Младший брат священномученика

И. И. Зеленцов

4 апреля православная общественность молитвенно почтила 15-летие со дня канонизации священномученика Василия Полтавского, епископа Прилуцкого (в миру — Василия Ивановича Зеленцова). Именно в этот год для нас, полтавчан, сполна открылась удивительная личность младшего брата святого — Ивана Ивановича Зеленцова. Воистину, это было чудо, ниспосланное милостью Божией, по молитвам святителя Василия.

Информации о жизни Ивана Ивановича до революции у автора данной публикации было достаточно, но о дальнейшей судьбе этого человека в Полтаве никто ничего не знал. Тогда как в России об Иване Ивановиче Зеленцове — лауреате Ленинской премии (удостоившегося её одним из первых среди советских педагогов) и народном учителе РФССР — издавались книги, печатались статьи, делались радиопередачи, проводились конференции, посвящённые его жизни и трудам. Те же, кто близко знал и помнил И. И. Зеленцова, в свою очередь, почти ничего не ведали о его родственнике, достигшем вершин святости.

Священномученик Василий (Зеленцов)

Памяти о братьях Иване и Василии «встретились» через многие десятки лет после того, как они преставились в вечность. Их, вышедших из одной колыбели боголюбивого рода Зеленцовых, судьба разбросала в разные стороны Православного Отечества. Во взрослой жизни они виделись и общались крайне редко, трудились на разных поприщах: Василий — преимущественно в церковной среде, а Иван — исключительно в миру. Но братья Зеленцовы-каждый в своей стихии — всегда были непревзойдёнными, ибо несли в свет безграничную любовь к Богу и жертвенное служение ближним.

Волей судьбы оба они похоронены на Ваганьковском кладбище г. Москвы. Святителя Василия, положившего жизнь на алтарь мученичества в 1930 году, палачи бросили в общую могилу страдальцев за веру. Ивана же — как видного педагога РФССР — с почестями схоронили в 1950-м у старого дуба.

Иван Иванович жил и трудился так, что не перестаёшь удивляться, как ему удалось избежать «меча правосудия» советского государства — ему, имеющему, к тому же, старшего брата Василия, уничтоженного как «особо опасного врага» этой же страны? Воистину, на то был Промысл Господен...

Иван Иванович Зеленцов (1879—1950)

Уроженец рязанской провинциальной глубинки, младший из четверых братьев священномученика Василия (Зеленцова). Лучший ученик Ранненбургского училища, образцовый выпускник Рязанской семинарии, один из блистательных студентов Московской Духовной Академии, кандидат богословия. Высокообразованный, всесторонне развитый, интеллигентный и очень обаятельный человек.

С 1894 по 1918 год — учитель словесности и философии в образцовых рыбинских гимназиях Ярославской губернии, увлечённый искатель педагогических новшеств, организатор и вдохновитель семейно-педагогического кружка, объединившего родителей, педагогов и священников г. Рыбинска. Активный инициатор создания в 1914 году Рыбинского религиозно-философского общества, решавшего сложные духовные вопросы в то тревожное и сложное время. Организатор духовно-просветительских печатных изданий. Председатель Ярославского присяжного суда, коллежский асессор, надворный советник. Лучший друг видных общественно-культурных деятелей, глубоко православных людей: философа А. А Золотарёва, академика-физиолога А. А Ухтомского, философа В. Е. Благославова, языковеда А. А. Боде (кстати, автора песни «Священная война»). Был награждён орденами Святого Станислава 3-й степени и Святой Анны 3-й степени, а также бронзовой медалью в память 300-летия дома Романовых.

Демократичен и прогрессивен, но при этом — патриот Православного Отечества. С тяжкой болью перенёс революционные события и последующие ужасы, сопровождавшие построение советского общества. В личной жизни — прекрасный семьянин, любящий и верный муж, преданный друг и честный товарищ. Строгий и требовательный к себе, ответственный в делах, волевой и принципиальный, очень аккуратный во всём. Собственных детей не имел, но всего себя десятками лет отдавал ученикам, для многих из которых в трудные периоды их жизни заменял отца.

