Свет Церкви

«Церкви вверен свет Божий»
(Св. Ириней Лионский)

Жизнь Церкви есть продолжение в истории жизни Иисуса Христа. В этом все объяснение Церкви. Христос в Его Тайной вечере, Голгофе и Воскресении, Христос в Его святости продолжает — Духом Святым — жить в теле Церкви. Мы можем говорить только о такой, то есть о действительно святой Церкви, так как только такая Церковь есть любовь и надежда человечества. Она есть свет, который «во тьме светит, и тьма не объяла его» (Ин. 1, 5). И она истинно существует: следы ног святых мы видим и в наши дни. Было достаточно тьмы истории. Церковь пытались смести с лица земли языческие императоры. Церковь хотели бы исказить все еретики, от гностиков до Толстого. Но гораздо страшнее для Церкви всегда была тьма внутренняя: не турецкие султаны, рубившие головы, и не люди, явно и примитивно искажавшие догматы веры и тем самым отделявшиеся от Церкви, а та сила зла, которая, никуда от Церкви внешне не отделяясь, Церковь как бы не отрицая, изнутри растлевала церковное тело, отвоёвывая себе пажити порока внутри церковной ограды. Эта внутренняя тьма есть следствие отрыва веры от любви, вероучения от жизни, создание какой-то призрачной, словесной или «символической» веры, не идущей путём подвига любви, путём исполнения заповедей.

«Вера есть плоть Господа, а любовь — кровь Его... Любовь служит путём, возводящим к Богу. Потому все вы спутники друг другу, богоносцы и... святоносцы, во всем украшенные заповедями Иисуса Христа»^[1].

Подвигом любви в исполнении заповедей вера восходит к Богу. Поэтому другой первохристианский учитель само слово «любовь» заменяет понятием «доброй жизни», то есть исполнения заповедей: «Догматов Господних три: добрая жизнь, вера и надежда». Путь воздержания ведёт к усвоению их разумения^[2].

«Любовь есть само действие заповедей Господних»^[3].

Призыв к подвигу есть призыв к личной Голгофе, через которую человек ведёт борьбу с темнотой внутри себя, а тем самым и внутри Церкви. Это и есть великое дело Христово в мире, Его «великая мысль», чтобы через бесчисленные голгофы людей, через их жертвенную веру и любовь, загорелось над миром вселенское Воскресение. В этом смысл жизни Церкви.

Призыв к подвигу пронизывает все учение и апостолов, и первохристиан, и всех святых до наших дней.

«Облечься во имя Христа и не идти путём Христовым — не есть ли это предательство имени Христова... вина прелюбодея гораздо тяжелее и хуже вины откупившегося от мучений»^[4].

Внутренняя тьма есть болезнь Церкви. «Церковь есть тело Христово... Это тело подвержено большим болезням и заразам, нежели плоть наша, скорее повреждается и медленно выздоравливает... В чем другом состоит долг его (пастыря), как не в том, чтобы показать это тело достойным непорочной и Божественной Главы», — говорит св. Иоанн Златоуст^[5].

Внутренняя болезнь Церкви создаёт исторический факт сосуществования двух аспектов или элементов церковных: пшеницы и плевел, растущих географически на одном участке земли. «Церковь — Божественное общество святых» (протоиерей Иоанн Кронштадтский) или, по апостолу, невеста Христова — существует как-то вместе или рядом с людьми, только носящими её святейшее имя и не живущими в ней. Чтобы приблизиться к пониманию того, как возможно это сосуществование добра и зла внутри общей ограды, надо представить себе бытие отдельного человека. Преподобный Макарий Великий пишет: «В нас действует зло... как на одном поле растут и пшеница сама по себе, и плевелы... Сами по себе в одном сердце действенны два рода жизни: жизнь света и жизнь тьмы... Дух Чистый и Святый, пребывая в душе, состоящей ещё под действием лукавого, ничего от того не заимствует, ибо “свет во тме светится, и тма его не объят”»^[6].

