Ми­ни­маль­ная лич­ность. Minimal-self

Незаурядный в своих талантах человек представляет опасность для демократического общества и должен быть выброшен за борт. В обществе равных люди должны перестать быть личностями.
Просветитель Жан-Жак Руссо в «Общественном Договоре»

Америка раньше, чем другие страны мира, стала определять человека не тем, кто он как личность, а тем, кто он как работник, так как вся жизнь страны изначально строилась вокруг экономики и для экономики.

Ещё в 1951 году президент Чикагского университета Эрнест Колвелл, выступая перед выпускниками, говорил о последствиях для общества, к которым может привести экономика, если она станет главной и единственной целью человеческой жизни: «Экономическое общество, которое мы строим, принесёт многие блага, и в то же время уничтожит объем жизни, её непосредственность и её многообразие, и в новой атмосфере появится плоская, одномерная человеческая порода».

Через 10 лет эта человеческая порода появилась как распространённый социальный тип, и социолог Герберт Маркузе, использовав определение Эрнста Колвелла, назвал свою книгу о качествах Нового Человека — «One-dimensional man», человек одного измерения. Наконец, в 1975 году появился ещё один термин, минимальная личность, «Мinimal-self», названиe книги социолога Кристофера Лаш.

Одномерный человек не возник случайно, в одночасье, у него были предшественники. В 18—19 веках члены протестантских сект квакеров, эмишей и менонитов называли себя «plain people», простые, чистые люди. Это означало, что человек чист перед богом в своих простых желаниях и целях, что он прост, как Первозданный Адам.

В 20-ые годы двадцатого века использовался термин «basic personality», он появился, когда автомашины превратились в атрибут повседневной жизни. Это была ассоциация с базовой частью автомобиля, обозначая индивидуальность, сведённую до базовой функции, рабочей.

Минимальный человек вырастал из самой почвы экономической демократии, из идеи личного интереса, суженного до экономических целей. Экономика требовала упрощения сложного, запутанного и противоречивого внутреннего мира человека до необходимого системе стандарта, в котором работает вся экономика, требовала отказа индивида от своей уникальности, индивидуальности.

Индивидуальность — фундаментальное свойство природы, всего живого мира. Математик Лейбниц однажды предложил своим ученикам найти идентичные листья у растений одной и той же породы. Никто не смог этого сделать, каждый лист чем-то отличался от другого, каждый лист был уникален.

Но общество противопоставляет себя природе, цивилизация — явление искусственное, она ставит своей задачей «укрощение природы и человека», укрощает те качества человека, которые мешают рациональному устройству жизни.

Врождённые, естественные качества человека входили в противоречие с логикой и рационализмом Нового Времени, века Разума, века Прогресса и, Европа, с её многовековым прошлым, входила в этот новый рациональный мир постепенно, преодолевая старые традиции гуманистической культуры. На новом континенте идеи Прогресса воплощались быстрее, Америка не имела балласта истории, традиции в ней создавались заново.

В то время как старый континент ещё жил идеями, идущими от эпохи Возрождения, провозгласившей личность, уникальность человека главным общественным достоянием, его высшей ценностью, Америка, не имевшая европейской истории, её корневой культурной системы, воплощала идеи Нового Времени, идеи Просвещения, отрицающей любое неравенство и, соответственно, ценность личности в их наиболее чистом виде.

Французская революция 1789 года заявила о равенстве как главной ценности Первой Республики, но страна продолжала существовать в системе социального и экономического неравенства ещё более ста лет. Соединённые Штаты же стали первой страной, в которой демократические принципы были не только закреплены законодательством ещё до Французской революции, в 1785 году, они были реализованы в процессе экономической практики свободного индивидуального предпринимательства.

Америка — страна простых людей, она создавалась, как говорил Авраам Линкольн в своей Геттисбургской речи, простыми людьми для простых людей.

«Риторика Линкольна отражала национальную ментальность, которая предпочитает простое сложному, что неизбежно привело к торжеству банальности, человек определяется базовыми, элементарными понятиями, в которых исчезает духовное начало, что и делает нашу жизнь такой монотонной и механистичной».
Обозреватель газеты Нью-Йорк Таймс, Джейкоби Сьюзен, 2007 г.

Возможность утраты интереса к человеческой личности в процессе развития материалистической цивилизации предвидел ещё в 18-ом веке просветитель Фуко: «Могу поручиться, что личность исчезнет так же, как исчезает лицо, начертанное на мокром прибрежном песке».

В 19-ом веке в Америке это предвидение превратилось в реальность: «Уникальность и оригинальность абсолютно чужды американцу. Он ценит в человеке похожесть, типичность». Американский философ Эмерсон.

Философ и поэт Уолт Уитмен, так же как и Эмерсон, видел в этом положительное качество американской жизни и в поэме «Листья Травы» писал, что в демократическом обществе, в отличии от природы, каждый человек важен сам по себе, но ему вовсе не обязательно иметь свое лицо.

США — страна индивидуализма, индивидуальной свободы, но индивид и личность — не одно и то же. Личность противостоит массе и определяется качеством. Индивид — часть массы, которая определяется количеством. Индивид думает только о себе, личность ощущает себя частью огромного мира. Цель личности — улучшение себя и мира. Цель индивида, в условиях экономической демократии — приспособление к обстоятельствам, ведущее к личному успеху, и он готов принять все условия, которые ведут к этой цели.

