90-й псалом

Своего Дня Победы у ветеранов афганской войны не имелось. Ругай матерно бумажных стратегов из московских штабов, не ругай — делу не поможешь. Но у тех, кому довелось воевать по приказу свыше, и по воле Создателя вернуться живым — повелось собираться 15 февраля, в день вывода советских войск из Афганистана, завершения этой не ахти какой славной кампании. Встречались в девять утра у кафедрального собора, стояли на службе, потом ехали по кладбищам, где похоронены собратья по оружию, и в завершении — поминальный обед.

15 февраля 2004-го событие подошло к юбилею — пятнадцать лет. Панихиду по убиенным служил митрополит. Процентов на восемьдесят в храме стояли мужики. Были холёные, хорошо, даже очень, одетые. А кто-то в потёртой курточке с похмельными глазами. Много женщин в чёрных платках — матери погибших. Седой старик попросил женщину, что торговала свечами: «Дочка, найди внука». Назвал фамилию. На северной стене храма висели три мраморных доски с именами погибших афганцев. Женщина взяла длинную свечу, как указкой, привстав на цыпочки, показала нужную старику строчку. «Внук», — повторил он. Панихида шла к завершению, когда появились двое колясочников, им дали дорогу поближе к амвону... Потом митрополит поехал с афганцами по кладбищам.

Возвращаясь после поминального обеда по темноте, Андрей Левко, «окопный» афганский стаж исчислялся с 1981 года по 1983-й, купился на элементарную мякинку. «Как лох гражданский!» — смеялся в госпитале. Подленький фокус не удался бы клоуну с камнем за пазухой ни через год после возвращения Андрея из Афганистана, ни через два. В первое время у жены — его дорогой, терпеливой, любимой Олюшки — прорывалось: «Ты как затравленный волк!» Вечером пойдут прогуляться, машина из боковой улицы выскочит, или резкий звук откуда-то, или кто-то появится из темноты, Андрей тут же напрягался. В гостях, тем более в кафе, так садился, чтобы за спиной никого, но сам видел всех. Делал это спокойно, машинально, за собой ничегошеньки не замечал, будто так и должно быть. Казалось, каким был до Афгана — таким остался. «Брось городить! — не без раздражения перебивал жену. — Чего бы изменился!» Но случалось, что уж тут скрывать, — ловил себя, как мгновенно реагирует на резкий звук за спиной, а по руке молнией проскакивает въевшийся во все поры импульс — схватить автомат. Давным-давно нет стрелкового оружия под боком, а поди ж ты...

Впервые автоматный казус случился в хоровом исполнении. Только-только навсегда пересекли воздушную границу с войной, прилетели в Ташкент. Возбуждённые — теперь уж точно живыми вернулись!.. Взлетев с аэродрома в Кабуле, суеверно побаивались думать: «Всё! Конец войне!» Как и лётчики, которые поздравили по громкой связи с возвращением на Родину лишь в момент, когда самолет достиг территории Советского Союза. Вчетвером, все из их дивизии, мчались на такси по Ташкенту, вдруг по крыше «Волги» ударила ветка, и все разом, как по команде, дёрнулись за отсутствующими автоматами. И тут же разом, опять же — как по команде, расхохотались. И не могли остановиться в смехе. Безудержно всю дорогу гоготали над собой, ржали над мнимыми страхами, над этой засевшей в мозгах заряженностью на опасность. «Во дурни! — повторял старший лейтенант из третьей роты. — Куста на ровном месте забоялись!»

Андрей шёл с автобусной остановки домой после встречи в Доме офицеров. Конечно, выпили, конечно, подняли третий тост с перехваченным горлом за погибших... За длинным столом слева от Андрея сидела женщина лет шестидесяти, перед ней фото сына в парадной форме. «Витя курсы водителей от военкомата окончил, — рассказывала, вытирая слёзы, — возил топливо в Афганистане». Тактику душманов в отношении «наливняков» Андрей прекрасно знал. В растянувшейся гусенице колонны КамАЗы или «Уралы» с горючим норовили подбить в первую очередь. Подкладывая Андрею в тарелку винегрет, женщина приговаривала: «Как Витенька любил винегрет! Только без зелёного горошка. Наделаю целую кастрюлю, за один присест слупит...»

