Се восходим во Иерусалим
Фантастическая повесть
Страницы
Посвящается
Памяти Оптинских новомучеников
Василия, Трофима и Ферапонта
1
Сегодня он пришёл один. Я говорю «сегодня» потому, что это он меня так научил. Раньше я не знала. Он сказал мне, что «сегодня» — это когда я вижу его, вижу других ангелов, вижу небо — синее-синее, такое синее, что больно глядеть, вижу звёзды — смешные такие, вижу, как надувается луна, важничает. Чего важничать-то? Пройдёт ещё несколько таких «сегодня», и от неё останется совсем маленький краешек, а потом и вовсе исчезнет, тоже, правда, не надолго. Она вновь появится и вновь будет важничать. Но больше всего я люблю Солнце. Он сказал мне, что есть такие, которые не могут смотреть на Солнце — слепнут от яркого света. Глупышки! Как же можно жить рядом с Солнцем и не смотреть на Солнце. Я люблю Солнце! Каждый раз, когда наступает «сегодня», я первым делом бегу к Солнцу. Купаюсь в Его сиянии, ласкаюсь в Его тепле. Я люблю Солнце. Я люблю просто произносить Его имя. Солнце. Здравствуй, Солнце! Милое Солнце!!
А ещё я люблю, когда приходит он. Хотя приходит — это не совсем правильно. У него нет ног. Он не может ходить. У меня есть ноги. Я знаю. Он мне сказал. А у него нет. Но он всё равно приходит. Почти каждый раз, когда наступает «сегодня». Он говорит, что есть еще «вчера». Но я не хочу об этом говорить. Боюсь. Очень боюсь. Вчера — это когда нет света, нет неба, нет цветов и нет Солнца. Если бы хоть цветы были — не было бы так страшно, ведь цветы — образ Солнца. Они добрые и сияющие. Но в наступающем «вчера» нет цветов. Нет ничего. Нет его. Нет меня. Он говорит, что есть такие, кто называет это сном.
К счастью «вчера» длится недолго. Снова из темноты доносятся песни мудрых птиц, снова цветы очищают от мглистых пятен свои лучистые образа, сливаясь в один яркий, играющий красочным разноцветьем Образ Того, Кто вот-вот появится из-за белоснежных горных вершин, тёмно-зелёных кедровых верхушек и частокола кипарисовых свечей. Солнце! Здравствуй, Солнце! Милое Солнце. Я люблю Тебя, Солнце.
Однажды он сказал мне, что есть такие, кто считает звёзды — далекими солнцами. Глупышки! Если собрать все, все, все звёзды вселенной воедино, они не смогут засверкать даже так, как сверкает одна только астра в моём саду. А тепло? А ласка? А любовь? Без Солнца не наступит «сегодня». А где бывают звёзды, когда Солнце подходит к моему саду так близко, что заливает тёплым золотом каждую точечку на спинке божьей коровки, каждую морщинку на стволе древнего дуба, каждую щёлочку млеющей от золотого наслаждения земли? Их нет. Они прячутся. Наверное, боятся обжечься. Смешные. Если бы Солнце только захотело, то давно бы испепелило все звёзды до единой. Но Солнце доброе. Оно никого не сожжёт, даже старого дракона, живущего за синими небесами. Про дракона я знаю от него. Он часто рассказывает мне о нём. Дракон был когда-то птицей. Большой и красивой. Белоснежной. Летал у Самого Солнца, не боясь обжечь крылья. Ему завидовали даже цветы. Уж так завидовали, что считали, глупые, равным Солнцу. А Солнце не обижалось, лишь чуть отодвигалось от парящей птицы, чтобы случайно не подпалить ей перья. Но восхищение цветов и звёзд влекло птицу всё выше и выше. К ярким лучам, к золотому престолу. И вот, при неосторожном взмахе крыла, вспыхнули перья факелом. Бросилась птица вниз, в струях воздуха сбивая жестокое пламя. Чем дальше от Солнца, тем слабее горел огонь и, наконец, погас вовсе. Вот только перья у гордой птицы закоптились, покрылись сажей, а дым от огня собрался в тучи. Так и летают эти тучи над землёй, наводя ужас на цветы и деревья, а ну, как прилетит чёрная птица с тлеющим пером и пожжёт всё живое на земле. Лишь звёзды радуются тучам и птице. Их блеск в темноте ярче и красивей. Часть звёзд гордая обиженная птица проглотила и теперь, когда сердится, изрыгает из клюва искры и дым — новые грозовые тучи. Тучи плывут к Солнцу, стараясь спрятать Его от земли. Глупые! Солнце не спрячешь. Солнце ярче любой тьмы. Ох, и злится чёрная птица-дракон. Улетела далеко-далеко, за синь небес. Скрипит зубами, содрогая землю, думает, как бы навредить Солнцу.
Это мне всё он рассказывает. Мой друг. Хороший, добрый. Я его люблю. Но Солнце люблю больше!
Здравствуй, Солнце! Милое Солнце. Я люблю называть Тебя по имени. Солнце. Я люблю!