США — страна иммигрантов, которые отправлялись в Новый Свет, чтобы получить то, чего они были лишены в своей стране — экономическую свободу, комфортабельную жизнь, и они были готовы отказаться от своего прошлого и от самих себя, были готовы упростить, сузить себя до той формы, которая требовалась для получения благ, которые новая страна предоставляла.

Вступив на американскую землю, иммигрант теряет не только социальный статус, но и саму личность, сформированную культурой его родной страны. Здесь его уникальные качества, его личность утрачивают какую-либо ценность не только в глазах других, но и в его собственных глазах, так как он стремится стать таким, как все, т. е. стать американцем.

Как писал классик американской социологии Даниел Бурстин, — «...(в Америке) каждый должен быть готов стать кем-то другим. Быть готовым к любой трансформации своей личности значит — стать американцем».

У Америки, страны, созданной иммигрантами, есть своя история, и, в то же время, у американцев-иммигрантов нет никакой истории. Они оборвали корни, связывающие их со страной, из которой они прибыли, у них нет и связи с историей страны, в которую они прибыли. У них нет корней, без корней они чувствуют себя свободными от обязательств перед другими, от обязательств перед обществом, которое их приняло. Да и само общество требует от них только того, что совпадает с их личными интересами — стать богаче.

«В процессе естественного отбора иммигранты из разных стран Европы, люди разных культур, разных языков и традиций, пройдя через гигантскую мельницу, превратились в одну муку. ...Иммигранты становятся американскими бизнесменами, а во втором поколении они похожи друг на друга не только в своих жизненных идеалах, они мыслят, говорят и ведут себя как близнецы. Америка создаёт только один тип человека».
Публицист Джон Джэй Чапман

Григорий Рыскин, иммигрант из Советского Союза: «Люди здесь какие-то плоские. Плоские, как спущенные колеса. Банальные».

Внешне американское общество чрезвычайно разнородно, оно сложилось в результате многовековой иммиграции, но множество культур, разнообразие религиозных и народных традиций прошли переплавку в котле экономики, создавшей унифицированные нормы мышления и поведения. Американский «плавильный котёл» легко трансформировал сырой иммигрантский, человеческий материал в продукт, нужный индустрии, приспособление приносило ощутимые материальные блага и жизненный комфорт.

Любой уровень адаптации в европейской стране не сделает иммигранта немцем, французом или русским. Чтобы называть себя немцем, французом или русским, нужно впитать в себя многовековую культуру народа, а для этого необходим многослойный жизненный опыт, начиная с момента рождения. В Америке иммигрант, освоивший основные принципы деловой жизни и правила повседневного поведения, становится американцем.

Европейская философия и литература утверждали, что человек осознает себя через поиск индивидуального пути, через понимание и приятие факта, что он чем-то отличается от других. Определяя и отстаивая свою особость, человек должен быть готов сопротивляться прессу общественного мнения. Даже если человек в этой борьбе за свою уникальность, своеобразие терпит поражение, он, тем не менее, ощущает себя личностью, личностью, потерпевшей поражение.

Вся европейская культура занималась показом развития личности, показом, как строится уникальная индивидуальность. Индивидуальность, уникальность человека была его капиталом и важнейшей составляющей динамики общественного процесса. Характерным качеством героев европейской литературы были сложность, утонченность и глубина внутренней жизни. Они мучились неразрешимыми вопросами человеческого существования, бросали вызов обществу и судьбе.

Человек, выделившийся из толпы, сумевший выработать высокий интеллект, высокие моральные критерии, эстетическое чувство, был и остаётся, в определённой степени, в европейском сознании, героем, моделью для подражания. Недаром элитой европейских наций всегда считались философы, писатели, художники, они представляли высшую человеческую породу, аристократию страны, которая была предметом уважения и обожания толпы, и была для неё образцом, пускай и недостижимым.

В глазах американцев философы, писатели, художники, люди творческих профессий, никогда не были выразителями возможностей личности. Творческая личность оценивается лишь в критериях бизнеса. Чем выше гонорары художника, актёра, писателя, тем выше его ценность: героем Америки всегда был человек, создающий материальные богатства.

Личность же строит внутреннее богатство, богатство духа. Отстаивая право на свою уникальность, на свое видение мира, на свои убеждения, на свои вкусы, личность находится в постоянном конфликте с другими, но эти конфликты и есть движущая сила общества, создающая его духовное, эмоциональное, эстетическое, интеллектуальное богатство.

Но машина экономики нуждается в человеке лишь как в детали общей конструкции, в которой, для того чтобы многочисленные компоненты легко притирались друг к другу, они должны быть стандартны и взаимозаменяемы. Личность же уникальна, конфликтна, непредсказуема и мешает экономическому процессу. Яркие личности — мина замедленного действия, которая взрывается неизбежной конфронтацией.

«Европейская идеология личности, противостоящей внешним влияниям, не так уж хороша, как это может показаться на первый взгляд — пишет автор книги „Europe in blood“. — Когда американец попадает в компанию европейцев, он сталкивается с непривычной и дискомфортной атмосферой, конфронтацией всех со всеми. Каждый яростно, до последней капли крови, защищает свою позицию, это война всех против всех. Каждый оттачивает свою индивидуальность, свою уникальную личность в непрекращающейся борьбе с другими. Атмосфера всеобщего антагонизма и конфронтации не может привести к конструктивному решению конкретной проблемы, для каждого победа над мнением другого важнее делового компромисса».

