Звёздный зонтик

Звездный зонтик

Когда с вершин скользит в долины, вниз
Прохладный и прозрачный горный воздух,
Как прежде, собирает мой Архыз
Под синий зонтик облака и звезды,
И шелест сосен, и дымки костров,
И звон гитарных струн, и звон стаканов,
Негромкое мычание коров,
Тепло дворов и аромат айрана...
...А Млечный Путь уже зовет в зенит,
Сгибая ночь ажурной светлой аркой,
И тысячами звезд на нас глядит,
Как древний бог, тысячеокий Аргус.
Далекий свет давно прошедших лет
Из Мирозданья тихой песней льется —
Печальный зов ненайденных планет,
Иных миров... Вдруг кто-то отзовется...
Но за горой, за рыжей сетью троп
На зов небес, как просто на работу,
Встал астроном, поднял свой телескоп —
Земной корабль для звездного полета.
Отсюда, от начала всех дорог,
Как сотни лет от Ветхого завета,
Он продолжает вечный диалог
Земных надежд и неземного света.

Восток светлеет. Ветер — Волопас
Со стадом облаков уже не дремлет,
И звездный зонтик сам собой погас,
И астроном сошел с небес на землю.
Встает Архыз и, оставляя сны,
Опять спешит к делам с утра, с начала —
Кто косит луг, кто жарит хычины,
Кто держит путь к высоким перевалам.

Астрофизик должен быть поэтом...

Астрофизик должен быть поэтом,
Чтобы даже в яростный мороз
Собирать скупые кванты света —
Золотую россыпь дальних звезд,
Чтоб, легко отбросив дней рутинность
И порой врываясь в Антимир,
Испытать квазаров лебединость
И изведать бездны черных дыр.
Астрофизик должен жить с азартом,
Чтобы среди тысячи огней
Отыскать в квадратах звездной карты
Свет судьбы и гордости своей,
Чтоб постичь Галактики рожденье,
Волей мысли время двинув вспять...
А к утру, устав от наблюдений,
На горе бруснику собирать.

Оттепель в январе

Южные ветры летят из-за моря —
Так неожиданно, вдруг, в январе...
Оттепель, оттепель в обсерватории
Тихим дыханьем припала к горе.
В утренней свежести, будто спросонок,
Свету подставив сверкающий бок,
Жмурится башня , как белый котенок,
На солнцепеке свернувшись в клубок.
Кажется, не было лютых морозов,
День разгорается, словно свеча...
Это, наверно, совсем несерьезно —
В небе витать и не спать по ночам,
Трогать галактик далекие гроздья,
Угли созвездий в небесной золе...
Это, наверно, совсем несерьезно.
Что нам до этого здесь, на Земле?
Спят астрофизики, выключен чайник,
Спят телескопы, склонившись к заре.
Оттепель... Оттепель — просто случайность.
Как несерьезно — тепло в январе.

Ещё не пурга полыхает морозом...

Еще не пурга полыхает морозом,
Еще перевалы снегам не сдались,
Еще не угасли последние звезды,
И значит, еще продолжается жизнь!
И значит, едва покосится устало
Вечерней зари пламенеющий сноп,
По-рыцарски башня откинет забрало
И ночи навстречу взлетит телескоп.
Слегка затаится дыханье планеты
Под мерное шествие гулких минут —
И хлынет под купол мелодия света!
Ты разве не слышишь, как звезды поют?
Сквозь вихри земных и космических ветров
Их голос мерцает десятки веков,
И нам остается на ленточках спектров
В полосках, как в строчках далеких стихов.
И снова живешь ожиданьем полета
В соцветьях галактик и в звездных полях...
И сказочно светят огни звездолета,
Который зовется
«Планета Земля».

Хранители неба

В книгах древних талантов,
переживших века,
держат небо атланты
на всесильных руках.
В прозе нынешних будней
новый просится стих —
не атланты, а люди,
и не каждый из них —
тот, кто шел, не робея
в лабиринтах дорог,
кто не продал идею
за тугой кошелек.
Тот, кто чтил беззаветно
назначенье свое,
помня: главное — Небо,
остальное — былье,
то, что рушится в грозах
в пыль безжалостных лет...
Но останутся звезды,
как и истины след.
Может, вывод поспешен —
как о том ни жалей,
остается все меньше
этих славных людей.
И, играя осанкой,
хочет всяк молодец
быть при банке (при баньке
на худой уж конец),
и деньгам на потребу
смело кинуться в бой...
Но Хранители Неба
остаются собой,
остаются при звездах
ночевать и дневать.
Как такое непросто
очень многим понять!
Обывательский хохот —
вот ответ на вопрос:
«Отчего ж им так плохо
без каких-то там звезд?..»
Но идея шальная
Вдруг проникла в мой стих:
Звезды их не пускают,
Звездам плохо без них.

Первый снег

Всю ночь над лесом падал снег,
И лунный свет струился в темень...
Порой казалось — даже время
Слегка замедлило свой бег.
Из глубины осенних грез
Едва-едва пробилось утро.
Снег падал, падал, и как будто
Он падал с самых дальних звезд,
Из бесконечной высоты
Вершил он плавное круженье...
Он был как перевоплощенье
Как обретенье чистоты...
Укрыла мягко тишина
Еще нетронутые тропы,
И я услышал снежный шепот:
«Зима пришла... Пришла зима...»