Святая Церковь «ничего не заимствует» от тьмы церковной, но эта тьма все время стремится «объять» её, совершенно так же, как и жизнь малой церкви — отдельной человеческой души. Это есть попытка зла внутренним омертвением тканей церковного тела доказать призрачность его бытия, то есть практически, не на Соборах, а на деле, доказать ложность догмата о Церкви. Если все устремление еретиков первых веков было против Богочеловечества Главы Церкви, попыткой умалить или Его Божество, или Его человечество, то внутреннее заражение пороком церковных людей имеет целью этим разложением показать фактическую неудачу всего Его великого замысла. Если те ереси для Церкви уже потеряли своё острие, то эта ересь жизни не только никогда не ослабеет, но, наоборот, чем ближе конец истории, тем все страшнее будет её наступление на Церковь, чтобы ещё успеть доказать, что не было, что никогда не было в истории Тела Христова, пеленами или плащаницей обвитого.

Омрачение пороком церковных людей, или заражение Церкви мирским нечестием, идёт, можно сказать, с первых дней её бытия. Уже в первоначальной иерусалимской общине апостол Петр счёл необходимым при всех обличить Ананию и Сапфиру в корыстолюбии и лукавстве (Деян. 5, 1—11). Апостол Павел во многих местах своих посланий открыто обличает самые низкие пороки церковных людей и отдельных церковных общин. От этих двух верховных апостолов через всю историю Церкви идёт такое открытое обличение тайного церковного зла отцами и учителями Церкви. Святые не допускали никакой лакировки церковной действительности: только светом обнаруживается и тем самым становится доступным для излечения это великое скрываемое зло.

Восточная Церковь по-прежнему остаётся единственной хранительницей полноты апостольского учения о святости Церкви. Но можно ли безнаказанно долго хранить учение о святости, не храня эту святость в жизни? Очень страшно, очень церковно-ответственно наше, казалось бы, частное и незамечаемое зло. В Церкви нет частного и нет незамечаемого. «Аще страждет един уд, с ним страждут вси уди» (1 Кор. 12, 26). Конечно, всякое наше личное зло внутри Церкви есть зло не святой Церкви, а против святой Церкви (священник Валентин Свенцицкий). Но оно непосредственно увеличивает церковную болезнь, отсекая «уды Христовы». «Нечистота (человека), — пишет епископ Феофан Затворник, — есть посягательство на благо всей Церкви»^[7].

«Малая закваска квасит все тесто» (1 Кор. 5, 6). Ведь святая Вселенская Церковь созидается из церквей отдельных людей.

«Вы храм Божий, и Дух Божий живёт в вас» (1 Кор. 3, 16). «Слово “Церковь” говорится и о многих, и об одной душе... Церковь можно разуметь в двух видах: или как собрание верных, или как душевный состав»^[8].

Борьба за чистоту этого «душевного состава», за созидание внутри себя «малой церкви» и есть жизнь церковных людей. Церковь есть сораспятие и совоскресение Христу, и только участвующий в этом, хотя бы в малейшую меру своих малых сил, участвует в святой Церкви. Один русский подвижник XIX века писал: «Мир не гонит своих любимцев, а влюблённых в Иисуса Христа не может терпеть. Когда бы нам сопротивности не встречались, мы не принадлежали бы воинствующей Церкви»^[9]. Внутренняя духовная борьба христианина с «сопротивностями» есть борьба за святую Церковь и в себе, и в истории и единственное победоносное доказательство догмата о ней. Эта духовная борьба, как говорил Макарий Великий, состоит в «предначатии человеческой любовью и волей и в совершении дела подвига Духом». Человек должен только «предначать», и, чем неудержимее в Церкви эта человеческая воля к подвигу, это «предначатие», тем сильнее совершающая или осуществляющая подвиг благодать Святого Духа. Чем больше в Церкви голгофской любви, тем все явственнее в ней огни Пятидесятницы. Благодать все совершает, но для этого совершения она ждёт от человека движения его любви и свободы, его попытки совершить.