Для американской цивилизации, цивилизации бизнеса, главная цель — решение конкретных проблем, а создание конструктивного диалога возможно, лишь когда внутренняя жизнь человека, со всей её противоречивостью, нейтрализована. Конфликты между людьми гасит система ритуалов, стандарты поведения вынуждают каждого действовать внутри твёрдо обозначенных рамок. Жизнь по правилам создаёт, вырабатывает качество, которое так удивляет иностранцев в американцах, уверенность в себе. Принимая решения в рамках общепринятых клише, американец бессознательно следует общепринятым ритуалам, и поэтому ошибок не боится. Будучи таким, как все, он неуязвим, и это делает его таким уверенным в себе.

Ритуал — это бессознательный автоматизм, он отключает сознание и вынуждает человека делать даже то, что противоречит его личным интересам. В фильме режиссёра Формана «Пролетая над кукушкиным гнездом» медсестра, вводя дозу транквилизатора в вену пациента, нарушающего правила «нормального поведения» и приговорённого медиками к лоботомии, ломает его сопротивление одной фразой: «Вы мешаете спать другим». Прививаемые с детства ритуалы становятся автоматическим рефлексом, человек действует и думает по заданной обществом программе, не подвергая её критике или анализу.

Любое общество, вне зависимости от уровня цивилизованности, во все времена стремилось упорядочить стихию внутреннего мира человека, сузить его до приемлемой обществом нормы. Достоевский говорил: «Широк человек, слишком широк, я бы сузил». «Человека приходится, ради его же пользы, либо дрессировать, либо просвещать», — писал Лев Толстой и призывал к «опрощению». В его время этот новый, суженный человек только начал появляться в России, но не стал ещё распространённым социальным типом.

В Америке он появился на полстолетия раньше Александр Герцен называл этот человеческий тип мещанином: «Всё правильно в американском джентльмене, он всегда корректен, скромен и бесцветен, <...> но если отнять у него его дело, то вне дела ему нет никакой цены. <...> увидев личностные, индивидуальные качества в другом человеке, мещанин может только возмутиться их присутствием. Для мещанства все черты индивидуальности должны быть сглажены...».

Герцен воспринимал человека Дела негативно, мещанство в глазах русской интеллигенции было явлением отрицательным и, в тоже время, он видел в человеке Дела образ человека будущего, способного изменить застойное болото российской жизни. Отношение интеллигенции к этому социальному типу было противоречивым. С одной стороны, он нёс идеи Прогресса, в которых Россия нуждалась, чтобы стать частью цивилизованного мира. С другой стороны, симпатий он не вызывал, так как был лишён тех качеств, которые выше всего ценились в русской культуре, спонтанной эмоциональности, искренности, богатства внутренней жизни.

Герой Чернышевского, Рахметов, отправился в Северо-Американские Штаты учиться делать дело. Герои Тургенева, Базаров и Штольц, также видели в идеях Запада динамическую силу, способную изменить сонноe болотo русской жизни. Они стали героями целого поколения русской интеллигенции, они несли новое материалистическое мировоззрение. Для Базарова оперирование лягушек более ценно, чем вся культура мира, потому что оперирование лягушек ведёт к общественной пользе, а культура не ведёт никуда. Строительство материального богатства важнее абстрактных идей высокого гуманизма, а духовной жизни не существует — это выдумка попов. Что характерно для всех этих положительных героев, «новых людей», Базарова, Рахметова, Штольца — это их одномерность, отсутствие объёма личности, минимум внутренней жизни.

Отрицательным стал другой характер русской литературы, Обломов. Штольц предлагает ему свою программу жизни, в которой, для того чтобы сделать дело, нужно постоянно приспосабливаться к мнениям, вкусам нужных людей. Обломов же хочет сохранить себя как личность, сохранить свой внутренний мир, свои убеждения, свои симпатии и антипатии, вкусы и предпочтения. Обломов в новой, наступающей цивилизации Дела — «лишний человек».

Герои советской ангажированной литературы, убеждённые коммунисты, были прямыми потомками Базарова, Рахметова, Штольца, и в них явно проглядывали всё те же черты. Это был новый тип российского мещанина, правда, новым в нем было лишь одно качество — агрессивность в достижении цели. Во всём остальном он был тем же российским мещанином, видел мир только как мир материальный, и его цели были также материальны. Советский чиновник в «Зависти» Юрия Олеши и был этим новым типом, вышедшим из гоголевского Миргорода.

Правда, российский мещанин не стал ни человеком дела, ни минимальным человеком. Россия, с её аморфными формами общественной жизни и презрения к нормам и ритуалам, смогла создать только «совка», который продолжил традиции мещанства в приоритете физиологической жизни над остальными, но не принял цивилизованные формы поведения. В борьбе за элементарное физическое выживание, в условиях унизительной нищеты, цивилизованные формы жизни не могли возникнуть, так как во внешне осовремененной феодальной системе Советской России человека сужали варварскими методами, страхом, внешней силой, репрессиями, «Не можешь — научим, не хочешь — заставим». В России не существовала того огромного арсенала экономических методов воспитания, как на Западе, которые позволили провести «упрощение» человека на широкой организационной основе.

«Общество, используя экономические рычаги, мягко и незаметно создаёт человека, готового подчиниться любому приказу, в какой бы закамуфлированной форме он бы не подавался, в человеке, которым можно управлять без внешнего давления, в человеке, который бы, тем не менее, считал себя свободным, действуя так, как требует от него экономика».
Эрих Фромм

Тот факт, что экономическое общество нивелирует и уничтожает личность, был очевиден уже в начале создания нового порядка жизни, и об этой опасности предупреждали многие.