Сегодня опять пришло «сегодня». И опять он пришёл ко мне. Чаще всего он приходит один. Нам хорошо вдвоём. Мы работаем и играем. Я умею играть. Я ведь ещё ребёнок. Так он говорит. А я не знаю. Я никогда не видела себя со стороны. Вот цветы. Одуванчики. У них есть детки — парашютики. Есть детки у каланхоэ. Забавные такие, усатые. Сидят рядками на маминых листьях. Мама… Я никогда не видела свою маму. Но я знаю, что где-то она у меня есть. Не потому, что он мне сказал. Я сама знаю. Чувствую. Не здесь. Не в этом мире. В другом. В том, что скрывает «вчера». В том мире я знаю, что такое боль и страх. А здесь я этого не знаю. Здесь у меня есть друг. Есть Солнце. Здесь у меня нет только мамы. Но однажды, я верю в это, он приведёт мне Маму. Обязательно приведёт. Он ведь такой добрый.
2
А вот я вам расскажу о своём брате. Умора. Животики понадрываете. Над ним весь наш городок потешается. И поделом. Не мужик, а чудо в перьях. Нет, конечно, работать он умеет. Ничего не скажу. Лентяем никогда не числился. Ещё в детстве бывало соберёт нас мама поутру, и каждому работу задаст: тому по воду сходить, тому дров натаскать, той коровку покормить. Всем дел хватало. Городок у нас маленький — почти деревня. И почти у всех есть своё хозяйство: коровки, курочки, поросятки. А нас у мамы шестеро было с Андрюхой вместе. Андрюха — это и есть мой брат, о котором я хочу рассказать.
Он в семье самый старший. Ему и самая тяжёлая работа доставалась — загон от навоза чистить. Так он свою работу сделает шутя, а потом младшим помогает. Мама видит, что мы со всем управились, довольная. Всем по конфетке даст. А Андрюха свою не съест, а сестрёнке младшей или мне отдаст. На нём и в школе все верхом ездили. Кто больше всех металлолома принёс? Андрей Григорьев. Кто лучший тимуровец школы? Андрюха. Кто на субботниках больше всех деревьев посадил? Опять же наш Андрей. А кому за это за всё грамоты да благодарности достаются? Да кому угодно: звеньевому, председателю совета отряда, заведующему культмассовым сектором, ещё кому-то там. Только не Андрюхе. Другой бы возмутился разок, потребовал бы справедливости. А наш братец от счастья так и светится, что грамоту очередную унёс домой его отрядный председатель. Ха! Я не помню, чтобы у него когда-либо были свои игрушки. У всех детей, естественно, есть свои игрушки. На то они и дети. Мишки там, зайки, мячики, кубики, куколки, солдатики, пистолетики, скакалки. Всё, как положено. Всем нам мама тоже дарила игрушки. На день рождения, на Новый год. И Андрюхе, конечно же. Только он свои игрушки прямо в свой день рождения нам раздаривал. Мама только руками всплеснёт:
— Андрюша! Это же твои подарки. У тебя сегодня праздник.
— Пусть. Мама, — только это и скажет.
А сам смеётся счастливый, когда я у его медведя начинаю лапу отламывать. Правда, если всё-таки отломаю, он перестаёт радоваться, уходит куда-нибудь и сидит печальный. И ведь не игрушку жалеет — медведя. Как он косолапый теперь жить будет без лапы-то? Это я много лет спустя понял. А тогда забавляло меня очень Андрюхино поведение. Я нарочно его вещи портил, чтобы поглядеть, как брат слезу пускает. «Так тебе, — думал, — жадине и надо».
В старших классах он плотничать изловчился. Вообще, любая работа в его руках горела. Но мне почему-то кажется, что именно к дереву у него особенно тянулась душа. Уж какие фигурки он вырезал, уж каких медведей, да мужиков, да барышень нарядных, да зайчиков с дудками, да олешков диковинных. Особенно нравились мне олешки. Ух, и ветвистые были у них рожки! Работа тонкая. На этих фигурках состояние можно было бы сделать, если бы на продажу их пустить. Так ведь нет же. Нарежет зверушек всяких, поставит их на подоконник и разговаривает с ними. Ребята в его возрасте по танцам бегают, на дискотечки там всякие, девчоночек щупают, о любви мечтают. А этот со зверушками разговаривает. Умора! Мы у него зверушек повыпрашиваем, а я и без спроса заберу, сколько мне надо. А он и не огорчается. Наоборот, счастлив, что игрушки его детям нравятся. Новые режет. В школе на уроках труда учитель им даст задание: табурет смастерить или там вешалку, а сам уйдёт к военруку в шахматы резаться. Андрюха своё задание враз сделает. Да ладненько так, красиво, хоть на выставку. А к нему уже очередь одноклассников: и мне помоги, и мне подсоби, и мне… Он за всех и пыхтит рубанком да стамеской. На глаз. Какие там линейки! Уж такой у него талант. До миллиметра на глаз размеры угадывал. Так до конца урока и работал за всех, пока мальчишки в картишки да в «чух» играли. Придёт после звонка учитель. Смотрит, у всех изделия готовы, а Андрюха с последней вешалкой возится. Всем пятёрки в журнал, а Андрюхе — трояк, чтобы впредь не ленился. А братец мой и впрямь считает, что тройку заслуженно получил, впредь надо быть расторопнее.
