Левиафан

Поговорим о нашумевшем фильме «Левиафан» господина Звягинцева. Все уже поговорили на эту тему, а мы ещё нет, хотя имеем на это первое право. Почему я говорю о некой привилегии? — Потому что Евгений Никифоров и я были на закрытом показе этого фильма. Фильм тогда ещё не был в широком прокате, его ещё не видели в Каннах, где он получил приз, а мы его уже посмотрели, обсудили между собой. Потом по приглашению Никифорова в студии «Радонежа» был режиссёр фильма Андрей Звягинцев. Мы хотели сделать такую запись разговора о фильме, «разбора полётов», так сказать. Но не сложилось. Начало передачи Андрея насторожило: он решил, что мы намереваемся его «распять», как он сказал, и ушёл «в глухую». Потом часик мы поговорили, но уже без камеры, поэтому для вечности этот разговор не сохранился.

Во-первых, нужно сказать пару слов о влиянии искусства на коллективное и индивидуальное сознание. Вот в период, когда был самиздат и жесточайшая цензура в печати, слово имело огромную ценность — это была твёрдая валюта. Написанные на папиросной бумаге какие-нибудь рассказы, например, Солженицына, Даниэля или Синявского, переписываемые от руки и передаваемые тайком из рук в руки, представляли великую ценность. Люди обсуждали написанное, думали, шептались. Это написанное слово, без глянцевой упаковки, без всякого маркетинга, без книжных полок, имело серьёзнейшую цену для человека читающего, думающего. Совсем иначе происходит дело во времена вседозволенности, когда пиши всё, что хочешь, говори всё, что хочешь. Когда самая гениальная книжка совершенно теряется в море печатного продукта, словно капля. В книжных павильонах, на книжных ярмарках, на полках книжных магазинов стоят книги тысяч наименований. И самое умное слово рискует раствориться среди дамских романов, эзотерики, кухонных рецептов, описаний путешествий, справочников, словарей, детективов и т.п. Цензура, таким образом, делала скрытую рекламу умному продукту. Она устанавливала высокую цену слова самим фактом внимания к слову. А то, что делает сегодня рынок и общество потребления — это убийство настоящего влияния слова на человека. Слово обесценивается: слов так много, их так много произносят, что потерялось всякое уважение к говорящему и пишущему человеку. Нужно совершать какие-то титанические труды. Ещё и Божие помазание должно быть на этих титанических трудах, чтобы слово пробило толщу безразличия, макулатурную толщу слов праздных и не нужных и добралось до сердца человека.

То же касается и кино. Люди, которым посчастливилось провести своё детство в Советском Союзе, хорошо помнят как фильмы влияли на человека. Кстати, хорошее было детство: со спортивными бесплатными секциями; время отсутствия порнографии, массового детского алкоголизма, время полного отсутствия наркотиков на улицах. В те времена каждый незнакомый дядя или тётя могли тебе, подростку, замечание сделать на улице и ты понимал, что они имеют на это право. И ещё много было разных хороших вещей. В общем, хорошее было детство. Тогда стоило, допустим, выйти на экраны четырёхсерийному фильму «Д'Артаньян и три мушкетёра», как стали вскоре забиты секции фехтования: мальчишки на фоне всего этого шли в эти секции и там по законам подражания брали в руки шпаги и рапиры. Кто-то быстро оттуда ушёл, а кто-то там и остался, и воспитался через спорт. Стоило выйти на мировые экраны, допустим, фильму о Тарзане, как тут же возникала масса людей, которые делали тарзанки, висели на ветвях, пытались подтягиваться, воспитывали себя. Позже многие ходили с бревном на плече как Шварценеггер в каком-то фильме про что-то (это я уже не очень люблю). Целое направление молодёжного спортивного движения родили голливудские кунг-фу-фильмы 70-х годов, начавшиеся с небезызвестного Брюса Ли. Западный масскульт тонкими ручейками просачивался через железный занавес, и у нас тут же возникали подпольные секции. Люди кричали «кия» и неуклюже махали ногами, они отжимались на кулаках и читали брошюры по китайской философии. Это потому что кино имеет огромный пропагандистский эффект и способно влиять на бытовое поведение зрителя.