Кто-то за столом, напившись, не стесняясь, плакал... Кто-то, наливаясь водкой, наполнялся злобой. В конце коридора перед дверью в туалет Андрей увидел картинку: мужик лет сорока пяти с Красной Звездой на светлом пиджаке, со стеклянным взором стучал по подоконнику кулаком-оковалком и заведённо повторял: «ВДВ! ВДВ! ВДВ!» И тут же, резко переключаясь, зло твердил по другому адресу: «Суки! Суки! Суки!»

Возвращался домой Андрей с болью и тоской в душе. Знал, теперь, как минимум на месяц, пойдут мучительные сны. Обязательно приснится Валентин Скоробогатов.

Десять месяцев воевали бок о бок, жили в одной землянке. Валентин родом из Ачинска. Танкист. Обещал, когда отвоюют, устроить медвежью охоту. «Дядька в Чёрной Речке, ростом метр с кепкой, с первого взгляда кажется — соплёй со ста метров перешибёшь, а он первый медвежатник на весь район. Медведей своих считал до четвёртого десятка, потом сбился. Обязательно съездим с ним в тайгу чернореченскую».

Танковая рота стояла в Тулукане. Один из оплотов Советской Армии в тягучей войне без линии фронта. Сводный танковый батальон был разбросан по «точкам». Первая рота стояла в Тулукане, здесь располагался штаб батальона, вторая — в Кишиме, третья — поначалу в Ханабаде. А потом её перевели в Кундуз, охранять аэродром. Первые две роты обеспечивали проводку колонн машин по участку в 150 километров в сторону Файзабада. К этому последнему оплоту перед Пакистаном и шли караваны. Дивизия стояла в Кундузе, на плато, дальше дорога забирала вверх, в горы.

Их «точка» обеспечивала проводку на участке в 70 километров. Из Союза идёт колонна с горючим, продовольствием, боеприпасами и всяким-разным армейским скарбом, необходимым для жизнеспособности театра военных действий. Задача роты провести колонну на своём отрезке дороги и с наименьшим количеством потерь передать следующему подразделению. Обезвредить мины, отбиться от засад. Ни разу моджахедам не удавалось полностью уничтожить караван, на это кишка была тонка, но и ни разу не обошлось без боестолкновений. Нередко теряли по пять машин в одну сторону и столько же при возвращении колонны. Ну и человеческие потери...

Он был старшиной роты. Одна из его обязанностей — это вывоз с боя убитых и раненых — «двухсотых» и «трёхсотых». Их подбором при следовании колонны занималась свободная рота. Если первая вела караван в сторону Кишима, то кишимская вывозила потери, и наоборот, если вторая обеспечивала прохождение в сторону Тулукана. В этом случае Андрей ждал на «точке» приказа: «Вывозить раненых!» Для чего выделялось два БМП и танк.

Случалось, колонна попадала в такой переплёт, что набивали этот транспорт под завязку, а то и не хватало места за один раз увезти. Как-то из Файзабада порожняком шла колонна, и так зажали под Кишимом, двадцать человек погибло, восемь разорвало — страшно смотреть. Руки, ноги, куски... Бой идёт, они подлетели раненых, убитых вывозить. Обычная тактика в таких случаях — ударить из всех стволов по духам, заставить вжаться в камни, хотя бы на краткое время заткнуть их пулемёты и автоматы. Дать возможность забрать потери. Счёт идёт на минуты, знай поворачивайся, таская раненых, подбирая всё от убитых в простыни, брезент... На «точке» Андрею распределять, где чьи останки, писать для каждых записку перед отправкой в Кундуз, там готовили «двухсоте» для «Чёрного тюльпана». Собирали в бою фрагменты чаще с фельдшером, солдат, особенно молодых, при виде кровавых, обгорелых кусков, вскрытых внутренностей выворачивало... Поэтому Андрей сам формировал «кульки», солдатам приказывал лишь грузить их в БМП, дефицит времени требовал скорости... Старались забирать всё, но что-то могло и улететь...