И. И. Зеленцов среди учеников 110-й школы

После закрытия в 1918 году Рыбинской Мариинской гимназии чета Зеленцовых выехала в Москву. В столице Иван Иванович около 30 лет преподавал в элитарных («правительственных») арбатских гимназиях №№ 100 и 110 г. Москвы (бывших Флеровской и Брюхоненковской гимназиях). Там учились дети героев войны и труда, знаменитых полярников, генералов, маршалов, академиков, наркомов, министров, членов ЦК и просто «дети Арбата». Выдающийся педагог И. И. Зеленцов и в годы тоталитарного режима сумел оказать огромное плодотворное влияние на становление образа мышления и нравственности как простых, так и элитных детей. Несмотря на свою педагогическую «видность», он был беспартийным, не симпатизировал безбожной власти, оставался учителем «старой школы» и сторонником дореволюционных духовных традиций. Официальное «ветирование» веры в то страшное время было педагогической аксиомой. Но у человека всегда есть выбор. Иван Иванович шёл по жизни твёрдой поступью, безбоязненно проповедовал основы вековой отечественной культуры, через уроки добра сеял в юных сердцах христианские добродетели.

Учителю Зеленцову, выросшему в семье священника, труд педагога представлялся сродни деятельности пастыря, чьё влияние на души подрастающего поколения не могло быть ограничено рамками урока и чья собственная духовная жизнь была путём поиска ответов на неразрешимые вопросы, вопросы «истины» и «спасения», которые приобрели трагическое звучание в ХХ веке. Московские ученики ничего не знали тогда о духовном образовании своего учителя, его религиозных кружках и глубокой вере, определяющей не только его взгляды на жизнь, но и реальные поступки. Осознание этого до многих пришло лишь спустя десятилетия. Для своих воспитанников он был просто интереснейшим и любимым учителем, притягательной личностью, внутренне неизмеримо богатой и неповторимой.

Любовью за любовь, доверием за доверие платили Ивану Ивановичу его ученики. И пониманием — за понимание. Среди них: литератор Г. Поневежская; артист Г. Конский; «папа» Буратино и Незнайки А. Баталов; академик А. Сахаров; генерал-полковник госбезопасности ГДР М. Вольф; академик-геолог Е. Милановский; историк, профессор, председатель Союза краеведов России С. Шмидт; основатель и первый президент Российской академии естественных наук Д. Минеев; писатель Ю. Сотник; кинодраматург и кинокритик М. Туровская; кинодраматург А. Спешнев; драматург Н. Голикова; кинорежиссёр А. Бланк; врач Галина Фокина-Сольц; архитектор Б. Маркус; главный хранитель Музея-заповедника В. Д. Поленова Ф. Поленов и другие.

«Ты, солнце святое, гори!»

И. И. Зеленцов

Продолжением к сказанному послужат выдержки из книги «Ты, солнце святое, гори!» (Москва, 2000 год), в которую вошли воспоминания бывших учеников Ивана Ивановича. Метафорическое выражение Пушкина, взятое для названия мемуарного сборника, напоминает о том, что И. И. Зеленцов родился 26 мая (ст. ст.) 1869 года-то есть в день рождения А. С. Пушкина, которого он всю жизнь глубоко почитал и чьи произведения особо ценил. Собственно, это издание, весь его текст — плод коллективного творчества «лириков и физиков», тех учеников Зеленцова, которые смогли дожить до конца ХХ века. Дабы создать некую целостность портрета их любимого учителя — портрета, отражённого в их памяти, из книги были выбраны цитаты, характеризирующие Ивана Ивановича с разных сторон. При этом имена их авторов сознательно упущены, ибо ведь не ради себя они создавали эту книгу-как памятник своему великому наставнику! Когда фрагменты встали рядом, произошло удивительное — исчезла отрывочность. Возник некий хор голосов, где практически каждое предложение или абзац — новое, отдельное и дополняющее свидетельство, создающее идеал Учителя. Его ученикам посчастливилось — они его имели в детстве и юности, и он «сделал» их на всю жизнь.

Имя Ивана Ивановича Зеленцова — святое для нас. Оно объединяет и сейчас сотни его учеников, сохранивших в памяти чистоту его помыслов и сердца, это пленительный образ русского интеллигента, классический образ Учителя, оказавшего благотворное влияние на всех, кто приходил в его классы, прикасался к роднику его души.