Так бывало раньше. Что сейчас? Пусть специалисты скажут больше, но я думаю, что цивилизованный мир устал, пресытился и изрядно поглупел. Сегодня трудно взорвать общество каким-то одним фильмом. Их снимается так много! Фабрики грёз выпускают грёзы в таком огромном количестве, что никого уже ничем не удивишь. Да и нет ничего такого, что могло бы взорвать сознание общества и перевернуть его в ту или иную сторону. Тарковские, в атмосфере вседозволенности и перенасыщенности рынка, в атмосфере падения вкуса, просто не рождаются. А если рождаются, то рискуют умереть в безвестности. Вкус надо воспитывать. Например, опера, человеку не готовому ничего не скажет, а человеку подготовленному скажет очень многое. Для него она будет источником высоких наслаждений. И если человека не учить и не готовить, то он пройдёт мимо любой картины, любого стихотворения, как Пушкин писал о варваре: «Печной горшок тебе дороже, ты пищу в нём себе варишь». Что нужно варвару? — Плясать, радоваться чужому несчастью, блудить, жрать, душить врага, иногда проверять у сына уроки. Так вот шум по поводу взрывоопасности «Левиафана» был несколько преувеличен.

Фабула проста, как говорят в Киеве, «словно дорога на Борисполь». Какой-то местный «князь», совершенно отвратительный человек, вечно пьяный (в этом фильме вообще все вечно пьяные) депутат или не знаю, кто он там, совершает каскад беззаконных действий, за которые его никто не наказывает. И его там покрывает местный епископ, не совсем может даже и знающий о делах этого человека, просто покрывающий его, как власть имущего. В этом заключается «наезд» на Церковь, что обижает верующих, безразлично индифферентным и сильно нравится тем, кто Церковь в принципе ненавидит.

В фильме всё время ждёшь, что главный герой, как в голливудских фильмах, достанет какую-нибудь семизарядную винтовку и начнёт всех крушить. А он никого не крушит, у него всё разваливается: погибает жена, сына забирают в опекунский совет интерната, его самого сажают в тюрьму, якобы за убийство им же горячо любимой жены. Фильм страшен тем, что там пережёвываются человеческие судьбы, и никто не берёт в руки ни молоток, ни топор, ни пистолет, и не наводит киношную справедливость, к которой все привыкли. Это такой «черный» жанр, когда преступник не найден, зло торжествует, а последние кадры фильма оставляют человека в недоумении. «Как дальше жить, если все вот так?» Кстати, моральный кодекс американского кинематографа очень долго запрещал показывать фильмы, в которых зло не наказывается. Не думайте, что свободный мир всегда снимает свободное кино, ничего подобного. Кино — это серьёзнейший пропагандистский рычаг для переворачивания мира на нужный бок. Так вот: американское общественное сознание очень долго не принимало фильмов, в которых зло не наказано. Нельзя было снять такое кино, в котором, например, злодей совершил убийство и не пойман. Сейчас уже можно. Сейчас сознание поменялось, хеппи-энд ушёл в небытие. Сейчас можно снимать фильмы, где зло торжествует, добро не побеждает. Человек как бы смирился со злом. Вот в фильме «Левиафан» так и есть.

Епископ, покрывающий общественное зло, вышел ходульным. Это не живой человек, а функция, нужная Звягинцеву. Звягинцеву нужен был тип умного, но гордого, сильного, но безразличного человека. Такими в советском кино изображали западных «акул Уолл Стрита»: сильны, умны, в словах сдержаны, за деньги и ради власти смелют в порошок любого. Это, конечно, агитка, как на плакате. В отечественном кинематографе вообще до крайности мало фильмов, где, глядя на священника, не ёжишься. Выйдет актёр в бороде и с крестом, а на лбу написано: ряженый. Ходит, как на ходулях, благословляет, как робот и слова говорит какие-то ненастоящие. А все оттого, что у нас нет в режиссуре людей, которые знали бы Церковь «по нюху», с детства или на протяжении многих десятилетий вблизи. Оттого они Церковь снимают снаружи, как нечто чужое и незнакомое. Причем о буддийском монастыре они снять фильм отказались бы. Сказали бы: мы ничего в этом не понимаем. А о своих — пожалуйста, хотя то, что под носом, обычно знают хуже, чем то, что за горами.

