«Не в одном писателе художник пожрал человека»
(Ян Парандовский) ^*

«Искусство есть не цель, а путь»
(Райнер Мария Рильке)

Спать или не спать? — спрашивает себя автор будущего произведения. Если бы знать заранее, что напишешь шедевр, то...

Но так ли все однозначно, даже если точно цена жертвы (малой или великой) — шедевр?

А если автор — хирург и от того, выспится он или нет зависит качество совершаемых им операций? А если автор — жена и мать, да ещё слабая здоровьем? От того, выспится она или нет зависит качество обслуживания мужа и ребёнка, количество тепла, которое она сможет отдать им, после рутинных трудов на благо родины, социума и семьи.

В конечном счёте, все можно свести к вопросу о том, что важнее подарить ближним: своё внимание и душевное тепло или шедевр? Скажете, утрирую? Наверное, но лишь отчасти. Ибо каждый творческий человек, рано или поздно, действительно оказывается перед выбором кому служить: музе или ближним.

Понятно, что гений потому и гений, что не служить своей музе не может. И совсем без жертв обойтись ему вряд ли удастся — за все приходится платить, тем более за талант. Но каждый сам для себя определяет меру, сам решает, чем он готов жертвовать и ради чего. Лично я согласна с Яном Парандовским, «сначала надо быть человеком, а потом художником».

Только важно не забыть, что художник имеет дело со стихийной силой, и запросто может быть сокрушен её стихийной мощью. Именно поэтому, говоря образно, словами Л. Толстого, надо править выше того места, куда мы намерены приплыть, ибо жизнь всё равно снесёт...

Помню, меня глубоко потрясли слова Марины Цветаевой, моей любимой поэтессы, сказанные о десятилетней дочери: «Или я — моя жизнь, то есть моё творчество, или она, ещё не проявившая себя, ещё в будущем. А я уже есмь и стихами жертвовать не могу».

И ещё: «Пока не научитесь все устранять, через все препятствия шагать напролом, хотя бы и во вред другим, пока не научитесь абсолютному эгоизму в отстаивании своего права на писание — большой работы не дадите»^[1].

После таких слов мои чувства к ней прошли «переаттестацию». Подверглось тщательному пересмотру и отношение к собственному поэтическому творчеству. Её внутренний мир был настолько близок мне, что многие её стихи я читала, и сейчас читаю, как свои собственные. Это родство душ немного насторожило, когда пришло осознание взаимосвязи судьбы человека с внутренним устройством его личности. Но вышеприведённые слова просто повергли в ужас, настолько были неприемлемы для меня. Никто не имеет права пожирать чужие жизни, даже гений!

Искушение творчеством, наверное, одно из самых сильных искушений на свете. Искусство может стать ненасытным идолом, как Ваал или Молох. Страшно, что Цветаева отчасти права в своих выводах. Но разве можно платить столь высокую цену за счастье творить без помех? Какое-то жертвоприношение получается, причём человеческое.

Возможно, причина трагического конца Марины сокрыта и в этом внутреннем выборе. Её непосильное одиночество могло стать его результатом. Она не смогла насытить своё сердце любовью, не сумела согреться: «...ни с теми, ни с этими, ни с третьими, ни с сотыми, и не только с „политиками“, а я и с писателями, — не, ни с кем, одна всю жизнь, без книг, без читателей, без друзей, — без круга, без среды, без всякой защиты, причастности, хуже, чем собака...»^[2].

В письме к мужу она писала: «Ах, Сереженька! Я самый беззащитный человек, которого знаю. Я к каждому с улицы подхожу вся. И вот улица мстит».

А это из другого письма: «Я — не для жизни. У меня все пожар! ... Мне БОЛЬНО, понимаете? Я ободранный человек... Все спадает, как кожа, а под кожей — живое мясо или огонь... Я ни в одну форму не умещаюсь — даже в наипросторнейшую своих стихов! Не могу жить... Все не как у людей... Что мне делать — с этим?! — в жизни»^[3].

И страшный ответ на все терзания:

«В бедламе нелюдей
Отказываюсь — жить».

В письме от 17 ноября 1940 года, написанном за 9 месяцев до Елабуги, она признавалась: «Я, когда не люблю, — не я».

Как же мы похожи с тобой, Марина....

В Киеве каждый год проходит необычный праздник — фестиваль ленд-арта «Весенний ветер». Художники сами устраивают его для себя. Суть действа в том, что на обдуваемой всеми ветрами горе «Клинец» (в творческих кругах она известна, как «Паскотина»), излюбленном месте киевских художников, они строят всякого рода сооружения, работающие на ветру. После многочасовой работы гора покрывается гениальными творениями, которые в конце праздника ломают и сжигают. Творцы собственноручно разрушают только что созданное кропотливым трудом.

Довелось и мне однажды побывать на таком параде инсталляций, проходившем, правда, не в Киеве. Я помню это чувство сожаления. Душа сжималась от мысли, что такие уникальные объекты сейчас, прямо сейчас, будут уничтожены.

