Симуляция веры

Их цель — сделать православие разменной монетой общегуманистических практик, устранив, таким образом, опасного конкурента. Продажа стула или автомобиля безразлична для предмета купли-продажи. Но продать веру — значит уничтожить ее. Они это прекрасно знают. Поэтому борются с религией как с чудаком, который грозит «обрушить рынок». Ведь с узколобой монетарной точки зрения принципы и вера — это лишь задирание цены. Что дешевле, купить или уничтожить? «Гуманизировать» православие или объявить ему открытую войну? Втянуть в оранжевые проекты или сделать мишенью антицерковного оранжевого проекта? Именно такой ультиматум нам выдвинут сегодня. Нас склоняют к почетной капитуляции. Надо лишь согласиться стать либеральными. Либерализм — идеология, которая рассматривает остальной мир и любые другие формы власти как некие бренды. И церковный мир для них — просто одна из полочек в громадном мире-супермаркете.

Александр Щипков

Статья «Симуляция веры» о Болотном богословии и Майданном богословии написана в середине декабря 2013 года. И, честно говоря, я планировал её опубликовать не раньше февраля-марта 2014-го года, когда майданные страсти в Киеве окончательно стихнут. Но Антуан Аржаковский под Рождество выложил в Сети блестяще написанный текст «Я не могу молчать», который развивает (фигуранты моего текста — школьники, по сравнению с Антуаном) «площадное» богословие (примат политического над церковным). Круг замкнулся — Болотная, Майдан, Pigalle. Смысла держать мой текст взаперти не осталось.

Существует майданная политика и экономика, есть даже майданная дипломатия. Обо всем этом было написано не раз. А вот феномен майданного богословия до сих пор, кажется, выпадал из поля зрения СМИ. Дождемся ли мы откровенного разговора об этом? Во всяком случае, попробуем его начать.

Площадные теологи

В декабре 2013 года либеральные православные СМИ растиражировали статью украинского архимандрита Кирилла Говоруна с шокирующе откровенным названием: «Жизнь в Церкви. Богословие Майдана». В этом извилистом тексте хватает невнятных мест, претендующих на отражение неких исторических закономерностей. С другой стороны — вроде бы не всуе поминаются блаженный Августин, Иоанн Златоуст, Максим Исповедник. Но есть и такие пассажи, от которых благочестивому читателю становится не по себе.

Сперва замечаешь лишь пару неточностей, но довольно симптоматичных. «Отдельные церковные деятели осознавали необходимость развития отношений с обществом как таковым, а не только с государством». А что, разве Церковь изначально не часть общества? Верующие — какие-то пришельцы? Термин «прото-гражданское общество» отдает секулярной схоластикой и оставляет канцелярское послевкусие, но и это мелочи.

А вот дальше мы слышим нечто удивительное.

Автор впадает в неслыханную откровенность и делает странное для священника заявление: «Майдан в своей ценностной составляющей значительно перерос и украинские церкви — все без исключения... украинские церкви начали подтягиваться до того уровня нравственного сознания и ответственности, которые продемонстрировал Майдан... они перешли к тому, чтобы делами и словами солидаризироваться с ценностями Майдана, осознав родственность его принципов с христианскими».

Вот тебе, бабушка, и Юрьев день. Оказывается благодать нынче не в храме, а на Майдане, и потыкать омоновца железной палкой под шлем или ударить цепью — все равно, что переставить светильник разума из головы в сердце. Это мы слышим от христианина и духовного лица.

Вопрос не в том, хорошо или нехорошо, правильно или неправильно быть на Майдане. Само сравнение церковности с политическими сообществами кощунственно. Но это еще не самое плохое, что есть в майданном богословии архимандрита.

Национал-майдан

Говорун стремится подкрепить диковатую для священника риторику ссылкой на позицию европейских церквей после войны: «В Европе нацизм и Холокост заставил церкви коренным образом переоценить свои отношения с государством и обществом. Родилась даже отдельная отрасль богословия — политическая теология как реакция в основном на немецкий тоталитаризм и Вторую мировую войну».