А сколько смертей нелепых, страшно обидных... И тогда на «точке», развернув брезент, выстраивал солдат-салаг вокруг окровавленных трупов и пытался достучаться до чувства самосохранения. «Зачем он высунулся из люка? Идёт бой, он механик-водитель, в любой момент жди приказа развернуть танк, отъехать в укрытие, или наводчику не видно из-за дерева... Выполняй свои обязанности. Нет, ему стало скучно, высунулся из люка посмотреть. Он же знает, танк стреляет прямой наводкой, дуло опущено. Нет, вылез! Дуло поворачивается — и он без головы...» Андрей заводился от вида по глупости погибших ребят, совсем пацанов, кричал на живых, чтобы не легли вот также на брезент. Из-за дурацкой сигареты, из-за детского любопытства. «Сколько раз вас предупреждал: ни на секунду не расслабляться! Вот он, Антонюк, лежит! Что ему надо было? Зачем вылез на броню? Скажите?» Задавая вопросы о причинах смерти не за понюх табаку, требовал ответов, пусть засядет в мозгах кровавой меткой, пусть отпечатается жутким видом погибших товарищей, с которыми утром сидели за одним столом, чтобы не повторили чужих неисправимых ошибок. Но повторяли... «Правильно, надо было головой думать! Бой затих, отбились, моджахеды уходят. Забирайся в БМП и отдыхай! Ему невтерпёж посмотреть. Ну, глянь в триплекс. Нет, с брони виднее. И подставился снайперу. Эти флегматики часами могут сидеть и ждать ротозея! Не верьте тишине на операции!»

Антонюка привезли на «точку» живым. И вдруг умирает. «Миша, сердце останавливается!» — крикнул Андрей фельдшеру. Тот ставит прямой укол в сердце. Не помогает. И не видно, куда ранило? Грудь, спина, голова — никаких следов. Руку левую подняли... Пуля снайпера попала под мышку... Было и такое: снимают раненому гимнастёрку, брюки — чисто, ни одного пятнышка. А он кончается... Снимают трусы... В мошонку вошла пуля. Китайского производства, калибр 5,45, со смещённым центром тяжести. Крутится в теле...

Как кипела в нём злость, когда прилетали за ранеными и убитыми, а моджахеды успевали в суматохе боя изуродовать ножами труп, а то и не только труп... Подбили бензовоз, дымища, гарь, ничего не видно, духи вынырнули с обочины в советской форме, оттащили труп, отхватили уши, нос, отрубили кисти рук и голову — восточный бизнес. Однажды раненого без сознания схватили, но наши вовремя заметили, пустились в погоню, моджахеды, тоже в советской форме, на ходу успели отрезать уши, чтобы сдать за оплату... А как бывало сложно определить принадлежность обезглавленного тела... Андрей однажды проговорился жене, потом ругал себя. По какому-то поводу заспорили, он бросил: «Да что тело? Спал рядом с человеком полгода, а без головы... Вроде Саня, очень похож, мощный был парень, старлей, но не могу точно сказать. И никто не уверен до конца... Потом всё же решили — да, это он...»

Гробы были с окошечком напротив лица, а были и без. Тогда военкомату шло уведомление «без вскрытия».

Андрей как-то занялся подсчётами, вышло, что за два его афганских года погибших у них в батальоне как раз на батальон набралось. Погиб командир батальона, зампотех, гибли командиры рот, взводов, старшины, солдаты.

Комбат, капитан Вениаминов, погиб через два месяца, как принял батальон. Просили его не садиться в БМП. Нет: «Я должен видеть, куда вас веду!» Не сел в танк. И на фугасе подорвались. Скорее всего — управляемый. В рисовом поле сидел в ямке душман и сёк, что и как. Танк пропустил и соединил контакты, когда подошёл БМП... Из семи человек только командир взвода остался жив. Он не доверил механику-водителю комбата, сам сел за рычаги. Участок был из миноопасных, без асфальтового покрытия. Летели на скорости на случай фугаса, чтобы взрыв пришёлся вскользь на корму, и весь урон — швырнул БМП вперёд. Рвануло посредине. Башня метров на десять отлетела. Командира взвода выкинуло из люка. Как огурец из банки вылетел. Кожу от затылка до пояса сорвало вместе с одеждой, как и не было. Кровавое мясо на спине. Думали: всё... Нет, дышит. Андрею показалось и комбат живой. Подбежал к нему, переворачивает, а из горла придушенный стон. С таким не раз сталкивался, голосовые связки трупа, когда ворочаешь его, издавали звуки похожие на хрип. У капитана был расколот череп, умер мгновенно.