Генри Торо, защитник прав личности на свободное творческое выражение, простодушно напоминал: «Главными продуктами общества должны быть не рабы-исполнители, а люди, эти редкие плоды, именуемые героями, святыми, поэтами и философами».

Джеймс Труслоу Адамс в своей книге «Американский эпос»: «Если мы будем рассматривать человека только как работника и потребителя, тогда придётся согласиться, что, чем более безжалостным будет бизнес, тем лучше. Но, если мы будем видеть в каждом человеческое существо, тогда нам нужно будет вмешаться и направить бизнес таким образом, чтобы он служил расцвету человека как личности».

Голоса Генри Торо и Адамса звучат из наивного, далёкого, забытого прошлого. Индустриальное общество видело в человеке прежде всего работника, личность ему была не нужна: индустриальное общество — общество массовое, и человек — лишь часть массы. «Единица? Единица — вздор, единица — ноль!» — провозглашал глашатай индустриальной революции Владимир Маяковский.

Воспитание личности не является целью материалистической цивилизации, из личности не получается хороший работник или покупатель ширпотреба. Если индивид сопротивляется общепринятым нормам, стремится сохранить свою личность, свой внутренний мир и наполнить жизнь иными ценностями, вне материальными, то этим он уменьшает свои шансы на выживание, так как сопротивление рассматривается как социальная аномалия.

Жизненный успех требует приспособления, приспособления к различным обстоятельствам и к множеству людей. Многочисленные деловые контакты требуют мастерства, необходимо проигрывать разнообразные типовые роли, установленные общественным этикетом. Но это не мастерство социального хамелеона прежних времён, прятавшего за масками свое истинное существо. Это также и не мастерство актёра, импровизирующего в рамках своих человеческих ресурсов.

Актёр черпает материал из самого себя, из богатства и разнообразия своей индивидуальности. Актёр — создатель образа, а человек дела — конструктор, собирающий себя из готовых образов-клише, созданных массовой культурой. В нём нет ни спонтанности чувств, ни той уникальной эмоциональной ауры, которая характеризует личность. Его внутренний мир — хранилище стандартных образов, готовых для употребления, в процессе воспитания он утрачивает свое уникальное «Я». Он становится сырой глиной, которой придаёт форму любая внешняя сила.

«Многие до сих пор помнят тот шок, который Америка испытала, узнав, что китайцы, захватив в плен наших солдат в Корее, провели с ними успешную операцию по промыванию мозгов, превратив их в коммунистов... Вполне возможно, что при нашей способности приспосабливаться нас можно превратить в кого угодно», — писал автор книги «Europe in blood».

То, что произошло с американскими солдатами в Корее, — экстремальная ситуация, но она наглядно показала, как легко американец отказывается от своих представлений и взглядов, если они не соответствуют принципам выживания.

Шок, который испытала во время корейской войны Америка, особенно остро ощущала американская интеллигенция, её «больное сознание», «больная совесть» привели к созданию произведений искусства, предупреждающих об угрозе, которую несёт в себе широко распространившийся в обществе конформизм. Фрэнсис Капра, Элиа Казан, Скорсезе и Сидней Люмет в кинематографе 50-ых — 60-ых годов показывали бунтарей, отстаивающих свои убеждения, борцов со всем строем жизни, готовых идти до конца, способных сопротивляться внешнему давлению, способных отстаивать свои убеждения и свою личность в экстремальных условиях.

Но в конце 70-ых годов появилась целая обойма фильмов, в которых у героев нет никаких других убеждений, кроме убеждения, что нужно жить, и жить хорошо, они борются не за высокие идеи справедливого общества, а за право на личный успех, на персональный комфорт.

В фильме «Graduate» герой, Бенджамен, собирается после окончания колледжа заняться производством пластика, нового химического материала, который в будущем вытеснит традиционные материалы. Само слово пластик, т. е. искусственный, бесцветный материал, приспособляемый к любой ситуации, стал символом начала новой эры, показателем качества, необходимого для успеха, пластичности.

Этим качеством обладает и герой фильма «Being There», Квинси, что можно перевести как королевский, камердинер и садовник миллионера, человек с интеллектом дебила, он шаг за шагом превращается в видную политическую фигуру, друга президента и его возможного преемника. Его ошеломляющая карьера не имеет ничего общего с его деловыми способностями. Своему взлёту он обязан умению приспосабливаться к любым заданным условиям.

Мир, как его видит Квинси, понятен и прост. Он самодостаточен в том смысле, что обладает достаточным набором клишированных мыслей и идей, которые позволяют ему чувствовать себя уверенно в любой ситуации. Он произносит ординарные фразы, плоские, как сама повседневность, но произносит их с необычайной непосредственностью и глубоким убеждением, как внезапное открытие новой истины, как вечную мудрость, так же, как дети, рассказывая анекдот с огромной бородой, передают его с ощущением необычайной свежести и ослепляющей новизны открытия.

В заключительной сцене фильма герой, как Христос, идёт пешком по поверхности озера. Христа называли королём Иудеи, Квинси можно назвать королём американской жизни, его банальность, посредственность, одномерность и есть королевская истина, высшая истина. Последняя фраза, которую произносит Квинси в фильме: «Реальность — это состояние ума». Его состояние ума полностью запрограммировано, и им можно управлять так же легко, как и компьютером, при необходимости можно сменить программу.