Это был учитель-легенда. Он был мудр, умён, талантлив. Обладал феноменальной памятью и необычайной широтой знаний. Это могучая личность, влияние которой на судьбы учеников безгранично, многогранно. Ему были присущи обширный жизненный кругозор, огромный диапазон знаний, эрудиция, умение «уходить в века». Литературу он знал как мудрец. Учил тонко, ненавязчиво, ибо сам был глубоко одарённой творческой натурой. Он не стал актёром, может, из-за своего небольшого роста, но артистичность пригодилась ему на уроках литературы. Ивана Ивановича отличало редкое обаяние, невероятное его артистическое горение не было учительским. Это был живой человек очень высокого полёта. Интуитивно, или по семинарскому образованию, он владел великим искусством духовного общения.

Интеллигент высшей пробы Иван Иванович Зеленцов выделялся не только глубокими знаниями, но прежде всего умением синтезировать свой предмет — литературу с другими видами искусства. Он «заставил» нас интересоваться архитектурными альбомами, «пригласил» в консерваторные залы и протоптал нам дорожку в картинные галереи. Говорят, что Иван Иванович хорошо играл на скрипке.

Мне Бог подарил такого Учителя. Когда человек останется в людях, и тем более в их делах, отношении к миру, то это несоизмеримо ни с какими старыми и хитрыми словосочетаниями. Иван Иванович — сама чистота и опрятность, и физическая, и душевная. Он-как солнце. Романтик педагогики, поэт добротного учительского ремесла, открывший нам через литературу сложный мир человеческих отношений, развития общественной мысли, научивший нас любить Родину и каждого человека в отдельности. Один из учеников 110-й школы прошлых лет — писатель Марк Соболь сравнил учителя с постаревшим д'Артаньяном не по внешнему сходству, а по мужеству.

Он в сознательном возрасте пережил все три русские революции. Я вижу в нём не только труженика, но я вижу, прежде всего, человека, не сломленного никакими невзгодами и тяготами эпохи.

Известно изречение: «Обучение — это не наполнение сосуда, а возжигание пламени». Это именно то, что делал Иван Иванович. Его уроки были уроками интеллигентности, такта, гуманизма, уроками справедливости и доброты. Его урок — прежде всего нравственный, ибо он ставил вопросы: что есть любовь, долг, патриотизм, порядочность, честь. Он мог и вспылить, повысить голос, выгнать из класса, но всегда ощущалось, что он переживает за нас. К беседе с ним тянулись — а это и проводы (нередко групповые домой), и душевный разговор после занятия вечером в затихшей школе, иногда без освещения, но при открытой двери класса (мы могли всё видеть, но, естественно, не решались приближаться). Образ его поведения, его внешний лик также отвечали свойственной школьному возрасту потребности обожания и в удовлетворении и демонстрации «обожания» мы никогда не переходили границы разумного. Ивана Ивановича любили все, его боготворили, обожали, ревновали друг ко другу. От него исходил покой, он не назидал, не нравоучал.

Ещё не узнав нас поближе, Иван Иванович как будто авансом полюбил нас, как своих детей. Он называл нас всех по именам. Небудничными явились уже начальные его слова: «Мы открываем не просто первую страницу классного журнала. Мы открываем новую страницу жизни». Сказано это было негромким, каким-то мягким и вместе с тем приподнято-строгим голосом.

Над ним невозможно, как над другими учителями, подшутить, потому что недопустимо было бы его обидеть. Хотелось быть к нему поближе, впитывать каждое слово, несущее, как кажется, глубочайшую мудрость. Мы забывали о его маленьком росте, когда он на уроке «владел и княжил», завораживал беседами о тайнах творчества.

Весь неспокойный класс замирал при его появлении, и даже всегда имевшиеся «задники» (на задних партах) вели себя тихо. Видел нас насквозь, но не пользовался этим. Он никогда не унижал наше достоинство. Ругал, правда. Но не унижал. Возвышал-каждым взглядом, интонацией, жестом. Если мы в классе начинали шуметь, Иван Иванович не кричал, не стучал по столу, а закладывал руки за спину, становился к стенке у доски и молчал, пока мы не умолкали.

