Не смогла оттолкнуть
«Возьмите иго Мое на себя и научитесь от Меня, ибо Я кроток и смирен сердцем, и найдете покой душам вашим» (Мат. гл. 11; 2 9 , 30)
В гробу, посреди небольшой комнаты лежала женщина со спокойным умиротворенным лицом в своем единственном выходном платье. Сидящие вокруг тихо перешептывались, кивая на нее: «Как будто улыбается бедная Оля!»
Около гроба сидел смуглый, черноволосый мальчик лет шестнадцати, обхватив руками голову, с надрывом оплакивал ее по-грузински:
«Мама, мамочка, почему ты меня оставила».
В этом возрасте мужчина должен стоя принимать соболезнования, не выказывая своих чувств. А Шалва плакал и не стеснялся ни своих слез, ни подруг матери Женщины то и дело всхлипывали: «Бедная Оля, как рано ты ушла!». 53 года — не возраст, Жить бы, да жить.
Мне вспомнился наш разговор год назад…. Мы сидели в учительской, заполняли журнал. Не помню, почему вдруг Ольгу Семеновну потянуло на откровения со мной.
— Я знаю, я скоро умру, — сказала она, задумчиво, глядя перед собой. Слушать это от цветущей женщины было странновато. «Да, да — повторила она, перекрывая мои возражения,— Это так, я сон видела года 2 назад. Будто кто-то прилетел с неба и сделал мне на пальце насильно 3 надреза. Сперва думала 3 дня или 3 месяца. Но прошло и то и это. Теперь я понимаю, это значило три года. И вот еще что. Я просила Бога, чтобы дал мне время моего Шалву хоть как-то поставить, на ноги. Сейчас я вижу, что он действительно изменился. Значит, время мое близко, — и она замолкла.
(Все у нас на работе знали, что Шалва приемный. Все, кроме него самого. Шалва, заводной, неуравновешенный мальчишка, был ходячей болью этой тихой, незаметной женщины.)
— Какой он был трудный ребенок, — сказала она качая головой и прикрыв глаза, вспоминая. — Какой трудный! И вообще я хотела девочку. С девочкой легче. Когда мы с мужем поняли, что детей у нас не будет (я поздно вышла замуж) стали ездить по детским домам, присматривать ребенка. Я хотела светлую, голубоглазую девочку, чтоб на нас была похожа. Приехали в один детский дом в Азербайджане, показывают нам детей. Смотрим, нет и нет того, что мы ищем. Собрались уже уходить. И вдруг ко мне сзади подбежал трехлетний мальчик, черный как таракан, обхватил меня за ноги и сказал: «Мама». Я заплакала и не смогла его оттолкнуть. Взяли его. Видно Бог так захотел, — вздыхает она, — Привезли его домой. Тут выяснилось, что он совершенно неуправляемый. Что он вытворял! Ни слова, ни уговоры — ничего не действовало. Я думала, что я не умею воспитывать. Даже поседела раньше времени…. Сейчас, вспоминаю и удивляюсь, как я это все выдержала… В школе учился очень плохо. Рассеянный, невнимательный, не мог сидеть на одном месте… Что это было! ... Я все молилась, чтоб он как-нибудь образумился… Хоть и молитв толком не знаю, так свечки иногда зажигала в церкви, Постепенно стал он меняться. Тише стал, Закончил 8 классов. Перевела его в училище, чтоб какую-нибудь специальность приобрел. Меня ведь скоро не станет…— она снова замолкла, уходя в свои мысли.
Я тем временем сижу в тесной комнате. Мерцает у гроба лампада, горящая в банке из-под майонеза. Шалва, не умолкая, разговаривает с мамой.
—...Мама, милая, никто мне тебя не заменит.
Наши, вытирая платками глаза, переговариваются в полголоса: «Только — только ведь Шалва повзрослел, серьезным стал. Сердце Олино взял, характером на нее похож. Бедная даже и порадоваться толком не успела...»
Рядом, у дверей молча стоит ее муж, смотрит невидяще перед собой. Ходили слухи, что, что он во многом был не прав перед ней.
Параллельно вспоминается тот разговор в учительской.
—... С отцом он не ладит, — вздыхает Ольга Семеновна. — Очень я из-за этого переживаю, но поделать ничего не могу, стараюсь сгладить острые углы. Мой мальчик, как порох. Несправедливость не любит. А я скандалы не люблю.
...Я еще из-за чего переживаю — Шалва к баптистам ходит. С одной стороны хорошо: не пьет, не курит, не матюгается, как наши остальные мальчишки во дворе. А у меня душа не спокойна. Они же сектанты. Я хоть в церковь сама редко хожу, ничего как следует не знаю, только понимаю, что церковь — это совсем другое. Как его переубедить — ума не приложу. «Мама,— он говорит,— Я же ничего плохого не делаю». Все же как-то не то,— вздыхает она печально,— Недавно рис им там давали, так он свою порцию домой принес, радуется: «Вот мой паек!». …Смешной какой,— и тихо смеется своим мыслям. — Знает, что нам трудно. Я одна работаю, муж безработный да еще свекровь с нами, лежачая. Я за ней смотрю. Молюсь, чтоб мне раньше нее не умереть. Замучаются они с ней без меня…
Она пережила свою свекровь дней на 40 или чуть больше. Ходила на работу до последней недели. Замечали мы, что она какая-то вялая, но не больше. Потом она слегла. Врач посмотрел, только рукой махнул: «Запущенный рак. Чего раньше не привезли?»
...Мальчик у гроба смотрит, уставившись на огонь лампадки. Пожилая женщина в черном платье, ее сестра, подошла к гробу, запричитала:
— Знала ты, бедная, что у тебя. Никого беспокоить не хотела. С открытой раной в груди на работу ходила. В сумке вату носила. Отмучилась теперь....
Подруги шушукались.
— Пожалел Бог Олю. При раке люди сколько мучаются, а она только последнюю ночь кричала….
Потом подошли к мужу и сыну попрощаться…
Год спустя после похорон наши учителя собрались отметить ее годовщину. Принесли, кто что мог, и сели за стол.
Педколлектив наш — все люди политически подкованные, любящие порассуждать на тему: «Почему в Грузии все так плохо?» Одни нац. меньшинства обвиняют, другие Гамсахурдия корнем всех зол считают, третьи — Шеварднадзе клянут. Любое застолье обычно переходило в жаркий спор до взаимных обид, а в этот раз было редкое единогласие и тишина. Национальную тему не тронули, потому что из всего грузинского пед. состава покойница была единственной осетинкой и человеком, всеми уважаемым, независимо от политических взглядов. Много было сказано о ней хорошего и доброго. И, наконец, кто-то в конце подытожил:
— Не помню я, чтоб она с кем-то была в ссоре и не разговаривала, не помню, чтоб осуждала кого-то или жаловалась на свою жизнь. И потому думаю, что Оля теперь находится у Бога...
Все закивали, соглашаясь...
...В 1995 расформировали наше училище, все разошлись кто куда. Иногда бывшие коллеги встретятся на улице или на чьей-то панихиде, поохают о старом и нет — нет, да и вспомнят Олю…
...Говорят, не стоит город без трех праведников. Наверное, мне довелось видеть одного из них...
Опубликовано: 15/08/2007