В самый первый день Андрея на «точке» пятерых воинов отправили в Кундуз, оттуда на «Чёрном тюльпане» навечно домой: старшину, сержанта и троих солдат.

Одни погибали, на смену присылали других. Такая «ротация». Уезжали домой отслужившие, и не было месяца без потерь. И как уж там статистики насчитали за все годы войны всего пятнадцать тысяч погибших?..

Боевой кулак Тулукана — тринадцать танков Т-62, два БМП-2, батарея артиллерии — три орудия, мотострелковый взвод, сапёры. Из живой силы порядка ста бойцов. В Тулукане располагался штаб батальона.

Практически каждую неделю они проводили колонну. Сначала в направлении Файзабада, а дня через три она порожняком двигалась обратно. На свой участок дороги выдвигались заранее. «Проверим духов на вшивость!» — неизменно говорил Валентин. Сапёры исследовали дорожную колею, особенно участки без асфальтового покрытия, корректировщик давал цели артиллеристам — те с «точки» обрабатывали «узкие» места... Затем принимали колонну от соседей и вели её... Иногда колонна ночевала на плато у Тулукана...

Во главе каравана ставили машины с боеприпасами: если что случится у них с двигателем или с колёсами, танк берёт на крюки и тащит. Излюбленные цели душманов — наливные машины. Эти бомбы на колесах. Их распределяли по всей колонне. Подожгли — надо убрать танком с колеи, столкнуть. Только бы не возник затор. Что полная цистерна, что пустая горит со страшной силой. Подобьют, главное — людей спасти, пылающее железо быстрее на обочину. Не останавливаться. Тормознулись, стоячих мишеней — стреляй не хочу. В колонне пятьдесят и более машин. Плюс бронетехника сопровождения. Автоцистерны горели бушующим чадящим пламенем. Зрелище огня, дыма до неба давило на психику. Поэтому душманы в первую очередь целились в бочки с горючкой, дабы создать сумятицу, сломать порядок движения, застопорить колонну и работать по ней из крупнокалиберных пулемётов, гранатомётов, щёлкать воинов из снайперских винтовок...

...Танк Валентина прикрывал арьергард каравана. За что и подбили. Шли из Тулукана в Кундуз. Примерно на средине дороги самое партизанское место — гора, дорога огибает её, а сразу за поворотом на склоне метрах в ста от шоссе «зелёнка». Пологий участок с арыком, по берегам полосой заросли. Из них душманы ударили. Относительно удачно для танкистов — в гусеницу попали. Танк обезножел. Душманы не те партизаны — напакостить и умыть руки. Знали: колонна из-за одной бронеединицы не остановится, можно воевать до лёгкой победы, прикончить экипаж. Стали подбираться вплотную. Валентин руки вверх не поднял, прямой наводкой долбит моджахедов. Наводчика не брали в экипаж: зачем лишним человеком рисковать. Командир сам вёл стрельбу. По грудь высунулся из люка, крышку вертикально поставил и посылает один за другим жаркий привет от советских воинов.

Ход предстоящего боя противник, устраивая засаду, нарисовал загодя. В рисовом поле, что тянулось с другой стороны дороги, залёг стрелок — а может, не один — с винтовкой Бур. Знатная машинка. Созданная в девятнадцатом веке в Англии, она использовалась англичанами в Африке в англо-бурской войне в 1899—1902 годах. Потом её не раз модернизировали. Калибр 7,7. Были варианты патронов с дымным порохом и бездымным. В Афгане попадались самые разные модели. Немало винтовок осталось ещё с англо-афганской войны. Убойная сила жуткая. Прицельная стрельба — более километра. Бронежилеты пуля из Бура пробивала на раз. Да что бронежилеты, случалось — вертолеты сбивали.