Еще январь силен и молод...
Вале
Еще земля белым-бела,
И впереди метели, холод
И четверть года до тепла.
Но сквозь морозное оконце,
Как будто раннею весной,
Зима нам улыбнулась солнцем
И спела песню тишиной.
Базар синиц неугомонных
Слетелся к хлебным крошкам в круг,
И дятел в красных панталонах
Долбит усердно старый бук.
С отвесных скал в ущелье гулком,
Вцепившись в каменный карниз,
Две длинноносые сосульки
Из любопытства смотрят вниз,
Где под пологими лучами
У кромки берега и льда
Река щебечет с воробьями —
Зима им нынче не беда.
Нас приласкало солнце светом,
Своим нечаянным теплом,
И на душе как будто лето,
И заструился мир добром...

Когда во мне мороз и ветер
И разъедает злость, как яд,
Ты даришь мне свой теплый взгляд —
И снова я и добр и светел!

Сняв одеяло зимних холодов...

Сняв одеяло зимних холодов,
Овеянный весенними ветрами,
Седой Архыз очнулся от снегов
И улыбнулся солнцу над горами.
Сияло утро в чистой синеве,
Пока не по-весеннему морозной,
Но пролески синели на траве,
Как синей ночью выпавшие звезды,
Под перебор лесных клавиатур
Звенели сосны, падали капели —
Прозрачный март аккорды партитур
Протягивал веселому апрелю.

Цвела в Ермоловке сирень...

Цвела в Ермоловке сирень,
Среди высоких гор долины
Летела в ночь и в даль машина,
Оставив за горами день.
Мелькали вспышки дальних гроз
За горизонтом мирозданья.
Казалось, в тишине, в молчанье
Машина мчалась среди звезд.
На землю падали цветы,
Сорило небо звездопадом,
Луны латунная лампада
Светло светила с высоты,
А я спешил к тебе под сень,
Где дом, где милых рук усталость...
И в мире все перемешалось —
Дорога, звезды и сирень...

Глаза любимых дочерей...

Глаза любимых дочерей
На фотографиях из детства —
Мое бесценное наследство
Давным-давно прошедших дней.
Там, на весеннем ветерке,
Их голоса звенят над лугом,
Там солнце колесит по кругу,
Лучами путаясь в реке,
Там радость первых светлых дат
И огоньки в глазах веселых...
И каждый беспредельно молод,
И все мы вместе.
Навсегда.

Комнатный робот
Вале

Я — комнатный робот,
Железный и сильный,
Не очень удобный,
Не очень красивый,
Я рано включаюсь —
Еще до рассвета,
Полы подметаю,
Готовлю котлеты.
Работа моя —
Целый день на колесах
Цветы поливать
И жужжать пылесосом.
Что может быть лучше
Уюта квартиры!
...А вечером ноют
Устало шарниры.
Но каждое утро,
Лишь сумрак растает,
Выходит хозяйка
Ко мне молодая,
Светла и легка,
Как мадонна с портрета,
Веселые губы
Улыбкой согреты,
В лазурных глазах
Высота небосвода,
И даже когда
За окном непогода,
Как будто сквозь серые
Рваные тучи
На кухню врывается
Солнечный лучик!
Такая любое ненастье
растопит...
Я ей подаю
Бутерброды и кофе,
Сверкаю от счастья
Титановой робой,
И если услышу:
«Ты умница, Робот!» —
Мне кажется,
Треснут мои микросхемы,
Мне эти три слова —
Прекрасней поэмы,
Я будто мальчишка
Краснею без толку,
И бьют по диодам
Горячие токи.
Потом целый день
Я кручусь словно белка,
Стираю салфетки
И мою тарелки,
А после кино
И вечернего чая
Меня, как всегда,
До утра выключают...
На клетчатой скатерти
Стынут стаканы,
Стою я, как мебель,
Стальным истуканом,
И кажется мне —
От тоски я завою.
Мне б руки живые
И сердце живое!
Я б ей собирал
полевые букеты,
Дарил ей сонеты
Не хуже поэта,
Я с ней бы гулял
И ходил за грибами,
Но это в моей
Не зашито программе...
Тогда даже если б
Закончился ужин,
Я был бы ей нужен!
Я — робот,
Дитя техногенного века.
Зачем же мне хочется
стать человеком?
Что делать с моей
электронной тоской?
Я — робот. Железный.
А может... живой...

Баллада о пирожках

Как просто делать пирожки —
И ты, наверно, сможешь тоже.
На молоке разводишь дрожжи,
Добавив соли и муки,
Немного сахара, яйцо,
Хотя б одно, а лучше пару,
И эту добрую опару
Ты оставляешь на часок.
Когда опара забродит,
В кадушке не оставив места,
Ты замеси погуще тесто,
И пусть оно в тепле стоит
И дышит. Ровно и неслышно.
Пока не станет мягким, пышным
И ароматным. И пока
Не подойдет до ободка.
Разделай тесто на куски
И, раскатав их понемножку,
Клади на них изюм, картошку,
Грибы, капусту, рис, морошку —
Все, что по вкусу и с руки.
Начинку надо завернуть
И, залепив края с запасом,
Поджарить пирожки на масле —
На чистом, не каком-нибудь...
Рецепт неточен? Не беда.
Рецептов много, каждый в силе.
И все ж мы кое-что забыли,
И это «что» не ерунда.
Из старой книги я прочту
Один секрет, одну подсказку:
«Живое тесто любит ласку,
И рук тепло, и доброту.
Во все добавь чуть-чуть любви,
Чуть-чуть старанья и терпенья,
И руки принесут твои
не блюдо — чудо сотворенья!»
Как эта истина стара,
Она всегда для всех открыта...
Готово? Всё?
Тогда пора!
Съедим!
До крошки!
С аппетитом!