Все, конечно, хорошо. Только аналогия с Украиной в этом пункте сильнее всего хромает. Потому что в среде украинской оппозиции очень ощутим нацистский душок. Особенно неприлично это выглядело в период президентства Виктора Ющенко.

Бойцы УНА-УНСО с красно-черными повязками, лозунги типа «Русский мир должен исчезнуть», уверенность в расовой неполноценности «москалей» и «восточников» — это так, мелкая соринка в глазу? И призывы к Майдану — «показать пример дикой Азии» архимандрит Кирилл Говорун, похоже, не считает ксенофобскими.

У нас много спорят о русском национализме. Но национализм украинский, в отличие от российского, на деле мало отличим от нацизма. Именно на Украине, а не в России он имеет военизированное крыло. Может быть это и есть один из признаков вожделенной «общественной субъектности»? Похоже, архимандрит страдает неразличением политических «духов».

«Богословие Майдана» претендует в устах таких как Говорун на статус новой религии. Этот гражданский культ — по сути, открытый призыв к Реформации. Но Реформации даже не религиозной, как в Европе, а секулярной, политической, в ряде случаев покрытой метастазами самой пещерной из идеологий.

Стоит лишний раз задуматься над тем, какая бездна открывает нам себя в речах Говоруна. После этого остается лишь констатировать, что подобные пастыри провоцируют в УПЦ МП раскол. Я рад бы был ошибиться, но не нужно себя убаюкивать. Надо срочно искать противоядие.

На этом можно было бы и закончить, если бы не дежа вю.

Украина как Россия

Сколько не говори, что «Украина — не Россия», никуда не денешься от странного факта: происходящее на Украине уже было в России. На Украине был свой 93-й год, но без танков и стрельбы. А в России есть своя программа партнерства с Европой, куда более реалистичная, чем украинская, и без кабальных условий.

Вот и околоцерковная ситуация, намеренно привязанная к политике людьми определенного склада — одна на двоих. Правда, на Украине болезнь зашла дальше. Однако «политическая теология», за которую ратует киевлянин Говорун, России уже знакома. В РФ рождение политтеологии совпало с формированием прослойки так называемой «церковной интеллигенции».

Московский публицист Сергей Чапнин в конце марта 2012 года опубликовал программную статью «Пятидесятница христианской общественной жизни». В этом материале все очень напоминает логику архимандрита Говоруна. Автор на голубом глазу заявляет о пробуждении христианского общественного действия в ходе политических митингов «за честные выборы» в декабре 2011 — марте 2012 года. Он говорит о позиции «ряда священников и мирян» — позиции, которая так и не вылилась «в христианские митинги или пикеты».

Стоит прислушаться к звучанию фразы: «Пробуждение христианского общественного действия стало очевидным после декабрьских выборов в России». Хорошо, что не к началу третьей пятилетки.

Отношение к политике: два мира — две системы

Может показаться, что и Чапнин и Говорун ратуют за социально-политическую церковную позицию. Это было бы важно.

Вот, например, в августе 2011 года на христианском форуме «Rimini Meeting» одна из встреч была посвящена христианской политике, и в ней участвовали яркие политики-христиане из разных стран. Да что там, в той же Польше все консервативное политическое крыло пропитано католицизмом. И только в России социально-политическая позиция носителей православных взглядов всячески табуируется. Все еще в ходу такие слова-ярлыки как «клерикализация» и «мракобесие». Желание лишить православных права голоса очень велико.

По оценкам социологов в России сегодня проживает до 80% православных христиан. Неизбежно возникает вопрос: почему у нас нет православных политиков? Почему градус антиправославной ксенофобии в РФ так высок?