Квинси — карикатура на среднего человека с упрощённым, одномерным сознанием, мастера приспособления. Герои Вуди Аллена живые, легко узнаваемые социальные типы, образованный средний класс, живущий в конкретных реалиях Нью-Йорка, с его улицами, кафе, савбеем.

И в то же время персонажи так же выглядят, как марионетки, которых какие-то мощные, полностью анонимные силы дёргают за ниточки, но сама манипуляция настолько совершенна, что сами герои уверены, что они полностью свободны и независимы. Хотя фильмы Вуди Аллена принято называть комедиями, это скорее трагикомедии, трагикомедии самообмана.

Герои Вуди Аллена действуют, но действуют неосознанно, внутри принятых в их среде трафаретов, что-то чувствуют, но их чувства банальны и бесцветны, много говорят, но все их разговоры не больше, чем сотрясение воздуха претенциозными и бессмысленными словесными клише. У них нет того, чем принято определять личность — убеждений, нет ауры внутреннего мира, человеческой уникальности. Их общение внешне чрезвычайно интенсивно и, в тоже время, каждый из них отдельный атом, сомнамбула, замкнутая на себе, они самодостаточны, как и герой фильма «Being There».

Самодостаточность принято называть словом «self-reliance», опора только на себя, она возникла как реакция на условия жизни ещё в период освоения Америки. В течение первых двух столетий население Нового Света добывало средства существования фермерством и скотоводством, одну ферму от другой отделяли десятки, а то и сотни миль, помощи просить было не у кого, одиночкам или отдельному семейному клану можно было надеяться только на себя.

В последующий, индустриальный период, американское общество сформировало сложные организационные структуры, и отдельный человек уже не мог добиться своей цели в одиночку, он должен был примкнуть к какой-либо группе, кампании, корпорации. Любой деловой союз между людьми, однако, не предполагал ни человеческого интереса друг к другу, ни лояльности к партнёру. Союз с другими мог существовать только до того момента, пока существовала взаимная необходимость друг в друге.

Сегодня термин «self-reliance» уже не означает, что каждый решает свои проблемы независимо от других, сегодня он имеет другое содержание. Каждый использует возможности других людей или организаций для достижения собственных целей, по принципу рынка: «Дать меньше, получить больше». Это форма конкурентных отношений, кто кого переиграет.

Личный успех требует работы над собой, самоусовершенствования — «self-improvement», которое подразумевает не развитие личностных качеств, а выработку качеств, ведущих к успеху, личному и деловому. Self-improvement предполагает воспитание в себе оптимизма, веры в себя и в правильность системы жизни.

Оптимизм нейтрализует попытки понять себя и окружающий мир, нейтрализует любую критику, критика опасна, разрушительна, не конструктивна, она является угрозой личному благополучию, воспринимается как форма асоциального поведения, что-то среднее между хулиганством и подрывной деятельностью.

«Даже те, кто проиграл в жизненной игре, впадая в критицизм, делают это в безопасных стенах своего дома».
Американский социолог Абель

Разумеется, воспитать в себе оптимизм может каждый, но, только благодаря помощи общества он становится массовым. Оптимизм — специфическая черта всех общественных систем, ставящих своей задачей тотальную поддержку существующего порядка.

Пропаганда тоталитарных обществ 20-го века создавала монументальные образы всенародного счастья, и быть оптимистом было общественным долгом. Тот, кто не разделял это чувство, мог ожидать визита Гестапо или НКВД. В тоталитарном обществе «1984» Оруэлла было запрещено иметь недовольное выражение лица, нельзя было даже хмуриться, отсутствие оптимизма считалось вызовом обществу, антиобщественным поступком. Но воспитание оптимизма характерно не только для репрессивных режимов, оно также является важным инструментом экономической демократии.

«В Америке и в Советском Союзе для каждого гражданина обязательно быть счастливым. Если он публично заявляет, что несчастлив, это означает неприятие всего социального порядка в целом. Граждане этих двух стран обязаны быть счастливы, таков их общественный долг» — писал социолог Роберт Варшоу в начале 50-ых годов.

В Советской России социальный оптимизм выражался бесформенно, аморфно, в русской культурной традиции выше всего ценилась искренность и свободная импровизация. В Америке, с её традицией законченности и ясности форм, оптимизм выражается в стилистически отточенных формах, взвешенных и отработанных клише, результат многих десятилетий работы массовой культуры, предоставляющей большой выбор стандартных форм поведения и общения.

В Советском Союзе каждый был лишь частью коллектива, «оторваться от коллектива», следовать собственным убеждениям, значило стать отщепенцем, «индивидуалистом», противопоставляющим себя коллективу. Но социолог Вильям Уайт в своей работе 50-ых годов «Organization Man» показал, что американский индивидуализм — это просто другая форма коллективизма. Уайт описывает жизнь в комплексе, построенном корпорацией для своих работников в сабербе (пригороде — Ред.) Чикаго, Парк Форресте.

Для жителей комплекса, молодых профессионалов, наиболее важное качество, необходимое для успеха — способность завоёвывать популярность в своей среде. Работники корпорации стремились выработать в себе психологическую гибкость, способность адаптироваться к превалирующим вкусам и изменяющимся обстоятельствам внутри рабочего коллектива, умение жить и работать в коллективе, группе, что принято называть «teamwork», уметь работать в команде. Подчинение индивида коллективу в условиях корпоративной жизни такое же, как и в советском варианте, где «коллектив всегда прав», только подчинение личности в американском коллективе более тотально, так как полностью добровольно, и в процесс контроля вовлечены все, все контролируют всех.