Про отношения моего брата с девушками — разговор особый. Парень он видный. Высокий. Силушку имеет, дай Бог! Словом, девчатам он нравился. Чего, казалось бы, теряться? Ну, пользуйся своим счастьем. Вот они все у твоих ног. Погуляй с каждой, на ощупь попробуй, на вкус. Понравится какая — дальше гуляй, а не понравится — и кроме нашего городка есть жизнь на свете. Девчата сами ему в зазнобушки набивались, так и ходят под нашими окнами, песни поют, частушки выводят. А он и не слышит вроде. Знай себе, строгает чурочки да зверушек очередных вырезает. Идёт, бывало, по улице, а навстречу девичья компания. Он скорей на другую сторону. Они, видя такое дело, смехом заливаются и тоже улицу переходят. Он краснеет весь, голову в плечи втягивает и, прижимаясь к заборам или стенам домов, пропускает девчат, словно боясь, что они его покусают. Девчонкам и смешно, и обидно. Однажды после школьной дискотеки шли они, разгорячённые музыкой и танцами, и вот также встретили моего братца. Также прижался он к стене дома, втянув голову и зажмурив глаза, и тут самая боевая деваха не выдержала:
— А ну, — кричит, — девча, приласкаем нашего монашека.
Завизжали девчата, бросились Андрюху тискать да в щёки лобызать, а самая боевая его за голову схватила да смачно так впилась своими губищами в его губы. Он не сопротивляется, только дрожит весь. Она чуть отстранилась и в лицо его глянула, в глаза. А глаза у Андрюхи синие-синие. Огромные. И вот видит она, что затянута эта синь чуть ли не смертной тоской. И слёзы льются, как струи нашей речки Подкаменки. А самого Андрюху от рыданий так и трясёт. Необъяснимо, но отчего-то испугалась тут деваха, отшатнулась, сама к стене того дома прижалась. Постояла так секунду да стремглав домой бежать бросилась. Да и другим девчонкам как-то не по себе стало. Всё дискотечное веселье враз испарилось. Заспешили они по домам. Грустные, печальные. Молва об этом случае быстро облетела весь наш маленький городок. С тех пор девчата Андрюху не задирали, а парням городским его в пример ставили, точно идеал какой. Парням-то нормальным чего от девчат надо? А тут вот тебе — идеал. Невзлюбили парни Андрюху. А пуще всех те, кому он на трудах табуреты делал да через металлолом почётные грамоты выбивал. Так невзлюбили, что подкараулили однажды вечером после школы да хорошенько поколотили. Он парень-то сильный, любого мог в узелок завязать, а тут не сопротивлялся. Только руками голову прикрывал. Лупили его товарищи, лупили, выдохлись, разошлись по домам. А на следующий день приходит Андрей в класс и говорит обидчикам:
— Вы меня простите, ребята, но драться вы не умеете. Вон у меня и синяков почти нет на теле. Хотите, я вас научу боксу?
А он хорошо боксировал. Ещё в пятом классе мама записала его на секцию. Бокс он не любил, но ослушаться маму не мог. Вот и занимался усердно уже пять лет. Правда, титулов никаких не имел. На соревнования его не брали. Сначала, конечно, делали на него хорошие ставки: удар неплохой, техника в норме. Перспективный. Но как дело доходило до соревнований, он то болел, то опаздывал на автобус. Так раза четыре подвёл команду. Переживал страшно, но продолжал гнуть свою, так сказать, линию. Ведь на соревнованиях нужно было бить людей, а он этого не мог сделать никогда. В конце концов тренер махнул на него рукой. Тренируется, занятия не пропускает, на тренировках не хулиганит, ну и ладно.
Есть у меня дружок, Веня Медведев. Ух, и мастак он рисовать голых девиц! И так, и эдак. Во всех ракурсах и во всей красе. Ну, я выпрошу у него несколько картинок и нарочно братцу своему в портфель подсуну. Можно только догадываться, как реагировал мой брат на появление в его портфеле подобных шедевров живописи. Комкал, едва взглянув, а потом, не глядя, рвал на мельчайшие кусочки, где-нибудь в укромном месте, а клочки сжигал, да ещё и руки, наверняка, после этого мыть ходил. Нет, сам я этого не видел, но, зная своего братца, могу себе представить. Как бы то ни было, но после третьего раза, ну, как я подложил ему очередную порцию рисунков своего дружка, пришёл Андрюха домой без портфеля. Мать, конечно, пытает, где, мол, портфель, а он молчит, словно воды в рот набрал, только вздыхает иногда тяжело. Мать кричит, иди, мол, и без портфеля не возвращайся! А он, представляете, безропотно так вышел из дома и зашагал прочь, не в школу вовсе, а так, куда глаза глядят.
Страницы
Опубликовано: 03/03/2010