И вдруг на фоне всего этого звучит призыв: идите на Болотную и Майдан. На первый взгляд кажется: ну, чем не политизация? Но эта аналогия лишь на первый взгляд может выглядеть удовлетворительной.

На деле мы, к сожалению, сталкиваемся с призывом, противоположным тому, который означал бы социальное и политическое пробуждение Церкви. Дело в том, что либералы в Церкви призывают отстаивать в политике не свои, а чужие, нецерковные интересы. Именно так они видят процесс политического «пробуждения». Например, доктрину мнимой евроинтеграции. Или, в российских условиях, бесполезную «ротацию» правящих элит в удобном для «друзей» направлении.

Ради этого выдвигается абсурдный и кощунственный тезис: участие в политике само по себе очищает, а гражданственность служит формой благодати. Пребыванию в толпе протестующих присваивается сакральное значение — а ведь это уже пародия на литургию, как давешние советские демонстрации, которые были пародией на крестные ходы.

Это не православие в политике, а политика вместо православия. То, в чем нас пытается обвинять либеральствующая внутрицерковная публика, она сама же и практикует. Вот потому и обвиняет.

Эта чудовищная подмена представляет такую же опасность, как раннее советское обновленчество. И вызывает такую же тошноту, как описанный Михаилом Булгаковым фокстрот «Алилуйя!». Трансгуманизм, расписанный «под православие», выдает себя за церковность. Ощущение фальши, которое вызывают эти призывы, неистребимо как запах сырости.

Либерал-православие как оксюморон

Почему же православных призывают разменять веру на политические игры, но политически оснастить и защитить саму веру, само православие — не позволяют?

Либерализм — идеология, которая рассматривает остальной мир и любые другие формы власти как некие бренды. И церковный мир для них — просто одна из полочек в громадном мире-супермаркете.

Право на существование в этом супермаркете идей имеет что угодно, от православия и вуду до коммунизма и сатанизма. Но при одном простом условии: если они разделяют господствующие в либерализме ценности. Православие? Пожалуйста, но либеральное. Коммунизм, постмодернизм, экстремизм и постэкстремизм, пофигизм и пуссеизм — без проблем. Но если только вы разделяете ценности либерального интернационала. То есть не признаете никакой власти кроме денежной. И тогда вера, убеждения, принципы, — все превращается в товар. Православие в их понимании — это лейбл, модный в ближайшем сезоне. Все тот же трансгуманизм, но от кутюр. То есть немножко «по-православному».

Попытка же поднять ту или иную ценность выше ее рыночной стоимости вызывает обвинения если не в тоталитарных комплексах, то, как минимум, в «политизации» и «идеологизации». Хотя богословие в исполнении самих этих идеологов превращается в подобие курса исторического материализма. За уклонизм практикуют в своем узком кругу подобие анафемы, только ее роль играет особая форма «нерукопожатности». Имеется в виду изгнание из сообщества, то есть аналог отлучения.

Почему же либерализм оставляет от православия лишь внешнюю оболочку, «выедая» сердцевину — убивая самое душу христианства? Почему он не совместим с православием? Потому что либерализм — идеология рынка. Причем тотального — когда свойство «быть товаром» распространяется не только на материальные ценности, но и на идеи, принципы, права и свободы (либеральные адепты так внимательны к ним потому, что поросенка, прежде чем он будет зарезан, надо холить и лелеять). Все в либеральной парадигме имеет право на существование при одном простом условии: надо быть товаром. В ином случае ценность объявляется тоталитарной, любое мнение — идеологизацией. Это форма тотального контроля.

Конечно, сама либерально-православная инквизиция не имеет в своем распоряжении костров и крючьев в натуральную величину, но методом смолы и перьев в исполнении подручных СМИ владеет вполне. Мы вынуждены лишний раз напоминать об этом, потому что очень уж высока «цена вопроса» — говоря либеральным языком.

