня по имени... И сказала это настолько непривычным для меня тоном, что я даже затаил дыхание. Словно и в самом деле сестричка родная...

— Ты понимаешь, в чём дело, — продолжала она, — дом ты и в самом деле не обретёшь уже... Потому что никакие стены не закроют от тебя... тебя. Поэтому ты должен строить стены изнутри, постепенно вытесняя из себя боль... Ты внутри себя должен выстроить другой дом... до самого НЕБА. Тебе ничего не мешает это сделать... Потому что теперь у тебя ничего нет. Твои тылы теперь вот эти дети. Они тебя спасут. Помнишь, что сказал Лис из сказки «Маленький принц» — «...Мы всегда будем в ответе за тех, кого приручили...» А мы с тобой теперь в ответе за тех, кого ещё не успели приручить...

Не утихающая скорбь — не самая лучшая пища для души.

Теперь твой дом будет другим. И это не обязательно там, где будут любить тебя. Совсем не обязательно. Но это обязательно там, где будешь любить ты...