Помню, как мы, школяры, частенько списывали друг у друга на классных сочинениях или со шпаргалок, из критических статей, особенно из предисловий. Некоторые были виртуозами, и на обратной стороне школьных фартуков нашивали ткань с маленькими карманчиками, каждый из которых был предназначен для шпаргалок на определённую тему. Иван Иванович с сарказмом пригвоздил нас однажды к позорному столбу одной фразой: «Прекратите эту борьбу за существование!». Ох, как серьёзно сказал. Он формировал личность в нас, достоинство человека и дал программу на всю жизнь.

Был раз в моей школьной жизни прискорбный случай, когда добрейший и справедливейший Иван Иванович вынужден был изгнать меня с урока за выведшую из терпения болтовню с соседкой по парте. Он нашёл меня на перемене (заплаканную, на ступеньках верхней надстройки школы, в холоде и грязи), сел со мной рядом на лестнице и отечески обнял за плечи, успокоил и утешил меня, и я почувствовала, что он сам страдает, наказав меня, так как вся его натура противилась насилию.

Надо было видеть, как он старался обласкать, поддержать ослабевших, щедро похвалить того, кто старается чего-то достичь, и в то же время проявить требовательность, строгость, если это было необходимо. Помню, как он говорил: «Как я люблю Татьяну (Усевич)!» Он чувствовал её ранимость, незащищенность и потребность в любви. А уже после этого добавлял: «Ну что с ней сделаешь? Делает такие нелепые ошибки — пропускает буквы. Жалко ведь снижать за это оценку!»

Осенью 1945 года я тяжело заболела. Мои родители выбивались из сил в борьбе за мою жизнь. Учителя и одноклассники присылали ко мне всех знакомых им врачей. А я не спала, не ела и с каждым днём слабела. И вот однажды подруги принесли мне записку. Двойной листок из тетради в линейку был свернут фантиком, на наружной стороне которого было написано: «Наташе Строевой от И. И. Зеленцова». Я развернула «фантик» и прочла: «Дорогая, милая Наташенька! Хорошая моя девочка! Поздравляю Тебя с наступающим Новым годом, желаю Тебе, веточке хрупкой, сил и здоровья, радости и счастья! Пусть Солнце Пушкина осветит весь твой жизненный путь! Глубоко любящий и благодарный Тебе И. И. Зеленцов». Подумайте, что почувствовала ученица, которой лучший, старейший учитель школы пишет, что он благодарен ей! Я спрятала записку под подушку и время от времени перечитывала ее, счастливая и полная надежд.

В разгар экзаменов, — вспоминал Иван Иванович, — пришёл ко мне домой гимназист, положил на стол рукопись-пьесу, ни много ни мало — в семи актах, и с отрешённым видом, несколько охрипшим голосом произнёс: «Вот, прочтите. Если бесталанно — одно остаётся: «умереть». Усадил я его за стол, жена поставила самовар. Стали мы пить чай и беседовать по душам, повели тихий, неспешный разговор о том, о сём. Потом сыграла нам жена на рояле. Посидели, помолчали, послушали. А когда он уходил несколько часов спустя, о смерти больше и речи не было. Убеждать, стыдить — с этого нельзя начинать. И надо сделать так, чтоб человек научился сам справляться со своими сомнениями, со своей душевной неурядицей. Сначала помочь, поддержать, а потом отпустить — учись ходить сам, сам себя воспитывай. Жизнь сурова, она тебя в разные переплёты возьмёт, умей всё встретить достойно и твёрдо.

Время, в которое мы учились, было сложным. Ученики школы, расположенной в «интеллигентском районе», на собственном опыте узнали размах репрессий и беззакония тех лет. Ни одного раза мы не видели, чтобы к кому-либо из учеников, у которых были арестованы родители, изменилось отношение учителей. Не было допущено ни одной бестактности.

Его усы, и бородка, и уж совсем не современное пенсне делали его абсолютным исключением из того, что нас окружало. А нас окружали страшные времена. И вот в такие страшные времена присутствие где-нибудь чего-нибудь светлого уже было хорошо. В таких условиях Иван Иванович стремился спасти наши души, чтобы мы не «оболванивались», не поддавались идеологическим штампам тех лет.

Внезапно он щёлкал пальцами и восклицал: «Ну а что вы на это скажете, господа?» Да, да, он тогда, в те годы, иногда называл нас господами, это слово объединяло всех нас, роднило. Подумать только — в советской трудовой опытно-показательной школе преподаватель называет учеников (часть из которых была уже комсомольцами) не товарищами или ребятами, а господами!