Их цель — сделать православие разменной монетой общегуманистических практик, устранив, таким образом, опасного конкурента. Продажа стула или автомобиля безразлична для предмета купли-продажи. Но продать веру — значит уничтожить ее. Они это прекрасно знают. Поэтому борются с религией как с чудаком, который грозит «обрушить рынок». Ведь с узколобой монетарной точки зрения принципы и вера — это лишь задирание цены. Что дешевле, купить или уничтожить? «Гуманизировать» православие или объявить ему открытую войну? Втянуть в оранжевые проекты или сделать мишенью антицерковного оранжевого проекта? Именно такой ультиматум нам выдвинут сегодня. Нас склоняют к почетной капитуляции. Надо лишь согласиться стать либеральными. То есть поддержать политические спекуляции и тупиковые болотно-майданные требования.

Скажем прямо. Сегодня либерал-православие становится главной угрозой единству и благополучию Русской Церкви. Оно опаснее антиклерикализма и деструктивных сект. Медленный яд убивает вернее, чем выстрел: от него нельзя спрятаться. Средство только одно: не пробовать на язык сомнительное блюдо.

Баррикада и метанойя

Итак, отдельными представителями УПЦ и РПЦ проповедуется очищение через политическую активность. Метанойя на баррикадах и в колоннах. Как ни странно, в этой доктрине нет оттенка глумления, присущего советским обновленцам, которые кривлялись как бы всерьез, но как бы и в шутку.

Политическая метанойя — это серьезно и это похоже на религию, но только похоже.

Разумеется, все это не имеет ничего общего с социально-политической позицией Церкви (выраженной, например, в «Социальной концепции РПЦ»). Та производна от заповедей христианских, а здесь речь идет о политическом расцерковлении, прикрытом «религиозным» фразерством. Церковь хотят заставить своим авторитетом подкрепить внецерковную, секулярную политическую программу. В этом разница.

Стандарт христианского гражданства, по их мнению, только один — оранжевый. Майдан и баррикады, баррикады и майдан. Это не бунт бессмысленный и беспощадный, но восстание среднего класса. Осмысленно-циничное и низводящее все остальные классы до статуса «быдла». А в ответ получающее звание «офисных хомячков».

Когда такое происходит в обществе, это грустно. Когда начинает происходить в Церкви — страшно. Церковь так устроена, что она не может отторгнуть и того, кто идет в нее с распростертыми объятиями, но с закрытым наглухо сердцем. Церковь не может делить единоверцев на чистых и нечистых. Церковь принимает всех. Именно этим они и пользуются.

Когда большинство поймет глубину и серьезность проблемы, может быть уже поздно. Раскол станет неизбежным. Ведь там, на Украине, он уже идет. А в России?

Мы можем цитировать евангельские строки о тех, кто «соблазнит хоть одного из малых сих» и кому «было бы лучше, повесили ему мельничный жернов на шею», но от этого не легче ни соблазняемым, ни соблазнителям.

Взгляды майданных богословов далеки от догматических, это понятно. Кроме того, они уже были опровергнуты историей, как европейской (когда католическая церковь благословляла этнические чистки), так и русской.

Нечто подобное русская история знала в период расцвета терроризма. Эсеровские боевики говорили вполне открыто: «Верю, потому и убил». Таковы были слова террориста Ивана Каляева, который 4 февраля 1905 года на территории Кремля бросил бомбу в великого князя Сергея Александровича.

Убийство великого князя тогда, напомним, вызвало безмерное ликование в среде либеральной интеллигенции. Такое же ликование она демонстрировала и в октябре 1993 года при расстреле Белого Дома. Сейчас никто не стремится лишить жизни конкретного человека, но сама Церковь может быть расколота их руками.

Секулярное «православие» представляет собой подмену слова Божьего. Если сегодня не сделать необходимых выводов, мы можем стать свидетелями раскола Украинской Церкви. И остановить этот процесс будет трудно.

religare.ru