Два дерева

Две яблони стоят в моем саду,
Стоят давно, у солнца на виду.
Они как два святилища мои,
Две ипостаси — жизни и любви.
На ветках первой спелые плоды
Исходят цветом утренней звезды,
Их аромат и сок их золотой
Всегда напоминают дом родной.
А на другой плоды огнем горят
Вечерним, поздним солнцем сентября.
Их терпкий вкус и их пьянящий сок
Зовут из дома в кружево дорог.
Держу я это яблоко в руках —
И сразу тесно в четырех стенах.
Мне кажется, когда-то Азраил
Таким же и Адама соблазнил.
...Два дерева растут в моем саду,
Цветут на счастье или на беду.
Но знаю я — без них на много лет
И жизнь моя не жизнь
И свет не свет.

Ночным вокзалом не согреться...

Ночным вокзалом не согреться,
Иду на дремлющий перрон.
Вокруг огни, и рельсы, рельсы
Уходят в южный небосклон.
Вдали, за стрелкой перегона,
Мерцает, гаснет перестук,
Звезда последнего вагона
Летит в созвездие разлук,
И стук колес тревожит осень,
Как душу старая строка,
И ветер-странник мне доносит
Знакомый запах уголька.
И вдруг опять, как в дальнем детстве,
Неудержимо тянет в путь.
Поют гудки. И рельсы, рельсы
Зовут, зовут...
Куда-нибудь.

Архыз

Среди ромашковых соцветий
Реки зеленая волна —
Архыз. Рубеж тысячелетий.
Седые горы. Тишина.
Века минули, канув в Лету,
И лишь вершины помнят в снах
Былые битвы и победы,
Иные страны, племена.
Как, поднимая гордо храмы
И миллионы смуглых лиц,
Росла империя аланов,
Не зная страха и границ.
И как потом была разбита
Она на радость всем врагам —
Монгольской конницы копыта
Прошли по павшим городам.
Как, укрываясь за туманом,
Взбираясь круто в облака,
Задумчивые караваны
Несли упругие шелка,
Парчу, фарфор и пряный запах —
Все то, чем жил Великий Путь.
Друг другу здесь Восток и Запад
Сумели руки протянуть.
На этих горных перепутьях —
Как вихрь в космической пыли —
Менялись нации и люди,
Менялся древний лик Земли.

Дорогами сменились тропы,
В долинах выросли леса.
Теперь не храмы — телескопы
Покорно служат небесам.
Но через времени безмерность,
Сквозь пламя войн, сквозь свет и тьму
Дошли до нас отвага, верность
Земле и дому своему!
И так же среди трав, соцветий,
Как в те, былые, времена —
Архыз.
Рубеж тысячелетий.
Седые горы.
Тишина.

Иду по горным травам не спеша...

Иду по горным травам не спеша,
Где нити троп среди цветов незримы.
У этих гор живет моя душа,
И с ними мы навек неразделимы.
У этих гор — основа бытия,
Мятежный дух непройденных исканий,
Здесь, как джырчи , поет реки струя,
И каждый камень значим, как сказанье.
От теплых сосен ветреный дурман
Приносит волны сказочных видений...
Порою здесь так тихо, что туман
По листьям шелестит в своем движенье.
Здесь можно без лукавства и игры
Принять в беде протянутую руку,
Здесь люди бескорыстны и добры,
И каждый дом открыт, как сердце друга.
Иду среди высоких горных трав,
Где свежесть в легком воздухе разлита...
Мой светлый край...
Луга...
Летят ветра...
И гордый тур
звенит мне вслед копытом...

Софийская долина

Не ради гордости своей,
Не рады утоленья жажды
Приди сюда в один из дней
Хотя бы раз, хотя б однажды,
Чтоб в сердце больше всех чудес
Потом хранить неперестанно
Ковер цветов, и кров небес,
И стены скал, как стены храма.
Чтобы, к горам подняв свой взор,
Принять как высшую награду
Святую чистоту озер
И чистый ливень водопада,
Его гармонии размах
И струй упругие раскаты,
Чтоб показалось, будто Бах
Играет здесь свою «Токкату».
...Когда Творец в свой первый век
Создал такое чудо Света,
Он понял: нужен Человек,
Чтоб кто-то мог любить все это!