«Контроль всех над всеми создаёт давление на индивида несравнимое по своей мощи с насилием государства или автократической системы, которому он, всё-таки, хоть в какой-то степени, хотя бы внутри себя, может сопротивляться».
Эрих Фромм

В отличии от советского коллективизма, который предполагал полную лояльность по отношению ко всему обществу, американец лоялен лишь по отношению к той временной группе, к которой он принадлежит сегодня, завтра он будет лоялен по отношению к другой группе, которая предоставит ему больше возможностей в достижении индивидуальных целей. Это и есть американская форма коллективизма.

Динамика экономического развития делает все человеческие связи временными, необходимо принимать правила каждой новой группы безоговорочно и менять свои убеждения (если они есть) в зависимости от меняющихся обстоятельств. Добиться своих индивидуальных целей можно лишь приспосабливая свою линию к линии руководства и коллектива.

Социолог М. Макоби в 90-ые годы провёл опрос тысячи менеджеров крупных корпораций: «Они стремятся удовлетворить любой взгляд, присоединиться к любой точке зрения, если чувствуют за ней какую-либо силу, и готовы поменять свою позицию на противоположную. Почти невозможно описать их личностные черты, этих черт у них просто нет. Они такие же личности, как личностна амёба, меняющая форму и цвет в зависимости от обстоятельств».

Сегодняшние менеджеры корпораций — это бывшие битники, участники молодёжной революции 60-ых годов. Во времена студенческих протестов они требовали индивидуальной свободы, и одна из песен протеста содержала всего четыре строчки:

Уровень благополучия 60-ых годов удовлетворял старшее поколение, помнившее времена Великой Депрессии: для молодёжи, не знавшей нищеты и отчаяния 30-ых годов, этого было мало, материальное благосостояние было для них привычным. Молодёжь протестовала против монотонного, стерильного, обезличенного существования своих родителей, с полным холодильником и машиной в гараже как плате за готовность быть винтиком в экономической машине.

С надеждой изменить мир, молодёжь шестидесятых годов вошла во все сферы экономики и культуры и, действительно, изменила принципы подхода ко многим проблемам, сформировав ту социальную и культурную ткань общества, которая существует сегодня.

Превратившись в работников крупных корпораций, молодёжь создала новые формы корпоративной жизни, которые, не угрожая фундаментальным принципам бизнеса, делали корпорации более эффективными. Будучи людьми нового поколения, они видели тот ресурс, которого не видели старые зубры, последователи принципа откровенного «выжимания пота», увеличение эффективности труда за счёт создания у работников чувства эмоционального комфорта.

Бунтующее поколение требовало уничтожения контроля корпораций над жизнью людей. Но, войдя в корпоративный мир, они должны были выполнять ту задачу, которую ставило производство — увеличение производительности труда, унификацию всех отношений, усиление контроля. И эту задачу они выполнили, построив «капитализм с человеческим лицом», и стали опорой системы, уничтожающей индивидуальность.

Индивидуализм и конформизм как будто противоречат друг другу, но американская форма жизни соединила их в органическое целое, создала новый тип конформиста, конформиста-бунтаря.

Индивидуалист борется за свои индивидуальные интересы, а добиться их он может, только адаптировав себя к требованиям общества, став конформистом. Индивидуалист — бунтарь против системы, и есть основной двигатель развития и усовершенствования системы. Вначале он пытается взорвать её изнутри, но, чтобы добиться своих целей, он должен эффективно функционировать внутри системы, и для этого должен стать её частью, стать таким, как все. Индивидуалист не борется за социальную справедливость, он ищет привилегий лично для себя, на каждом новом этапе борьбы за персональные блага всё глубже втягивается в сложную сетку зависимости и постепенно подчиняется общим правилам игры.

Система создания конформиста, стандартной, минимальной личности, так эффективна в США потому, что адаптация к системе происходит органически, без прямого нажима, в результате множества мелких толчков из ближайшего окружения, в семье, среди друзей, возрастной группы, рабочего коллектива, которые воспроизводят на житейском уровне неписаные правила игры экономической жизни и конкурентной борьбы. Силы, которые формируют человека, настолько многочисленны, что определить, откуда приходит приказ действовать так или иначе, невозможно.

«Экономические силы анонимны, и их анонимность даёт им преимущество перед открытым давлением государства... О политических силах говорят — „они“. Об экономике говорят — „это“. Законы экономики, законы рынка растворены в самой ткани общества, они — органическая часть общественного сознания.
Их невозможно точно обозначить, а значит — и обвинять. Можно ли защищаться от невидимого? Кто может восстать против „этого“?»
Эрих Фромм

Русский философ Николай Бердяев также, как и Фромм, говорил об экономике как об огромной, анонимной сетке, которая незаметно стягивает и тащит человека в нужном ей направлении: «Экономика не подавляет индивидуальную волю, она лишь направляет её в необходимое русло».