Из такой винтовки ранили Валентина. Грудь и голову крышка люка защищала, а спина, как в тире... Стрелок, может — лёжа, может — с колена, а может — поднялся с рисового поля и совершенно спокойно, был в полной безопасности, времени прицелиться достаточно... Пуля играючи пробила тело. Рядом с сердцем прошла, чуть бы влево, и всё закончилось ещё там... Момент ранения совпал с выстрелом пушки. Теряя сознание, командир рухнул внутрь танка, в это время пушка делает откат, нога оказывается в этой зоне, её ломает пушкой, как спичку...

На выручку Валентину примчались Андрей с ротным Валерием Доброхотовым на двух танках и БМП. Но не сунешься на простреливаемый участок. Душманы и не подумали утихомириться, уйти в горы с прибытием подмоги для раненого танка, наоборот — перенесли огневую мощь на новые цели. Танк к тому времени перестал быть грозным оружием. Гора железа. Заряжающий передал: механик убит, Валентин дважды тяжело ранен. Самую малость осталось душманам поднажать и праздновали бы победу, отрезая головы танкистам в качестве вещдококов для получения премиальных. И вдруг появляются ещё одни желающие забрать экипаж. Обозлились моджахеды — жалко терять верный заработок, с горы из пулемётов, автоматов поливают, с рисового поля стреляют, устроили котёл, как из него вызволить экипаж?

Решение припылило со стороны Тулукана в виде двух лёгких грузопассажирских «тойот». Открытый кузов с низкими бортами в каждой машине был под завязку набит мирным населением. Афганцы придумали приспосабливать «японцев» под пассажирские перевозки. Ставили на борта металлические дуги, за которые пассажиры держались во время движения. В результате модернизации получался вместительный салон для неприхотливых местных жителей. А куда аборигенам деваться? Выбирать из транспортных услуг приходилось между автопёхом по жаре, лошадью и автомобилем. Железной дороги в отсталой стране нет, воздушный флот между деревнями не летает.

Ротный скомандовал Андрею остановить афганские машины и максимально задействовать местный гражданский материал. «Кто будет сопротивляться — стреляй!» Пассажиры по требованию Андрея сошли на землю. Под автоматом Андрей начал строить живой щит. Какая тут гуманность, когда душманы ждут не дождутся, как говорилось выше, обезглавить танкистов или хотя бы уши, носы обрезать и утащить для заработка. Пулемёты на горе нехотя смолкли на военную хитрость с человеческим фактором, автоматы утихли. В щите были дети, бородатые мужики, женщины в паранджах. Андрей и ротный ради друга шли на всё, ставили живое прикрытие без разбора на возраст и пол. Подобрались к танку, ротный посадил туда наводчика, скомандовал: «Бей по ним, снарядов не жалей». Танк ожил огнём. Под его прикрытием и под сенью живого забора начали раненых и убитого транспортировать. Афганские пулемёты и автоматы молчали, но из винтовок, несмотря на наличие соотечественников на линии огня, душманы начали стрелять. И с «зелёнки», и с рисового поля, со стороны которого живой защиты не было. Андрей с Доброхотовым не догадались о наличии второго фронта. Валентину, пока тащили его в бессознательном состоянии, опять досталось — снайпер угодил в руку. Ротному попало в ногу. Андрею пуля чиркнула по бедру. Только и всего — брюки продырявила.

В Кундузе другу сделали операцию, пуля прошла в миллиметрах от сердца. Собрали ногу, сломанную родным танком, укрепили аппаратом Илизарова, дабы кость нарастить до прежних размеров, извлекли пулю из руки.

Госпиталь палаточный. Реанимация — такая же палатка, только сверху каркас деревянный, в двери окошко, стеклом забранное. Андрей постучал, друг увидел, улыбнулся, помахал слабой рукой. «Ещё повоюем, братишка, попляшем!» — сказал в стекло Андрей. В Валентина что-то вливалось из капельницы. Андрей показал большой палец: молоток! И вернулся в хорошем настроении в роту на вертолёте, надо был доставить на «точку» кое-что из провианта.

Через два дня столкнулся у землянки с Доброхотовым. Тот шёл сам не свой.

— Валера, что случилось?

— Да голова раскалывается, — отвёл глаза ротный и не выдержал... — Валентина больше нет.

— Что ты сказал? — подался к нему Андрей. — Что ты сказал?! Повтори!!