Ковыль

Ковыль, ковыль, седины ковылей
Среди полей, среди полынной пыли...
Как будто табуны шальных коней
В степные травы гривы уронили.
Здесь бьются ветры из далеких стран,
Плечо в плечо под низким небом встретясь,
Волнуя степь, как в прошлом океан —
Неугомонный первозданный Тетис...
Теперь здесь твердь, сияющий простор,
Парят орлы, куда-то мчат машины,
А Океан давно спустился с гор,
Как альпинист, уставший от вершины.
Парит земля. Сквозь зыбь воздушных струн
Столетья выплывают из тумана...
Здесь шли алан, и половец, и гунн,
Катили лавой орды Тамерлана,
А их владыка, словно въехав в Рай,
Сошел, завороженный, с колесницы,
Сказал: «О как прекрасен этот край!»
Но так и не сумел остановиться...
Теперь здесь мы. У нас одна страна,
И значит, то, что всем необходимо, —
Единый хлеб, история одна,
И Бог един, и совесть неделима,
И неделимы свет, и дождь, и пыль,
Теченье рек, соцветья иван-чая...
...Мне у дороги клонится ковыль.
И я ему поклоном отвечаю.

С. Говорухин, «Маки»

Одолевая цветом косность,
В пространстве разорвав проем,
Холста безжизненная плоскость
Рождает воздух и объем,
Являя образы и знаки,
И древних красок перебор,
И эти пламенные маки,
И этот трепетный простор.
Из повседневности, рутины
Вхожу в музейный тихий зал
И замираю у картины,
И полдень мне слепит глаза.
Под тёплым ветром — листьев шепот,
И стрекот легкой стрекозы,
И в облаке сердитый рокот
Над полем зреющей грозы.
Над маками витают мифы
Других племен, далеких лет...
Наверно, мы и правда скифы,
Как некогда сказал поэт.

Скалы Дебета
Недалеко от Карачаевска находится удивительный памятник природы и истории — скалы Дебета. Они названы в честь одного из героев нартского эпоса — бога Дебета, покровителя кузнецов. У подножья этих скал сохранились штольни — в них еще в 3—4 вв. н. э. добывали и плавили железо

У этих ноздреватых скал
Живут легенды о Дебете —
Здесь век железный начинал
Свое движенье по планете.
Он силой раздвигал меха,
От дыма и работы черный,
Коптил седые облака,
Вздувая огненные горны.
Из черноты он нес металл
Простой и черный — даже новый,
И лживость бронзы сокрушал
Железным нерушимым словом.
Он зрел в доспехах, на крови,
И все же в огненных сполохах
Стал Веком пламенной любви,
Неведомой в других эпохах.

Он подарил железный меч
И шпагу истинным мужчинам,
Чтоб оградить и уберечь
Честь и достоинство любимых.
И как бы жизнь порой ни шла,
Железный Век, не уставая,
Вершил железные дела,
Планету к звездам поднимая.
Гляжу задумчиво в зенит —
Там, у небесных дальних кромок,
Ракетным грохотом гремит
Его титановый потомок.

Баллада о походном костре

Грустили звезды в поднебесье,
Горел смолистый карагач,
А рядом под гитару песню
Пел симпатичный бородач.
Очаг был чист и незагружен —
Котел на нем не закипал,
Костер нам приготовил ужин
И вместе с нами отдыхал.
Огонь неистов, ярок, весел,
Он космы жаркие простер,
Костер трещал под звуки песен,
Плясал под музыку костер.
Он разгонял остывший воздух,
Чтоб всех согреть и обсушить,
Бросал он искры грустным звездам,
Надеясь их развеселить.
Он отдал все, что мог, до крохи,
До самой капельки тепла...
Ушли последние сполохи,
Остались пепел и зола...
К утру с последнею звездою
Свет солнца первый луч простер.
Встал симпатяга с бородою,
Разгреб золу, подул в костер.
Огонь из легких веток взвился,
Взял котелок в свою ладонь,
Ведь он не умер — затаился,
Наш добрый труженик огонь.
Порой душа покрыта тиной
И начинает вдруг стареть,
Но жив огонь в ее глубинах,
И он не даст ей умереть.
Потом подует свежий ветер
И пламя разожжет опять.
И можно снова жить на свете,
Любить,
бороться,
побеждать.

Два ветра

Солнечный ветер гнал,
торопил сонный рассвет,
Солнечный ветер у горизонта
плавил вершины скал.
Звездный ветер зажег в галактике
вечный свет —
Звездный ветер, до серебра седой
и древний, как аксакал.
Солнечный ветер
дыханием нежность нес,
Звездный ветер летел,
стремительный, как поток.
Звездный ветер в небе звенел
колкою пылью звезд,
Солнечный ветер на землю
рыжими листьями лег.
Два эти ветра влетели
в земную тень,
Перемешали звездным цветом
и рыжим теплом всю ночь...
А когда по облакам взошел
новорожденный день,
Люди увидели — осень,
призрачный свет
и серебристый дождь.

Танго кленовых листьев

Под музыку ветра
веселой ватагой
Кленовые листья
срываются в танго,
И с грацией ловких
испанских идальго
Кружат, и летят,
и шуршат по асфальту.
Изысканны платья,
изящны наряды,
Как будто надеты
они для парада,
А яркие краски —
не краски-капризы,
Кто знает, быть может, —
последние в жизни.
Круженье, движенье
с дождем или пылью —
Как долго к деревьям
привязаны были
Все месяцы лучшего
времени года.
Теперь — только ветер.
И только свобода.
...Они ведь не знают —
захмурится небо,
И скроет зима их
Сугробами снега.
Не знают они,
как немного осталось...
Последнее танго.
Недолгая старость.