Русло одно, но каждый считает, что он выбрал его сам, что он сам решил видеть себя как товар, который он должен продавать на рынке труда или рынке персональных отношений. Общество не предоставляет выбора, выбор один, он предрешён. Продажа себя не вызывает в американце никаких ассоциаций с внешним давлением, он уверен, что это его собственное решение. Он знает как продать себя, «He knows how to sell himself», самая высокая оценка индивидуальных качеств. Нужно уметь продать свои идеи, свой труд, и никто даже не осознает, что продажа себя унижает его как личность, тем более, что он себя и не ощущает личностью.

«Человек стал товаром на продажу, вещью, вещь же не может ощущать и осознавать себя» — писал Эрих Фромм в 60-ые годы. Социолог Кристофер Лаш, через двадцать лет после Фромма, утверждал, что продажа себя стала настолько органической частью общественного сознания, что проституция, когда-то считавшаяся пределом человеческого падения, не только утратила отрицательные черты, но превратилась в модель общественного поведения, проститутка стала образцом качеств, необходимым для жизненного успеха.

Проституция — бизнес, и так же, как и в любой другой деловой игре, проститутка стремится переиграть партнёра, дать меньше и получить больше. Дорогая проститутка сегодня приобрела высокий общественный статус, она побеждает в деловой игре. Показатель её делового успеха и общественного престижа — большие доходы, которые она имеет в своём бизнесе.

Возросший интерес к порно-звёздам, проституткам высокого класса связан с тем, что они легализовали себя в качестве money-makers, антрепренёров, чутко улавливающих рыночный спрос. Они могут являться образцом для начинающих антрепренёров, ведь их успех зависит от умения манипулировать собственными чувствами, эмоциями и чувствами других так же, как и в индустрии секса. В этой индустрии, как и в любой другой, необходимо отвечать требованиям рынка труда, создавать стандартизированный сервис, так как только стандарт принимается рынком. Рынок не принимает того, что не соответствует стандарту — личностные качества, убеждения, своеобразие личности, поэтому «деперсонализация — желаемое качество для большинства американцев» (Социолог Эдвард Стюарт).

Деперсонализация формировалась специфическими условиями американской жизни, но отказ от европейских представлений о личности в Америке был сформулирован также и идеологией новой цивилизации. Америка, с её культом простого человека, не принимала рафинированности европейской культуры и её обожествления личности. Эти качества европейской культуры не принимались и многими европейскими философами эпохи Просвещения, чьи идеи стали фундаментом американского мировоззрения.

Вольтер в своей программной работе «Кандид», «Простодушный» или естественный человек, показывал героя, не принимающего ценности личности, характерной для высшего общества. Новый, поднимающийся к власти буржуазный класс требовал идеализации собственных качеств, посредственности, ординарности, которые Вольтер называл естественными качествами человека.

Американский Кандид — это Гекльбери Финн, он как, пожалуй, никакой другой герой американской литературы символизирует национальный характер. Он сам создаёт свои принципы и ведёт себя так, как подсказывает ему не философия, религия, традиции или мораль, а здравый смысл.

Гекльбери Финн и есть «естественный человек» в американских условиях. Он одновременно бунтарь и мастер приспособления. Он руководствуется только здравым смыслом, но твёрдой жизненной позиции у него нет. Его позиция меняется в зависимости от обстоятельств, обстоятельства диктуют позицию. Его индивидуальность выражается не уникальностью внутреннего мира, а уникальностью поступков. Он существует в пределах своего маленького мирка и не знает ничего ни о стране, в которой живёт, ни о мире в целом. В ожесточённой борьбе за выживание он постоянно меняет себя, приспосабливаясь к обстоятельствам.

Это требование жизни, изменение себя, постоянное приспособление прослеживается во многих произведениях классиков американской литературы 19-го века. Уолт Уитмен пишет в «Песне о себе»:

Бенджамин Франклин в своей «Автобиографии»: «Я печатник, почтмейстер, издатель альманаха, химик, оратор, жестянщик, юморист, философ, государственный деятель, профессор домоводства и экономики, знахарь, прожектёр и творец афоризмов».

«Автобиография» была дискуссией Франклина с «Исповедью» Жан-Жака Руссо. Руссо описывает историю развития личности, со всей возможной искренностью рассказывая о том, что происходило в его душе, в потаённых уголках его внутреннего мира. Франклина же внутренний мир героя не интересовал. Он тщательно проследил его путь к практическому успеху, где каждое действие, каждое движение души направлено к достижению результата.

Франклин был первым, кто ввёл в американскую литературу тип, не существовавший в европейской литературе, «self-made man», сделавший себя человек, человек, изменяющий себя для достижения успеха. Термин «self-made man» как будто предполагает личную волю, личный выбор, но выбор предопределён национальным идеалом, мечтой о богатстве. Герой «Автобиографии», шаг за шагом, «делает себя», строит свое богатство.

В «Автобиографии» Франклина, кроме фигуры автора, существует также и Бедный Ричард, оба относятся с огромным пиететом к успешным людям бизнеса. Богатство, ими созданное, приносит самоуважение и уважение других, а бедности общественное мнение не прощает и относится к ней с презрением. «Невозможно пустому мешку стоять прямо», «Теперь, когда я имею корову и овцу, все оказывают мне знаки уважения» — говорит Бедный Ричард.

Бедный Ричард через полтора столетия превратился в героя трилогии Апдайка «Кролик». Он, как и герой Бенджамина Франклина, «сделал себя» в бизнесе. В юности он был бунтарём, не принимавшим бесцветности и серости жизни, хотел найти себя, свое, особое место в этом мире. Но возможностей для этого общество не предоставляло, и он примирился. Он рос как бизнесмен, как личность остался на уровне подростка. Его лицо в пожилом возрасте — лицо постаревшего мальчика, как и у многих американцев среднего класса.