«Как (кровоточивая. — С.Ф.) жена... имела ноги, чтобы прийти ко Господу... и (как) оный слепой хотя не мог прийти... потому что не видел, однако же подал глас, потёкший быстрее вестников, ибо сказал: “Сыне Давидов, помилуй мя!” (Мк. 10, 47) — и... получил исцеление, — так и душа... имеет волю возопить ко Иисусу и призывать Его, чтобы пришёл Он и сотворил душе вечное избавление»^[10].

Слезы святых об оскудении церковной жизни явно доказывают, что в церковной истории нет постоянства подъёма, а есть периоды подъёма и периоды упадка духовной жизни. Больше того — в смысле количественном, в масштабе социально-историческом в истории осуществляется пророчество Евангелия об оскудении веры, а тем самым и Церкви: «Сын Человеческий, пришедши, найдёт ли веру на земле?» (Лк. 18, 8). Все меньше воплей слепых «помилуй мя», все меньше кровоточивых идут коснуться края ризы Его, все больше в нас, церковных людях, духовного омертвения и все меньше тем самым преображающей нас благодати. Второй, тёмный аспект Церкви все больше расширяет свою мёртвую область внутри общей церковной ограды.

Таков предуказанный Евангелием ход церковной истории, и никакие римские мечтания о какой-то благополучной культурно-исторической миссии христианства, о его победе в истории этот ход не изменят. Мечта об этой победе Христа в истории есть исконное непонимание Его дела в мире, и не только со стороны ветхозаветного иудейства, распявшего Христа именно за разрушение этой мечты в ее иудейско-националистическом аспекте, но и со стороны многих христиан. «Иуда — не Искариот — говорит Ему: Господи! что это, что Ты хочешь явить Себя нам (то есть Церкви. — С.Ф.), а не миру? Иисус сказал ему в ответ: кто любит Меня, тот соблюдёт слово Моё; и Отец Мой возлюбит его, и Мы придём к нему и обитель у него сотворим» (Ин. 14, 22—23).

Христос в истории спасает человека, а не историю, не мир, но Церковь, то есть только людей, «возлюбивших явление Его». И для этих людей дано и другое пророчество Евангелия: «Созижду Церковь Мою, и врата ада не одолеют её» (Мф. 16, 18). Ни темнота истории, ни все увеличивающаяся темнота церковной действительности не погасят света святой Церкви.

«Господи! пророков Твоих убили, жертвенники Твои разрушили; остался я один, и моей души ищут. Что же говорит ему (Илии пророку. — С.Ф.) Божеский ответ? Я соблюл Себе семь тысяч человек, которые не преклонили колена перед Ваалом (3 Цар. 19, 18). Так и в нынешнее время по избранию благодати сохранился остаток» (Рим. 11, 3—5). «Не оскудеет у Бога человек, чрез которого дело Его будет исполняться непорочно»^[11].

Брат спросил св. Нифонта Цареградского: «Как ныне святые умножились во всем мире, будет ли также и при кончине века сего? Блаженный сказал ему: “Сын мой, до самого скончания века сего не оскудеют пророки у Господа Бога... Впрочем, в последнее время те, которые поистине будут работать Богу, благополучно скроют себя от людей и не будут совершать среди них знамений и чудес..., но пойдут путём делания, растворённого смирением, и в Царствии Небесном окажутся большими (древних) отцов”». Таковы обетования слова Божия и пророчества святых.

Сколько бы истинных христиан ни осталось к концу времён, святая Вселенская Церковь и тогда будет озаряться светом Пятидесятницы. И может быть, самый победоносный, самый яркий свет Церкви будет именно тогда, когда, по Евангелию, будет так трудно «найти веру на земле».

«И свет во тьме светит, и тьма не объяла его».