На самом деле, это очень полезное упражнение для творческих личностей. Я бы каждому литератору советовала пройти через подобное испытание. И вовсе не обязательно для этого ехать в Киев. Достаточно просто суметь отказаться от чего то, питающего авторскую самость.

В пору моей юности аналогичный урок устроил мне духовник. Тогда была уже готова к изданию книжка моих стихов, даже иллюстрации отчасти были готовы: два художника старались проиллюстрировать мои «шедевры». А духовник сказал: «Не делай этого, посмотри, сможешь ли ты НЕ издать её, сможешь ли устоять перед таким соблазном. Ты получишь право на книгу, если сумеешь от неё отказаться, если сумеешь не стать рабой банального авторского тщеславия». Я послушалась и, таким образом, получила прививку от авторского зуда, именуемого желанием во что бы то ни стало, любой ценой, издаться. Желание, конечно, естественное, однако превращающее многих литераторов в заносчивых, одержимых собой самодуров.

В этой связи вспоминается мне падение Денницы — высшего из ангелов, ближайшего к Творцу помощника. По одной из трактовок, он просто не смог отказаться от своих «талантов» ради того, чтобы двигаться дальше, чтобы возрастать в любви. Он достиг больших высот, но зацепился за них, и потому оставил Того, Кто его столь щедро одарил. Он присвоил всё себе, забыв, что таланты нам не принадлежат. Они даются лишь на время для того, чтобы мы их отдали, преумножив.

Авторский нарциссизм, мне кажется, того же духа. Вместо того, чтобы благодарно служить своим талантом ближним и Богу, автор начинает выворачивать мир наизнанку, требуя чтобы все служили ему, пытаясь всё и всех подмять под себя.

Если главная ценность литератора он сам и его собственное творчество, ему трудно вырасти в истинную личность, которая развивается лишь в процессе самоотречения. Себя настоящего мы получаем как дар от Творца в награду за смирение — не иначе...

И только истинная, Богом дарованная личность способна любить. А без любви все шедевры — лишь медь звенящая. И «что пользы человеку, если он весь мир приобретёт, а душе своей навредит»?

«Страдать надо, страдать!» — восклицал Ф.М. Достоевский после прочтения стихов юного Мережковского. Ибо талант, тонкий и чувствительный по природе, живя в юдоли печали, не может не страдать. Он болеет всеми болезнями современности, но в более острой форме. По его симптомам проще поставить диагноз, проще отыскать лекарство. Талант словно един со всеми, ибо сердце его вмещает муки и радости всего мира.

Ни в благодушии ленивом,
Ни в блеске славы,
Ни в тени —
Поэт не может быть счастливым
В тревожные для мира дни.

Беря пророческую лиру,
Одно он помнит
Из всего,
Что все несовершенство мира
Лежит на совести его.
(В. Федоров)

Частное, субъективное переживание литератор делает общественно значимым, как бы объективирует его. Творческий процесс, по сути, в том и состоит, что автор своё личное видение возводит на уровень сверхличностный, позволяющий «жечь» глаголом сердца людей.

Творчество — это способ выхода за пределы себя самого, своеобразный побег от одиночества. Художник имеет уникальную возможность рассказать миру о себе, выразить себя. Однако, посредством повествования о себе, он раскрывает, передаёт другим приобретённое им сокровенное знание о мире и человеке.

Именно поэтому каждый талантливый автор говорит читателю что-то новое, открывшееся только его уму, только его сердцу. И читатель, в свою очередь, открываясь автору, принимает добытое им знание, как своё собственное.

Самое сложное — увидеть, услышать, понять, открыть; затем надо найти соответствующую форму выражения, найти нужные слова, чтобы донести до читателя увиденное. Без особого призвания свыше такое дело осуществить крайне сложно, без него автор просто обречён графоманить. Я встречала очень милых, добрых и начитанных людей, которые силились писать, но то, что выходило из-под их пера никуда не годилось.

Кто-то творит славы ради, кто-то из любви к той или иной музе, кто-то ради познания себя и мира. А в ком-то все эти мотивы переплетаются в единое целое и являют миру уникальный талант — гения.

В любом случае, главное, чтобы автор служил чему-то более высокому, чем он сам, чтобы не самости ради и не корысти ради воплощались его шедевры. Тогда он и миру послужит, и себя не погубит.

Занимаясь творчеством, нельзя забывать, что это обычное, хоть и возвышенное, делание, в процессе которого мы творим не только тексты, но и самих себя. Важно, что делает с нами наше творчество, в кого мы превращаемся в процессе.

Особенно важно это для православного литератора, слово которого не должно расходиться с делом. Ведь иногда авторы подменяют дела словами, то есть пишут, чтобы не делать.

Творчество очень многолико. Лично для меня, главное произведение — сама жизнь: моя (внутренний и внешний, окружающий меня, миры) и жизнь близких, зависящих от меня людей. Исходя из этого я и делаю свой выбор, часто не в пользу литераторства. Хотя, оглядываясь назад, я вижу множество нереализованных идей, ненаписанных, но родившихся в душе, текстов. Они болят во мне, просят материализации. Они не дают мне спокойно жить и заниматься другими делами. Они изматывают меня и, если я их предаю, обиженно уходят...