— Валентин умер!

— Как умер? Не может быть?!

Его перевели из реанимации в общую палату, и вдруг кричит: «Мне плохо!» Сердце останавливается. Ставят прямой укол в сердечную мышцу. Не помогает. Врачи без понятия — в чём причина? Богатырь, столько операций перенёс... При вскрытии оказалось — тромб закупорил сердечный клапан.

Валентину оставалось всего две недели до отправки в Союз. Мог бы поберечься, не ехать на операцию. Таких жалели. По возвращении домой он собирался жениться. На той свадьбе Андрей мечтал погулять за всю роту. Ему как раз предстоял отпуск. Ребята уже обдумали, что подарить молодожёну — видеомагнитофон японский. В 1982 году это была большая редкость. Договорились скинуться, и на чеки Андрей купит. Кроме того, порешили чайный сервиз на двенадцать персон вручить от всех, в первую очередь для молодой жены. «Соберёмся у них в гостях и будем после водки чай пить!» — мечтал Валера Доброхотов.

«Ты повезёшь Валентина домой, — сказал ротный, — у тебя скоро отпуск. Комбат не против».

Валентин снился в двух повторяющихся сюжетами снах. Один: на базаре в Тулукане Валентин покупает апельсины и раздаёт мальчишкам. Так поступал в жизни. Приедут на базар, конечно, на БМП, а то и двух. Группой человек десять. Пока воины отовариваются, броники наготове, красноречиво говоря пушечно-пулемётным видом: сравняем с землёй всю торговлю, если что. Валентин всегда угощал вечно голодную местную пацанву. Купит килограммов пять апельсинов и раздаёт. Те рады-радёшеньки подаркам. Как он приезжал на базар, сразу сбегались... Случалось, какой-нибудь мальчишка на ухо предупреждал Валентина об опасности: «Мистер, туда не ходи». Значит, там кто-то мог быть из банды. Истина: делай добро, и оно к тебе вернётся тем же — в Афганистане не утрачивала силу... Пацанва тоже соображала: если «мистера» сегодня убьют, завтра угощения не жди. Когда Валентину говорили: «Корми-корми, а потом этот пацан тебе в спину из автомата засадит!» — он отмахивался или улыбался: «Может, этот как раз и не будет стрелять».

Во сне Валентин был загорелый, белозубый... И неожиданно падает на гору апельсинов с ножом в спине. Андрей подхватывает его, кричит про вертолёт и госпиталь, несёт к БМП... На руках друг умирает... Во втором сне они охотились в заснеженной тайге. Вдруг из берлоги выскакивал медведь, Валентин вскидывает ружьё — оно заклинивает... И Андрея как парализовало — ни рукой, ни ногой пошевелить не в силах...

Сны мучили, стоило разбередить душу воспоминаниями... Возвращаясь домой после юбилейной встречи с афганцами, Андрей понимал, теперь не обойтись без ночей, когда будет вскидываться с криком, а Олюшка успокаивать шёпотом: «Андрюша, ты дома, всё хорошо, спи». Но он обязательно поднимется, будет сидеть на кухне перед чашкой чая, отходя от увиденного во сне, не желая его повторения...

Откуда вынырнул этот расхлябанный в шарнирах типчик в кепке с длинным козырьком — не заметил. Случись щекотливая ситуация после Афгана — не опростоволосился бы. За двадцать один год мирной жизни растерял окопную бдительность. Ночной незнакомец нарисовался как в киношной сказке. Трах-тебедох — и любуйтесь на туго обтянутую кожей рожицу. «Слушай, брателло, — из ничего возник паренёк, — дай закурить!» Андрей не успел сказать антиникотиновое: не курит и другим не советует, как последовал удар сзади. Просящий курево в оном не нуждался — играл подлую роль подставы.

Андрей так и не понял: то ли успел инстинктивно уклониться, или бивший пропил твёрдость руки. Удар вышел вскользь. Череп остался цел. Но без сильного сотрясения не обошлось.

