Мои старушки

Второе детство

Её голос был тёплым и доверчивым. Душевное движение — по-детски простым и искренним. Она просто спросила:

— Вы будете переходить?

— Да, конечно.

Привычным движением я потянулась к её руке, чтобы взять, как ребёнка, и перевести через дорогу. Она отозвалась на движение моей руки, вложила свою доверчивую ручку в мою, и мы пошли — как родные...

Я была признательна ей за незлобивость и детскую чистоту (большая редкость в наше циничное время). А почему благодарна? Не знаю. Быть может, потому, что мне было легко любить её. Рядом с этой милой старушкой я могла чувствовать сердцем в полную силу: без оглядки, без страха быть разорённой и поруганной. Ведь храм человеческой души хочет светиться и святиться....

Мы перешли вместе дорогу и разошлись, но эта безыскусная старушка ещё долго искрилась лучиком в моей душе — нежным, мягким и пушистым, и рука моя хранила память о ней — ощущение её доверчивой и крохотной ручонки.

Простая, бесхитростная — трогательная в своей доверчивости и, наверное, беспомощности...

И, главное, — кроткая.

Единственное Причастие

Она была хорошей и доброй. В простоте сердца она верила всем: мужу, когда он говорил, что любит, но не любил; коммунистам, когда они обещали, что построят рай земной, но так и не построили... Со временем научилась доверять лишь избранным. Хотя, конечно, не без оглядки — цену человеческому добру она уже знала. Но как же не верить в доброту?!

Шли годы, муж сначала предал, потом запил, потом умер — нормально, жизнь прожить — не поле перейти!

Работала с раннего утра и до позднего вечера — всю жизнь! А как же иначе? В селе по-другому не выжить...

С двадцатого года рождения — пережила коллективизацию, голод не один, войну, разруху... Двоих детей сама на ноги поставила, вырастила-выкормила, образование дала, поженила, внуков дождалась — состарилась.

Никогда не болела — некогда было. А тут — слегла. Себя обслужить сама не может — непривычно.

То один, то другой поможет, чем может. Стыдно: других напрягать не хочется, но делать нечего. Смирилась. Уж совсем смирилась — даже мыть себя позволила посторонней девушке. Смущается, но выхода-то нет. А девушка приветливая, ласковая — вот и доверилась ей, полюбила её. Не нахвалится соседям, какая невеста у её внука замечательная! Радуется...

А болезнь наступает, смерть в окна заглядывает — страшно...

Вот и смирилась без меры — никогда попов не жаловала, а тут согласилась на уговоры девушки исповедоваться и причаститься.

Каялась, что попов бранила, что в храм не ходила, все грехи свои за всю жизнь припомнила — рассказала — настолько смирилась! И причастилась даже!

А вот потом что-то лопнуло внутри — испугалась за наивность свою, за доверчивость! Застыдилась, что попу-то все высказала. Зачем?! Да и люди добрые подсказали, что та девушка неспроста мила — может, виды на дом имеет.

Кто её знает, вдруг и правда?! Невелика цена человеческому добру, ой, невелика...

Так и померла.

Одиночество

Она по-настоящему красива, несмотря на древний возраст и не менее древние неприхотливые одежды: благородные черты лица, осанка, манера держать себя. Я всегда любуюсь ею и радуюсь ей — светлая она, благородная и... гордая.

— Я смотрюсь в зеркало и не узнаю себя, — говорит она. — Опустилась совсем и внешне, и внутренне. А самое страшное — одиночество гложет.

У неё двое сыновей, но у них свои семьи, потому их никогда нет рядом, а ведь хотелось бы... Пытаясь заглушить боль обиды, она говорит мне и себе:

— Они служат своим жёнам, как мой муж служил когда-то мне...

Горячо любимый и любящий муж давно ушёл в мир иной. И только память о том, как им было хорошо вместе, щемит в сердце, закипает то ли досадой, то ли обидой...

Престижной работы, дававшей возможность быть нужной многим, теперь тоже нет.

— Вот и не нужна я никому! Где они, мои бывшие друзья?! Многие проходят, даже не здороваясь. Я теперь бесполезна для них, — плачет она, стыдясь своих слез, потому что не принято так, неприлично, но нет больше сил. Она рада, что есть душа, которой можно довериться хоть на мгновение.

— Я помню, часто встречала тебя..., — говорит она улыбаясь, — и видела в твоих глазах радость: ТЫ БЫЛА РАДА МНЕ...

Глаза её вспыхивают надеждой, но робкой, призрачной. Она чувствует свою ненужность, ощущает себя лишней в этом огромном и чужом мире. Одиночество...

Все, что было — в прошлом. Она о нем и говорит... с гордостью, ибо действительно было чем гордиться! Она была лучшей, всегда на высоте! Она сумела исполнить свой долг и перед родителями — обеспечила им безбедную старость, и перед сыновьями — у обоих по два высших образования! Она все сумела, всего достигла...

— Вот только мужа не уберегла! Такого мужа и не уберегла! — вздыхает она и снова начинает плакать, а потом снова утешает себя былыми успехами, чтобы согреть душу хотя бы призрачным теплом из прошлого, радуясь человеку, которому она небезразлична.

koppel.pro