Сыроежки

В лучистом зареве рассвета
После ночных и теплых гроз
Бродил я тихим бабьим летом
Среди серебряных берез.
И вдруг — как будто на пробежку,
Стряхнув прохладную росу,
Навстречу вышли сыроежки
В туманном утреннем лесу,
Как из забытых детских книжек,
Где листья, белки, птичий звон...
Грибами в шляпках красных, рыжих
Я был внезапно окружен.
Еще пуста была корзинка,
Грибной азарт во мне кипел,
Но я стоял в траве, в низинке
И просто так на них глядел.
Казалось мне в минуты эти
Среди прогалины лесной,
Что сыроежки, словно дети,
Играют весело со мной,
И мне их трогать не хотелось,
Не смог на них поднять руки...
(Вот если бы — другое дело —
Солидные боровики!)
...Ушел туман. В веселом гаме
Звенел просторный светлый лес,
Березы, как колонны в храме,
Тянулись к куполу небес,
Расправив призрачные тоги
В потоках позднего тепла.
Подумалось — еще немного,
И зазвенят колокола!
Когда же солнце за пригорок
Свалилось тихо в сон ночной,
Я возвращался в свой поселок,
Шел от усталости хмельной.
Вершилось звездное движенье
В далекой синей высоте...
Был день как будто причащенье
К березам,
к свету,
к чистоте.

День равноденствия

Равноденствие.
Равнодействие
Дня и ночи,
Тепла и холода.
Сочетание
И семейственность
Темной зелени
С ярким золотом.
Разделилась
Бесстрастно временем
Равность света
На равность темени,
Равнозначностью
Стала двойственность,
Равноденствие —
Днем спокойствия.
Ровным голосом —
Все пророчества,
Письма пишутся
Ровным почерком.
Ровный дождик
С минорной музыкой
В перелесках
Грибами мусорит,
И, как водится,
Получается
В общем поровну
Грусти с радостью.
Равновесие
Лета с осенью,
Иней в голову
ранней проседью,
Сердце — тише,
Шаги — степеннее...
А любовь —
Как пора осенняя —
И светла,
И чуть-чуть
С грустинкою,
Словно полдень
С сентябрьской дымкою...

Аве, Надежда!

Аве, Надежда!
Сердце твое где-то рядом
с моим стучит,
Аве, Надежда!
Шорох легких крыл твоих
слышу в ночи.
Можно долгие дни
Средь горя прожить и зла,
Только бы ты, Надежда,
Рядом где-то была.
Аве, Надежда!
Твои глаза —
свет созвездий вдали,
Чтобы руки мои
чуть коснуться счастья могли,
Чтобы найти незатухший огонь
в пепле костра,
Чтобы среди снегов сверкнул
лучик тепла.
Аве, Надежда!
Дай мне руку, как было встарь,
Аве, Надежда!
В беде рядом со мною встань!
Аве, Надежда!
Уходит за горы ночь, солнце встает...
Аве, Надежда!
Да осенит меня
дыханье твое!

Дождь

За стеною темно,
и опять, не смолкая,
дождь стучится в окно,
но его не пускают.
Бьются капли в стекло,
шелестят на карнизах
и, звеня, разлетаются
в мелкие брызги.
Плачет дождь у дверей,
обреченно, разбито,
только двери как будто
навеки закрыты.
Гулкий ветер в трубе
тихим голосом воет...
В доме пусто. И дверь
здесь никто не откроет...
Так к холодной душе
припадая губами,
Я ее осыпаю
теплом и словами,
отчужденье и холод
как дождь рассекаю,
бьюсь в закрытую дверь...
Но меня не пускают.
А в стеклянных глазах,
где ни света, ни искры,
капли слов разбиваются
в мелкие брызги,
в тихий ливневый шелест
ненастной порою...
Значит, пусто в душе —
мне ее не откроют...

Я войду в этот дом —
Уж такой я мечтатель,
У двери на стене
Поверну выключатель,
Растворю я окно —
Дом, наполненный светом,
Я открою дождю
И прохладному ветру.

Монолог Ромео

Я — Ромео.
Тот самый мальчишка,
Романтик Ромео,
Нарицательный символ любви
Бесшабашной и смелой.
Тот, который сегодня живет
Лишь в театрах и только,
Недоживший и недолюбивший,
Не знавший потомков.
Вы, сидящие здесь,
Отрешенные, в зрительном зале,
Настоящей вражды
Никогда в своей жизни не знали?
От чего она? Кто ее выдумал?
Где объясненье?
Для кого-то — нажива,
Кому-то она — развлеченье.
Ненавидеть порой
Без особой причины соседа
Людям так же привычно,
Как выпить вина за обедом.
Появляется буйная смелость
У тех кто, кто робели,
Появляется цель
У того, кто слонялся без цели, —
Задушить, затоптать,
Уничтожить навечно... А дальше?
Снова ищут врага —
Чтобы был настоящий, без фальши...
Я — Ромео.
Страницы трагедии вспомните эти —
Враждовали отцы,
А платили безвинные дети.
И обиды, и злость
Бесконечно цепляли друг друга,
Вот и мне не случилось
Прорваться из этого круга.
Мы с любимой ушли
В лучший мир,
Взявшись за руки, вместе,
Но на наших могилах
Не кончились праздники мести.
Пять веков пролетело.
От ужаса я цепенею —
Вижу: люди не стали пока
Ни на йоту мудрее,
И напрасно молились святоши
В бесплодной надежде —
Убивают, стреляют, взрывают
Все так же, как прежде.
Я — Ромео Монтекки,
Убитый войной с Капулетти.
Я прошу за мальчишек
Безусых, шестнадцатилетних
Вас, мужчины-отцы, —
Не черствейте от злобы сердцами,
Чтобы стали мальчишки
Когда-нибудь тоже отцами!
Ради ваших детей,
Как ни будет вам шаг этот труден,
Прекратите вражду
На развалинах улиц и судеб,
Ведь она — западня,
Есть сегодня важнее проблема —
Это то, что Земля
Так еще далека от Эдема.