«Америка — страна мальчиков, которые отказываются расти. Личность так и остаётся в том виде, в котором она пришла в этот мир, лицо младенца в пелёнках», отмечал Салвадор Мардаркада, испанский писатель.

Те черты лица, которые принято называть характерными, появляются в результате уникального индивидуального опыта, эмоциональных потрясений, внутренней борьбы, а в условиях стандартизированной жизни они и не могут возникнуть. Вся внутренняя энергия расходуется на внешние конфликты, на преодоление лишь внешних препятствий, с возрастом появляются старческие морщины, но это морщины волевого преодоления, они не результат эмоционального и интеллектуального опыта, а знак физической изношенности, старения организма.

Говорят, что лицо — это зеркало души, душа отражает краски внутреннего мира, и если его нет, то лицо становится бесцветным. «Отсутствие лиц в Америке поражает, персонализированных характеров просто нет. За лицами европейцев стоит целый круг собственных, индивидуализированных представлений о мире, людях, политике и культуре. Лица американцев представляют полный контраст, приспособление культивирует бесцветность» (Французский социолог Бордияр).

«На их лицах нет никакого следа внутренней жизни, мыслей или эмоций. Выражение их лиц трудно определить, черты лиц размыты, так как мускулы вокруг рта и глаз атрофированы, результат отсутствия сложных эмоциональных реакций», — описание французским наблюдателем средней Америки.

Постоянная адаптация к изменяющимся условиям создаёт лица «с общим выраженьем», или, точнее, без всякого выражения. Отсутствие характерных лиц в толпе американцев отмечают не только европейцы, но и сами американцы, имеющие хоть какой-то опыт жизни в Европе.

Стюарт Миллер, американский психолог, проживший несколько лет во Франции: «Когда вы встречаетесь с европейцем, перед вами не только «реальный человек», но особая, не клишированная система виденья мира. В их глазах, имеющих поразительную глубину, прочитывается многообразный эмоциональный опыт, выражения лиц всегда индивидуальны, за ними стоит интенсивность внутреннего мира, которую мы, американцы, не можем себе даже представить, их взгляд на мир с его глубиной проникновения в сущность социальных явлений, их понимание тончайших нюансов психологии — всё это результат работы над собой, выработка личности, уникальное для данного человека. В них всё говорит о глубине содержания, интенсивной внутренней жизни личности, то, что для нас, американцев, практически непостижимо. Всё это создаёт резкий контраст с пресностью, однообразием выражения, или просто отсутствием какого-либо выражения на лицах американцев».

В «Портрете Дориана Грея» Оскара Уайльда лицо героя на портрете постоянно меняется, на нем отражаются те желания, пороки и мелкие страстишки, которые Дориан Грэй хотел бы спрятать от любопытных глаз, видны следы внутренней борьбы, борьбы желаний с нравственными запретами, его лицо отражает трансформацию внутреннего мира героя.

Американская культура, в отличие от европейской, экстравертивна, она предполагает, что всё, что происходит с человеком, происходит через внешнее действие, а его внутренний мир может быть интересен его личному психологу, но не окружающим его людям, которые также стандартны, как и он сам.

В то же время американцы воспринимают себя как существа уникальные, независимые от внешних влияний. Им кажется, что их мнения, ценности, в которые они верят, формы поведения они сформировали сами, они «сами себя сделали». Для них неприемлемо представление о том, что они так же, как и представители любой культуры (русские, французы, немцы, испанцы), верят в определённые идеи и ведут себя определённым образом, потому что такими их сделала окружающая социальная среда.

Американцы чаще, чем любая нация мира, прибегают к стереотипам, определяя ими индивидуальность других, их постоянное использование и отсутствие зазора между стереотипом и объектом демонстрирует очевидный факт: американцы поразительно стереотипны.

Но в кино, на телевизионном экране мы видим яркие личности, объёмные характеры, они смотрят на нас с обложек журналов, с рекламных объявлений. Актёрам, режиссёрам, художникам, писателям индивидуальные качества необходимы, в этом бизнесе индивидуальность — профессиональный капитал, на специфическом рынке искусств уникальность — хорошо продаваемый товар.

Тема конформизма стала чрезвычайно острой во всем западном мире во второй половине 20-го века благодаря тому устрашающему эффекту, к которому он привёл в нацисткой, тоталитарной Германии. Но экономика, став сегодня основной целью почти всего мира, приведёт к ещё более тотальному конформизму, обязательного качества человека в пост-индустриальную эпоху. Во всех странах мира люди становятся всё более и более похожими друг на друга, их лица, их одежда, их чувства, их мысли штампуются на одном и том же конвейере.

Когда-то конформизм воспринимался как определённая жизненная позиция, которую индивид выбирал сознательно. Сегодня у него нет выбора, сегодня индивид должен или принять принципы, в которые верят массы, или быть выброшенным из общества.

Экономическая цивилизация со времён Просвещения создавала новый человеческий тип, соответствующий требованиям тотального порядка общества-машины. Каким же будет этот Новый Человек, когда достигнет идеальную для системы форму? Это человек, сложный по своим внешним проявлениям, сложным, как машины, с которыми он работает, и упрощённым внутренним миром, а всё содержание его жизни будет исчерпываться производством и потреблением материальных богатств.

Из книги «Американская идея»