Шёл страшный 1937 год! Учитель понимал, почему на уроках или переменках девочки плакали — дома было горе. В это время он заменял многим отцов. «Вы такое напишете в сочинениях, что меня вместе с вами упекут на Соловки», — не раз повторял он. И попросту, по отечески, сетовал: «Ну, что с вами делать — безотцовщина!»

Его долгие паузы на уроках, пронзительный взгляд, как бы испытывающий нас на прочность, способность донести до нас правду литературы этой кровавой первой половины ХХ века, нередко молчание вместо красноречия, сочувствие к тем, кого постигло горе безвинной гибели родителей.

В школьном сочинении, написанном в стихах, Галя Сольц слышит в «Плаче Ярославны» плач своей матери по мужу. Учитель понимает, о чём пишет девочка, дочь репрессированного журналиста И. Сольца. Он будет защищать её перед РОНО, но не сможет отстоять заслуженную ею медаль.

Прощай, школа! Выпускной вечер. Торжественное вручение аттестатов зрелости. Сначала вручают золотые медали, затем — серебряные. В честь каждой медалистки приглашённый на вечер военный оркестр в глубине зала играет туш. Доходит очередь до немедалисток. Всем аплодируют. Оркестр безмолвствует. И неожиданно при вручении аттестата зрелости Гале Сольц раздаётся громоподобный туш. Все встают и аплодируют скромной, небольшого роста девочке, не получившей медали из-за того, что её отец был репрессирован в 1937 году. Кто договорился с военным оркестром? Кто пошёл на такой шаг? Кто был у нас самым смелым? Это до сих пор остаётся тайной, но думаю, что это мог сделать только самый справедливый и честный человек в нашей школе — Иван Иванович Зеленцов. Такой это был человек.

А как показателен рассказ выпускницы 100-й школы Марианны Узуновой (теперь она историк, доктор наук М. К. Трофимова): во время выпускного экзамена по литературе, она, претендовавшая на медаль, дочь осуждённого уже «врага народа», вдруг от волнения утратила даже способность писать и беспомощно смотрела на чистый лист бумаги. Ивана Ивановича это, конечно, взволновало уже на экзамене, а потом он умудрился сделать так, что выпускнице зачли сочинение.

В 1946 году разразилось Постановление ЦК ВКП(б) о журналах «Звезда» и «Ленинград». Иван Иванович, мудрый старый человек, знавший цену истинной поэзии и искусству и преходящее значение подобных выбросов идеологической машины, открыл двери класса — «класса Зеленцова» — для интеллигенции района, родителей и детей и на незабываемом открытом уроке прочитал лекцию о Серебряном веке русской поэзии, когда блистали имена Александра Блока, Анны Ахматовой, Николая Гумилёва, Осипа Мандельштама. Это было равносильно подвигу. Он дал урок о символистах, не называя их декадентами. Это был урок, который нас ошеломил.

В 1947—1949 годах никакие политические дискуссии не были возможны. Он даже упоминать не мог, что сделала с нашей литературой советская власть, вынудив эмигрировать одних писателей, физически уничтожив других, ломая и обрекая на творческое бесплодие третьих. Он действовал иначе. Оказывалось, например, достаточным прочитать нам вслух «Антоновские яблоки» Бунина, прочитать так «вкусно», что, казалось, над нашими партами стоит чудесный запах этих яблок, — и это была самая надёжная «прививка» против любого осуждения эмиграции: мы поняли не умом, а всей подкоркой, что Бунин — замечательный писатель и, как бы он ни поступил, правда на его стороне.

Когда я с трудом просыпался в холодной комнате неотапливаемой квартиры, согревала единственная мысль о том, что сегодня предстоит что-то очень хорошее. Этим хорошим был урок Ивана Ивановича...

Несколько лет спустя, когда гитлеровцы находились вблизи объявленной на осадном положении Москвы, я был на фронте возле озера Ильмень, Иван Иванович прислал мне письмо. Рассказывая о воздушных налётах на столицу, ночных дежурствах на крыше и размышляя о судьбах народов, русского и немецкого, каждый из которых мог гордиться своей историей, культурой, учёными, он очень мудро заметил: «Как горько видеть, что немецкий народ сошёл с ума. Как стыдно ему будет потом за такое свое поведение».