Собор

Там, где шумит сосновый бор
Над белокаменною кручей,
Мой пращур выстроил собор,
Подвесил колокол певучий.
Менялись годы и века,
Гудело время беспокойно,
Над ним дымились облака,
Летели ветры, грозы, войны,
А он стоял.
Как светлый лик,
Неколебимый, чистый, строгий...
Был продолжением скалы
Или души того, кто строил.
Не зная временных оков,
Нетленным каменным заветом
Он нес нам Бога и Любовь —
Залог величья Человека.
...Когда на склоне дня горит
Закатным алым цветом камень,
Я слышу — пращур говорит
Со мной негромкими словами:
«Чтоб непокорным вихрем дней
Тебя судьба не завертела,
Построй Собор в душе своей,
Свой храм Добра, Любви и Дела.
Покуда в нем огонь горит,
Пока не отслужили тризны,
Запомни — Бог тебя хранит.
И в этом — продолженье
Жизни».

2002-й

Был тяжким год, как никогда.
Являя страшные картины,
Вода смывала города,
мосты, дороги и плотины.
По скорбным берегам земли
бродили демоны печали...
А люди?
Жили как могли
И ничего не замечали.
Не думая про гнев Небес,
Блуждая в дебрях злого круга,
Вели войну, ломали лес,
Привычно грабили друг друга
И, не щадя свой общий дом,
В технократическом экстазе
Планету скрыли под ковром
Отходов, мусора и грязи.
Поправ законы Красоты,
Презрев завет Добра и Братства,
Единым божеством мечты
Избрали идола богатства...
И видя горестный итог
Святого своего творенья,
Над ними горько плакал Бог...
А им казалось —
наводненье.

Ночные птицы

Ночные птицы в лесной тиши свой покой хранят,
Витают в легких виденьях тепла и лета,
Ночные птицы встают за порогом дня,
Как только день угасает за кромкой света.

Когда же ночь распахнет свой лиловый плащ,
Погасит в небе солнца багровый росчерк,
За дымкой темных окон — как будто плач —
Ночные птицы зовут друг друга в недальней роще.

Их крики и так тревожны, и так слышны
Сквозь ропот, вздохи леса и свет заката...
Ночные птицы потом прилетают в сны,
Как души тех, кто навечно ушел когда-то.

А ночь шуршит граммофоном среди двора,
Играет ветром, прячет, путает мысли...
И возникают старые номера
В истертой книжке с уже пожелтевших листьев,

И я в смятенье хватаюсь за телефон,
Я просыпаюсь, еще не включая света,
Но дальний голос, как будто понизив тон,
Мне тихо шепчет: «Ждите...
Ждите ответа...»

Звезда родного очага

Когда уходят в ночь за горы
Все краски солнца и зари
И зажигает наш поселок
Свои ночные фонари,
В моем окне горит, как прежде,
Всегда светла и высока,
Звезда любви, звезда надежды,
Звезда родного очага.
Немало мест на белом свете,
Где каждый мог найти свой кров,
Но здесь наш дом и наши дети,
Здесь наша память и любовь.
И в каждом сердце светит нежно,
Нам бесконечно дорога,
Звезда любви, звезда надежды,
Звезда родного очага.
Судьбы неведомы дороги,
Нас от разлук не уберечь.
На перекрестках жизни много
И ясных дней, и добрых встреч.
Нас манит звезд простор безбрежный,
Но тянет к милым берегам
Звезда любви, звезда надежды,
Звезда родного очага.

Баллада о самоходной гаубице
Маме

Весенней распутицей валкой походкой,
Урча в несозревшем апрельском тепле,
По просеке вязкой ползла самоходка
С букетом березок в остывшем стволе.
Качалось над соснами легкое солнце,
В лучистые кольца дробясь в облаках,
За серой бронею сидела девчонка
В шинели, с грудным малышом на руках.