Вот Анри Брессон, любимый режиссёр Андрея Тарковского. У него есть фильм «Дневник сельского священника». Медленное, тягучее, двухсерийное, глубокое кино, которое ошарашивает и исцеляет зрителя развязкой. Вот там священник — настоящий. И переживания его настоящие, и проблематика фильма настоящая. И там никому не стыдно за то, что он смотрит на экране. Или другой мэтр — Луис Бунюэль. Это человек, который закончил католический колледж, который знал Церковь со всех сторон. Он знал хороших священников и плохих священников, он знал красивые службы и службы, отслуженные наспех и кое-как. Он знал набожных лицемеров, и набожных людей, подобных ангелам, он различал ханжество и святость, праздник и молитва с детства ему были известны. В зрелом возрасте Бунюэль стал атеистом. Хотя, в своей автобиографической книге, в конце, писал: «Я был хотел перед смертью пособороваться, к ненависти всех своих друзей-атеистов». Что бы он ни снимал про Церковь, он снимал прочувствованную правду. Католическая Церковь подвергла запрету все его фильмы. Хотя, лично я считаю, что его фильмы чрезвычайно христианские, сняты с тревожной совестью, и некоторые из них имеют просто катехизическое направление. Если угодно — «Млечный путь». Этот фильм нужно показывать в семинарии как обучающую ленту по истории христианской цивилизации. Это печальный фильм. Он говорит о тихом и вялом приходе христианства к концу и своему отрицанию. О том, что уже никто не верит и мы «приплыли». В этом фильме два человека путешествуют сквозь историю. Они идут по дороге и попадают, как бы, в исторические ниши, в разные периоды: в средневековую Испанию, в третий век к манихеям, к иезуитам в шестнадцатый век, к янсенистам. Они лицезреют историю христианской Церкви в развитии, со всеми ересями, со всеми глупостями, со всеми красотами. Нам даётся развёрнутая аллегорическая картина, в которой мы видим развитие христианской теологии, христианской истории, и постепенный упадок христианской цивилизации. Такие фильмы возможны там, где Церковь известна изнутри. А наши, — уже в который раз говорю, — лгут, когда снимают всё это. Они лгут, когда изображают святых, очень часто. Вот исключение, точное попадание — это «Остров». Но это благодаря Мамонову, поскольку Мамонов в параллельном мире живёт, из этого параллельного мира пришёл к нам и согласился сняться. По сути, он не снимался даже в кино, он просто жил на экране. И он так прожил на экране свою параллельную жизнь, что все поняли: другой мир есть. И не нужно огонь с небес сводить и по водам ходить, просто есть другие люди, и есть другой мир. Это редкие исключения. В подавляющем большинстве у наших получается лгать и изображая святых, и изображая грешников.

К таким людям, которые «не в теме» относится и Звягинцев. У его фильма четкая целевая аудитория — те, кто причисляет себя к интеллигентам и изображает на лице боль по поводу несправедливо устроенной российской действительности. Фильм хорошо ложится на западные представления о России, словно снят по заказу. Но так бывает: заказа не было, а фильм так снят. Это потому что заказ в воздухе летает. В контексте событий на Украине, где кровь по колено начала литься с манифестаций против чиновничьего произвола и мечты о справедливом обществе, можно еще кое-что подумать. Уж больно много на свете мерзавцев, мечтающих раздражить народ песнями о справедливости, да вывести их на площади против обобщенного образа чиновника. А там, глядишь, и кровь брызнет, как уже было в истории, и можно снова распинать не свое Отечество под гром демократических барабанов.