Когда немцы совершили свой первый налёт на Москву, навстречу, вместе с другими пилотами вылетел на своём истребителе один из учеников Ивана Ивановича. — Вылетая, — рассказывал он позже, я подумал о тех, кто остался в Москве, о тех, кого буду защищать, о самых любимых и дорогих людях. И одним из первых встал передо мной образ Ивана Ивановича, его седая голова и добрые голубые глаза.

— Война для меня, — говорил Иван Иванович, словно думая вслух, — большая проверка. Ведь часто мы неверно оцениваем ребят, поверхностно, однобоко. Иные наши представления о людях потерпели крах. Но в целом проверку мы выдержали.

Когда Иван Иванович был болен, двери Боткинской больницы, где он лежал, ломились от посетителей. Не было ученика, который не пришёл бы навестить, не написал бы письма, не принёс бы книги. Когда исполнилось 40 лет с начала его педагогической работы, в школьных коридорах протолкнуться было невозможно, а учительскую толпами осаждали нынешние ученики и давно окончившие.

А ведь он был простой человек, жил также трудно, как и мы все. В последние годы жизни поставил свою кровать в чётырёхметровую комнатку при кухне в коммунальной квартире (которая называлась «комната для прислуги»), оставив жене для занятий музыкой их общую десятиметровую комнату с пианино, горой книг, любимыми мадоннами Леонардо да Винчи, Рафаэля на стене и портретом Бетховена. Говорили, что он берёг её руки пианистки и не разрешал ей пользоваться острыми предметами.

«Кабы на цветы да не морозы», — говорил Иван Иванович. Как будто он знал, что умрёт зимой.

При жизни Ивана Ивановича, не видя его годами, мы все ощущали, что он есть, и это чувство грело. А когда он умер, всё вдруг кончилось... мир стал другим, опустевшим, холодным. Мы все, выпускники разных лет — и довоенных, и послевоенных, — все живые пришли проститься с Учителем. Идя в женскую-110-ю, где назначена была панихида, я предвидела, что встречу слёзы и скорбь, но то, что там произошло, потрясло всех. В зале масса маленьких девочек, заплаканных, несчастных, зал не мог всех вместить. Множество цветов (а ведь была зима. — Т. Ч.) и венков. Помню лицо директора Ивана Кузьмича Новикова с красными от слёз глазами. Для него с кончиной Ивана Ивановича — сподвижника, талантливейшего учителя, прославившего школу, как видно, тоже всё кончилось.

Но когда артист Киселёв начал читать «Лес» Кольцова, я буквально была ошеломлена, и все замерли от торжественности и красоты момента. Похороны превратились в необыкновенные. И «Вакхическая песня» Пушкина, которую прочёл Киселёв по завещанию Учителя, прозвучала как эстафета Жизни. Он завещал играть Чайковского на своих похоронах. Шестая симфония — это прощание с жизнью, тема неотвратимости и неопределённости смерти. И то, что он просил об этом — его победа жизни над судьбой.

На его похоронах было несколько сотен человек, гроб его несли до самого Ваганьковского кладбища.

К портрету:

Гордо поднятая голова, волевой, устремлённый в будущее, «соколиный» взгляд, чувство собственного достоинства, интеллигентность, собранность, строгость и вместе с тем — усталость, доброта. И удивительные глаза, в которых — не поймёшь даже, как, — всё одновременно или само собой одно переходит в другое, улыбка сменяет серьёзность, а иногда даже и гнев, и словно всё вместе существует, всё постоянно напоминает: есть, есть, всё это есть, и всё это очень важно, и во всём — его мысли, его отношение и оценки.

Мы звали его между собой Одуванчиком из-за нимба белых пушистых волос над его высоким лбом. Весёлая, седая всклокоченная шевелюра, эспаньолка и скользящие вниз по переносице очки в железной оправе. Добрая улыбка из-под седых усов, неожиданно для его облика не низкий, а высокий голос с богатейшими интонациями: от грозных, громоподобных до обезоруживающе ласковых. На нём неизменный серый костюм. Пиджак расстёгнут, под ним виден жилет. В левой руке он держит пухлый потёртый портфель.