Нашла потерпевшего Олюшка. Стало тревожно на сердце от долгого отсутствия мужа, позвонила по сотовому, вместо Андрея из трубки бодрое сообщение: телефон отключен или вне зоны приёма. Самое ценное на поживу грабителям при Андрее были — сотовый да сумма денег на пару пива. Ну, ещё два ордена — Красного Знамени и Красной Звезды. Олюшка занервничала, куда муж подевался из зоны приёма? Надела поводок на Чибу, чёрного пуделька, и на улицу. На Андрея наткнулась в двух кварталах от дома, валялся без сознания на детской площадке у деревянной скульптуры «Лесовичок». Вызвала «скорую», отвезла в больницу.

Вернувшись домой, почти не спала, рано утром поехала к мужу. Андрей виновато улыбался, подмигивал, дескать: не дрейфь, мать, всё путём. Она принесла какую-то снедь, любимый Андреем сушёный чернослив, а также протянула мелко исписанный листок, запаянный полиэтиленом, и булавку: «Пристегни». И ещё дала тоненький, размером А6, молитвенник.

Когда жена ушла, он отыскал 90-й псалом.

«Живый в помощи Вышняго, в крове Бога Небеснаго водворится...»

Андрей не мог вспомнить ни того солдата, ни его мать. Олюшка подробно описывала женщину: «Как не помнишь? Среднего роста, лет сорока пяти, высокий лоб, красивые брови дугами...» Нет, не помнил, стёрлась из головы. Сколько было солдат и матерей за десять лет работы в учебке. Каждые полгода сто восемьдесят человек выпуска. На принятие присяги приезжало по пятьдесят и более родителей. «Она говорила на «о», — пыталась жена подтолкнуть его память, — из-под Горького приезжала, посёлок Шахунья».

Саму ситуацию помнил. День будничный, кажется пасмурный. Поздно вечером вышел из части, торопился, но у КПП зацепил глазами женщину. Ту самую, что не мог потом восстановить в памяти. Она сидела на скамье, у ног сумка. Не сразу отреагировал, через месяц предстояло отправляться в Афганистан, голова загружена скорым отъездом. Прекрасно понимал: с его военной специальностью воевать придётся не в штабе. Сделал пару шагов мимо женщины, потом что-то заставило обернуться:

— Что вы здесь делаете?

— К сыну приехала, а уже, говорят, поздно. Может, вы его вызовете? Товарищ офицер, я всего на один день, завтра вечером домой...

— Конечно, нет. Только что их уложил. — Андрей вознамерился идти дальше, но снова обернулся. — Где будете ночевать?

— Вот здесь на лавочке и посижу, тепло ведь. У меня куртка есть.

Андрей решительно взял сумку:

— Пойдёмте к нам. Завтра рабочий день, но освобожу вашего сына, побудете с ним вволю.

Жена приветливо встретила женщину. Случалось и раньше солдатским матерям ночевать у них. Втроём поужинали на кухне. Андрей пошёл смотреть телевизор, убавив звук до минимума — сын спал. А женщины на кухне пили чай.

Гостья, узнав, что Андрею отправляться в места боевых действий, достала из сумки потёртый молитвенник, сказала жене:

— 90-й псалом очень сильная молитва, обязательно будет беречь, перепишите, и пусть днём и ночью находится при нём. Днём и ночью, постоянно. И вы сами молитесь за него, каждый день, во что бы то ни стало...

И рассказала про брата. Тому мать молитву перед отправкой на фронт в медальон вставила. До Праги в артдивизионе дошёл и всего с двумя ранениями. После первого в госпитале три месяца лежал, во второй раз и того меньше, боясь потерять своих: отказался от госпиталя. Начал воевать под Курском в 43-м. И первое крещение — попали под бомбёжку. Двигалась колонна к передовой, и вдруг налетели самолёты с крестами. Посыпались бомбы. Солдаты в разные стороны от дороги. Брат плюхнулся на землю, а вокруг светопреставление — гул, грохот, земля ходуном. Вдруг рядом как жахнет, уши заложило, брат понять не может — жив ли, нет, собирать руки-ноги или бесполезно. Когда стихло, поднял голову. Ездовые лошади побитые, бочка с водой перевёрнута, ящики с боеприпасами разбросаны, у ездового вся спина в крови, кричит истошно: «Перевяжите! Перевяжите!» Старшина в трёх шагах валяется — полголовы осколком снесло. А брат рядом с воронкой, рукой до края подать, лежит, и ни одной царапины. Попал в мёртвую зону взрыва. Осколки над ним прошли в ездового, лошадей и старшину. Всего-то и досталось — комья земли по скатке ударили... По сей день живой, чарку за Победу и погибших за неё поднимает...