Кто знает фильм, пусть вспомнит: там есть очень жизненный момент. Приезжает адвокат из столицы, чтобы помочь человеку, на которого «наехал» местный барон. Адвокат собрал компромат на этого барона, чем перепугал его до смерти. Показал папку, мол, у меня есть на вас хорошие документы, в Москве о ваших подвигах слышали. И тот перепугался. Уже шёл разговор о том, что дело получает обратный ход. Но дальше происходит блуд между женой потерпевшего и адвокатом. И тут начинает всё сыпаться. Главный злодей обратно набирается смелости и наглости. Адвоката вывозят за город, чуть не убивают и т.д. Всё сыплется, и в конце концов трагедия: смерть, тюрьма, безотцовщина. Зло побеждает. Я спрашиваю у режисера: «Вы это специально сделали или оно само так получилось?» У Пушкина вот Татьяна вышла замуж сама. Он даже не хотел, а она взяла и сама вышла замуж. Сюжет ведь часто живёт сам собой, по внутренним законам. И Чичиков живёт отдельно от Гоголя: Гоголь умер, а Чичиков — нет. Но Андрей не дослушал всего этого, — очень жалко мне, — пошёл в штыки на мой вопрос, не поняв сути. А я почему спрашивал? — Потому что, снимая своё кино, режиссёр должен знать всё о своих героях. Один из принципов хорошей режиссуры — это когда, например, выводишь в кадр какого-нибудь лакея, который появляется в фильме всего-навсего на минуту. Он просто приносит водочки с огурчиком хозяину, потом исчезает и больше не появляется. Но режиссёр должен знать об этой эпизодической личности все: когда он родился, давно ли он здесь работает, знает ли он всех, есть ли у него семья, любит ли он своих хозяев. Режиссер должен сочинить ему историю полностью, чтобы он вошёл в кадр на минуту живым человеком, а не ходульной картонкой. Флобер писал: «Романист в романе — это как Господь Бог в творении, он везде есть, но его не видно». Романист в романе и режиссёр в фильме знают всё: почему этот лист бумаги лежит на столе у главного героя, почему он одет в тапочки, например, а не босиком ходит, почему не зажглась лампа, когда он её включил — он должен знать всё про то, что снимает. Не все, я так понимаю, заморачиваются на этом вопросе, и снимают что-нибудь и как-нибудь. И вот там так получается, что блуд случился — всё посыпалось. Именно так в жизни и бывает. Вот, например, совершенно другой фильм, другого смысла, другого содержания, и по-другому снятый, и вообще не про то, и их нельзя сравнивать — про адмирала Колчака. Там, где, помните, если кто видел, он показывается в Первую мировую войну, когда он проходил по немецким минным полям. И жив остался вместе с командой. А потом, когда уже революция свершилась, у него был роман с женой боевого товарища. И многие зрители отметили связь между трагической концовкой и грехом. Это правильная реакция: верен Богу — в огне не сгоришь. Отягчился грехами — в луже утонешь.

Был еще один момент. Фактом, давшим фильму путевку в жизнь, была реальная история, произошедшая (!) в США. Там в одном из штатов чиновники «достали» простого человека по фамилии Хименес по земельному вопросу и он их стал крушить в голливудском духе экскаватором. За что конечно пострадал. Они ему предлагали деньги за землю, нужную под строительство чего-то, а он отказывался по причине того, что земля наследственная и он ее ни за что не отдаст. Уже сам факт «тихого» переноса трагедии с американской на российскую землю пахнет чем-то. Уж не водорослями ли из того залива, где кит плавал? Ну, да ладно. Тема борьбы власти с маленьким человеком за родовое наследство это ведь калька с конфликта царя Ахава с Навуфеем за виноградник. Виноградник отцов своих некто Навуфей отказался продать царю за серебро. Наученный Иезавелью, Ахав убил человека за землю! Это стало причиной гнева Божия и затем смерти самого Ахава и Иезавели. Бог на стороне маленького человека с его маленьким кусочком земли, когда сильный мира сего раскрывает несытый рот на чужое и даже не очень нужное. Это библейская тема и она не раскрыта. Вернее раскрыта наоборот, то есть закрыта. Наглухо.

Депрессивный фильм с антибиблейскими смыслами и суицидальным послевкусием. Об этом всем нужно было поговорить. Не заладилось. Но мудрый народ в ажиотаже замечен не был. Обещанное синицами поджигание моря не удалось. И поскольку разговор наш был более о кино вообще, чем о конкретной грустной новинке, я позволю себе сказать следующее.

Новый фильм, это не тот, который сняли вчера. Новый для вас любой фильм, который вы не видели. Откройте посему для себя нового Куросаву, нового Брессона, нового Дрейера. Впрочем, фамилий слишком много для продолжения списка. Смотрите хорошее кино, друзья. Русский человек должен разбираться в хорошем искусстве.

«Радонеж»

Беседа в аудиоформате