На пихтах — росинки в алмазной огранке,
За лесом — поселок, домашний порог,
А транспорт попутный — лишь пушки да танки,
И нет ни асфальта, ни просто дорог.
А юная мама держала несмело
Мальчишку на робкой и хрупкой руке
И тихо шептала, а может быть — пела
На ясном ему одному языке:
«Еще ты совсем несмышленыш и кроха,
Теперь мы с тобою, теперь мы втроем,
И жизнь впереди — как лесная дорога —
С ухабами, с пылью, то спуск, то подъем.
Наверно, тебя не минут неудачи,
И может, порой ты меня не поймешь,
Но как это здорово все-таки, мальчик,—
Ты с нами на мирной планете живешь!»
Отец поправлял свой поношенный китель,
Губами смешно пузырил карапуз,
И как улыбался механик-водитель,
Что вез он такой удивительный груз!
Он, лихо надвинув на брови пилотку,
Катил, как таксист, через ясный апрель,
Качая на хляби лесной самоходку,
Надежную, теплую,
как колыбель.

Бийчесын
Кольцо горизонта — скалистые горы,
Кольцо небосвода — звенящая синь.
Две тысячи метров над уровнем моря.
Пространство и время — плато Бийчесын.
Сверкает под солнцем вершиною мира —
Седой Минги-тау — Хранитель огня,
Из вечности в вечность шагают менгиры,
И время как будто минует меня.
И плещется горная степь под ногами,
Под ветром качает цветов буруны,
А в небе бегут облака табунами
И гонят по травам коней табуны.
И здесь неподвластно ничто человеку —
Ни камни, ни версты, ни грохот копыт...
Но, словно из давности древнего века,
К вершине кургана поднялся джигит,
И замерли кони, и ветер драчливый
Пугливо прижался к шершавой скале.
И добрая память земли воскресила
Обычай живущих на той земле —
Всегда у огня в небогатом жилище
Ждет гостя ночлег и желанный айран...
Мне крикнул наездник: «Будь гостем,
дружище!»
А я ему с радостью:
«Здравствуй, алан!»

Бузина

Маленькое воспоминание
о дальневосточном детстве.
Памяти бабушки Розалии Лазаревны

Жаркий вечер пышной бузиною
Цвел над речкой, плыл через мостки...
Я припомнил день, когда зимою
Бабушка лепила пирожки,
Их пекла до корочки румяной,
Раздавала каждому сполна.
А начинка — плод цветов дурманных,
Скажем проще — та же бузина.
Ягоды из маленькой корзины,
Высохшие летом во дворе, —
Будто дар далекой Украины
Средь тайги в холодном январе.
За окном мороз корежил кедры,
Пробирался через сени в дом,
Но плита пылала жаром щедрым,
И горела лампа над столом.
На столе варенье земляники
В полном блюдце радовало глаз,
И до дыр залистанные книги,
Те, что перечитаны не раз.
Пирожки на ужин и на завтрак
Вырастали горкой у плиты.
Бабушка надела белый фартук
И казалась феей доброты...

...Много ветров над землей пропело,
Добрых дней немало прожил я.
Бабушкино сердце отгорело
В невозвратных сумрачных краях,
Но когда июньское цветенье
Мне доносит запах бузины,
Вспоминаю бабушку, варенье,
Пирожки в тайге среди зимы.

Что такое весна...

Что такое — весна?
Возвышение и возвращенье —
Возвращение дня,
Возвышение света над тенью,
Возвышенье цветов
Над землею, лучами залитой,
Возвращение солнца
Из зимних скитаний к зениту,
Возвращенье скворцов,
Их мятежные, нежные скрипки...
Что такое — весна?
Возвышение милой улыбки,
Той, что душу осветит,
Согреет до самого донца...
И она, несомненно,
Равна возвышению солнца,
Возвращению дня,
Возвышению света над тенью,
Скрипкам певчих скворцов,
И цветов луговых возвышенью,
Нахожденью ответов
На множество
Зимних вопросов.
Вот что значит — весна.
Да простит меня
Строгий философ.

Камни памяти

Стихла осень,
свернув густые дожди,
Сосны от раннего снега
светлы и легки,
И вырастают каменные сады
в старом и тихом русле
горной реки.
Тонкая пленка воды
над песчаным дном,
Спины камней среди
травы, веток и мха —
В темном и светлом, сером или цветном,
словно застыли слова
в строках стиха.
В этом старом русле
совсем не тлен —
Здесь и покой,
и в чем-то даже уют.
А может, это, покинув времени плен,
каменный сад отражает
память мою.
В ней, как в русле жизни, —
светлые дни,
Ярких, больших событий
и цвет и стать.
Темных — меньше, но все же были они.
Только об этих лучше
Не вспоминать...
Камни памяти
также встают со дна —
И неожиданно,
вдруг, в неурочный час —
чаще тогда, когда вокруг тишина
И жизни теченье
Не накрывает нас.
Но лишь нарастает снова
времени ток,
Гонит капли минут
по порогам дней,
Мы окунаемся в этот шальной поток...
И там все больше
и больше
разных камней.

Хирург

Замечательному хирургу
Андрею Николаевичу

...Хирург — как ангел — надо мной
Склонился, и в моем сознанье
Возник вопрос совсем простой:
За что мне это наказанье?
Наверно я, как репяхов,
Набрал на жизненной дороге
Несчетное число грехов,
Совсем не думая о Боге.
Излишне злился на людей,
Гордыней упивался часто
И изрекал поток идей,
Не приносящих миру счастья.
Глазел на женщин я порой,
Мечты скоромные лелея,
И был с начальством не герой,
С ним соглашаясь и робея.
Я стал курить, нередко врал —
А с кем такого не бывало?
Вот, правда, ничего не крал,
А если пил, то очень мало...
Теперь за это под ножом
Лежит мое грешное тело.
Пока я размышлял о том,
Хирург спокойно сделал дело —
Болячку ловко удалил,
Меня избавил он от муки,

Привычно ниткой шов зашил,
Как полагалось по науке.

