Исповедь: Таинство троих

На исповеди священник именно третий, а не второй и не первый. Неважно, что священника видно, а Христа — нет. Христос — Первый и Главный… Однако понятен страх и стыд любого человека, не желающего выворачивать наизнанку душу перед первым попавшимся священником. Человек хочет быть уверен в том, что будет понят правильно, что его не унизят больше, чем он уже унижен совершенными грехами.

Слово «исповедь» знакомо каждому. Исповедовать — значит открывать, объявлять во всеуслышание. Это действие противоположно тому, которое выражается словом «утаивать». Когда мы причащаемся, мы перед Чашей исповедуем, что Христос — Сын Бога Живого, пришедший в мир грешников спасти. Тут же после этого мы причисляем себя к этим самым грешникам и, даже более того, называем себя первым из них. Таким образом, исповедание Христа неразрывно соединяется с исповедованием себя грешником. Человек, убежденный в своей праведности (отметим: всегда мнимой), не нуждается во Христе, пришедшем взыскать и найти погибшего от грехов человека.

Если исповедовать значит открывать, то исповедовать-ся — значит открывать что-то о себе. Это «что-то» есть наши личные грехи, совершенные вольно и невольно, днем и ночью, в уме и в помышлении. Если в покаянии участвуют двое — приносящий покаяние и принимающий его, т.е. человек и Бог, — то в исповеди принимают участие трое: человек, Бог и слуга Божий. Это наличие третьего является серьезным препятствием для одних и соблазном для других. Многим казалось, что достаточно личной молитвы, прямо и без посредников обращенной к Богу, достаточно личного осознания греха и сожаления о нем.

Мы согласны с тем, что покаяние не ограничивается одной лишь исповедью. Как целожизненный подвиг, покаяние включает в себя и милостыню, и примирение с обидчиками, и воздержание, и борьбу со страстями. Вся жизнь христианина охватывается именем покаяния, ибо имя это переводится как «перемена», и для вечной жизни в Боге нам нужно измениться. Но есть, несомненно, в покаянии место и для исповеди, как есть место для посещения врача в трудном деле лечения.

Нас не смущает в Евангелии то, что великий Предтеча назван «другом Жениха». Он стоял на водоразделе между Ветхим и Новым Заветом. Ему была понятна вся трагедия ветхого мира, и он видел впереди радостное исполнение пророчества об Искупителе. Он протягивал руку ко Христу, одновременно и указывая на Него, и стремясь до Него дотянуться. А другой рукой он вел за собой дрожащую робкую Невесту — Церковь. Он вел ее к Жениху и помогал им встретиться. Когда встреча состоялась, дело Предтечи закончилось. Христу подобало расти, а Иоанну — умаляться. Во всем этом много и любви, и величия, и нежности.

На образ Предтечи нужно смотреть внимательно всякому пастырю, принимающему человеческие исповеди. Пастырь знает людскую жизнь не из книг, но по опыту. Он, так же как и исповедующиеся, человек — «плоть носящий и в мире живущий». Разрушительное и обжигающее действие греха знакомо ему так же, как и любому христианину. Он принимает исповеди не как святой у грешников, а как состраждущий и соболезнующий братьям. Его задача — не мешать Христу прийти к грешнику и помочь грешнику открыть душу перед Христом. На исповеди священник именно третий, а не второй и не первый. Неважно, что священника видно, а Христа — нет. Христос — Первый и Главный. Его голос: придите ко Мне — звучит в душах многих и ведет их на покаяние, где их встречает друг Христов, облеченный благодатной властью вязать и решить. В молитве перед исповедью священник напоминает людям, что здесь незримо стоит Христос, принимающий их исповедание. Напоминает не стыдиться и не бояться, не утаивать своих грехов, чтобы не уйти из лечебницы неисцеленным. И как на знаки Христова присутствия указывает на крест и Евангелие, лежащие на аналое. Склонившись перед ними на колени, как купленный раб или как человек, придавленный тяжестью, исповедник совершает над собою суд. Серафим Саровский говорил: «Суди себя сам, и Господь не осудит». По мере того как человек, бичуемый совестью, преодолевая стыд и страх, открывает свои душевные раны взгляду духовного врача, душа начинает таинственно исцеляться.

По количеству врачей на душу населения наша страна является одним из рекордсменов в мире. Однако случись серьезно заболеть, найти хорошего специалиста — труд немалый и хлопотный. Такова же ситуация и с пастырством. Понятен страх и стыд любого человека, не желающего выворачивать наизнанку душу перед первым попавшимся священником. Человек хочет быть уверен в том, что будет понят правильно, что его не унизят больше, чем он уже унижен совершенными грехами, что он встретит сострадание или хотя бы сочувствие. Серьезность и тонкость этого вопроса ложится тяжелой ответственностью на плечи священника, а невнимательность к этому вопросу заставляет людей откладывать исповедь на многие годы или ехать за тридевять земель к «пастырю доброму».

Рекомендации по поводу того, о чем говорить на и что читать до исповеди, исчисляются сотнями. Мы скажем лишь то, что представляется главным. Бесполезно говорить о мелочах, утаивая большое. Маленькие грехи имеют свойство возвращаться обратно, если корни греха не вырываются. Исповедоваться нужно только о своем. Жена, дети, соседи, начальники на исповеди не вспоминаются. Не вспоминаются также грехи, совершенные кем-то когда-то, даже если они последствиями своими отягощают жизнь целых народов. В грехе цареубийства или в грехе Адама каяться не стоит, стоит разобраться со своей запутанной и испорченной жизнью.

Когда глубоководный батискаф медленно опускается в черную бездну океана, покрытые холодным потом страха люди смотрят на приборы или в иллюминаторы. Время от времени, выхваченные лучом прожектора, им попадаются на глаза такие подводные страшилища, которых ни на одной картине Босха не увидишь. Я говорю это потому, что осознать грехи и осветить покаянием глубину сердца — почти то же, что спуститься на дно океана. Кстати, количество людей, побывавших в космосе, в десятки раз превышает количество людей, опускавшихся на океанское дно. Думаю, что число нисходивших в бездну своего сердца точно так же мало. Большинство наших духовных потуг, связных с исповедью, похожи на стирание пыли влажной тряпкой, хотя сердце человеческое — это не полированный стол, а море великое и пространное: там пресмыкающиеся, которым нет числа, животные малые с большими (Пс. 103:25).

Кто-то измучился каяться в одном и том же и стыдится исповеди, поскольку не исправляется. Кто-то годами не исповедовался, потому что охладел к вере, или осуетился, или обиделся на священника. А кто-то мечтает о первой исповеди, как мечтал Остап о Рио-де-Жанейро. Мечтает долго и бесполезно, без надежды на осуществление, потому что боится сделать последний шаг и склониться перед аналоем. Есть еще много разных состояний относительно исповеди. И лучшее из них — это такое, при котором человек не привыкает к святыне и не утрачивает благоговения, но всем естеством ощущает пользу этого Таинства. Ведь можно всю жизнь питать душу этим контрастом между тоскою раба, стоящего на коленях (в начале исповеди), — и вольным полетом орла, широко раскинувшего крылья (конечно, после).