«Теперь живи, пиши стихи!» —
Сказал торжественно и строго...
Он словно отпустил грехи.
Наверно, с разрешенья Бога.

Облака

Тяжелым зноем день накачан,
И душный воздух — как стена,
Суббота, полдень, все на дачах,
В поселке пусто. Тишина.
По-голубиному воркует
Вдали негрозная гроза,
Соседский кот в траве мышкует,
Раскрыв сиамские глаза.
Над разогретыми горами,
Над юной зеленью земли
Плывут прозрачными морями
Седые чудо-корабли,
Заходят в гавани, к причалам
Небесных белых городов,
Где встали башни величаво
Из алебастровых садов,
Где по неведомым законам,
Как из молочного стекла,
Отлиты стены и балконы,
С каймой из света купола,
Где щедро солнце колосится
Снопом играющих полос...
Сюда б навек переселиться
И жить средь ласточек и звезд.
Здесь вьет барокко ветер вешний,
И жизнь, наверно, так легка!..
Воздушных замков нет, конечно.
Но что такое — облака?

Февраль в деревне

Февраль снегами колкими струится...
Среди дворов нахохлившихся хат
Скулит метель, как белая волчица,
Ворочая пушистые меха.
Она клубком вертится у ступеней,
Царапает когтями старый лед,
И знает, что ее не пустят в сени,
Но даже если пустят — не войдет.
У стареньких ворот березы стонут —
У них и боли, и мечты свои,
Пока в стогах попрятались вороны,
Пока под крышей смолкли воробьи,
Поскрипывая тихо под оконцем,
Они на пару раны бередят —
Мечтают о сережках и о солнце.
(Ворота — те о досках и гвоздях.)
Метель скулит, окошки замерзают,
За старой печкой ссорятся сверчки...
Грядет весна. Волчица это знает,
И лепит вихри — снежные волчки.

В ночь на ХХI век

Что такое Земля ?
Наш ковчег? Наш чертог?
Мир основ, как и прежде,
Почти неизменных?
А быть может, Земля —
Перекресток дорог,
Тверди край у бескрайнего
Моря Вселенной...
Здесь любой континент
Как десяток планет,
Здесь и правда порой
Начинает казаться,
Что на маленьком шарике
Тысячи лет
Вместе прожили
Тысячи цивилизаций.
Кто пришел, кто исчез,
Кто был прав, кто неправ,
Кто победы познал,
Кто познал пораженья —
Пролетала Земля
Через звездный рукав
В галактическом вихре
Времен и забвений.
Но во все времена
Из пещер, из квартир
Появлялся на свет
Как творенье пространства
ЧЕЛОВЕК — этот самый
Непознанный мир,
Чтоб творить, и чудить,
И с Планетой играться.
Он играется с нею,
Не чуя беды,
Как еще неразумный
Несносный ребенок,
Оставляя на память
О детстве следы —
То античные храмы,
То ракетные громы.
Как дитя, он играется
С руслами рек,
Как ребенок, он лепит
Из глины плотины,
Как мальчишка, он ссорится
В общем дворе,
Получая навек
Синяки и седины.
Как ребенок, он хочет
Все в мире узнать,
Даже если в познанье
Шаги все страшнее...
И совсем забывает:
Земля — это мать,
И, как мать, ее надо
Любить и лелеять.
Ей, как истинной матери,
Нужно всегда
Чистоты и покоя,
Как водится в доме.
И тогда она будет
Безмерно добра,
И тогда она всех
Приютит и накормит.
Завершается день.
Начинается век.
Продолжается вечность.
Планета стареет.
Он меняется все же,
Дитя-человек.
Хоть совсем понемногу,
Но все же взрослеет.
Время юности
Где-то еще впереди,
Время грез и любви,
Время новое — зреет...
Он до этих эпох
доживет,
долетит.
Дорастет.
Обязательно.
...Если успеет.

Земные звезды

Есть у каждого смертного в жизни звезда —
У поэта, у физика, у гончара,
Потому человек, не считая года,
К ней идет и идет через дни и ветра.
Он несет ей свой труд, вдохновенье свое,
Его щедрое сердце от счастья поет,
И, к звезде прикоснувшись ладонями рук,
Он бессмертье свое обретает — не вдруг.
Он, как будто омытый живою водой,
Сам становится светлой нетленной звездой,
Сразу тверже рука и уверенней шаг,
Если звездным огнем озарится душа...
Но на небе вечернем и в темной ночи
Ты над крышей такую звезду не ищи.
Эти звезды меж нами, и рядом с собой
Мы их просто не видим, не знаем порой.
Нет звезды средь своих, как с библейских времен
Нет врачей и пророков в селенье своем...
Я молюсь, чтобы свет этих звезд не погас,
Чтобы все-таки жили они среди нас.
Пусть мой песенный край древних гор и полей
Породнится с бессмертием
звезд и людей!