Накануне отправки в Ташкент Андрей по настоянию жены прочитал молитву с тетрадного листка в клеточку. Пытался вникнуть в текст, но ничегошеньки не понял. Жена сложила несколько раз листок, завернула в полиэтилен, при помощи утюга надёжно запечатала, подала вместе с булавкой:

— Андрюша, пристегни к трусам. Гимнастёрку или брюки снимать будешь, а тут всегда при тебе. И перестёгивай каждый раз, как меняешь трусы. Христом Богом прошу: не забывай.

Не забывал. Не всегда к трусам пристёгивал, носил в кармане гимнастерки. Но не расставался никогда.

Живый в помощи Вышняго, в крове Бога Небеснаго водворится. Речет Господеви: Заступник мой еси и Прибежище мое, Бог мой, и уповаю на Него...

Андрей медленно читал, смотрел в больничное окно, пытался вникнуть в смысл слов. Они были непонятны, и в то же время звучало что-то знакомое, будто этот ритм, эта мелодия сидели где-то глубоко-глубоко. Как вернулся из Афганистана, на второй день Олюшка попросила пойти с ней в церковь. «Надо поблагодарить Бога, — сказала, — поставишь свечки Богородице, Николаю Угоднику, а потом, если захочешь, постоишь со мной на литургии. Сможешь, крестись, когда я крещусь». Он совершенно не понимал, что и почему в службе. Разглядывал многоярусный иконостас. Слушал пение хора. Слушал женский голос, который с клироса оглашал объем храма молитвами. Из высоких окон лился солнечный свет. Поначалу какое-то время Андрей маялся, потом поймал себя на мысли: его не томит это, казалось бы, бесцельное пребывание в церкви, он не нудится необходимостью выполнить просьбу жены. Непонятный язык службы не раздражал, в нем было что-то отдалённо близкое... После службы Олюшка заказала благодарственный молебен. В церкви они остались одни из прихожан. Из алтаря вышел старенький седобородый священник. «Зачем вам?» — спросил. «Надо», — твёрдо сказала Олюшка. Батюшка посмотрел на неё долгим взглядом и согласно кивнул.

Возвратившись из Афганистана, Андрей узнал: разнарядка была на Веню Самохвалова. Тоже прапорщик. Коммунист. Лозунг: «Коммунисты вперёд!» — тогда действовал, как в Великую Отечественную. Андрей не был членом партии. Но отправили на войну его. Из округа пришла разнарядка на двух человек. Ехать предстояло старшине роты сапёрного батальона Самохвалову и политработнику Стеклову. Был такой майор. Тот поступил категорично, бросил на стол командира части партбилет и ушёл из армии: «Я рос без отца, не хочу, чтоб и мои дети осиротели!» Веня поступил хитрее.

Лет пять назад Андрей выгуливал Чибу по набережной и услышал своё имя, обернулся — Лена, жена Вени, догоняет.

Поздоровались. Обменялись информацией о детях. Потом Лена повинилась, глядя в сторону противоположного берега:

— Прости нас, Андрей, Веня должен был в Афган ехать.

— Я в курсе.

— Лучше бы он воевал...

— Кто его знает...

— Ты ведь живым вернулся...

— Мог погибнуть не один раз... Жизнь такая штука, от неё не скроешься...

С командиром части Веня жил «вась-вась». Рыбачили на пару. Веня особенно по зимней ловле мастак. Летом тоже не из последних рыбарей, но на льду не имел равных. И уху варил эксклюзивную, самогон гнал вкуснейший, сало коптил отменное. В результате вместо войны поехал в Венгрию. Газеты о кровавых событиях в Афганистане не распространялись. Советский народ делал выводы по цинковым гробам, что прибывали в каждый город. По основным аэропортам страны пролегало несколько скорбных авиамаршрутов «Чёрных тюльпанов». Они-то и разносили красноречивую информацию о войне.

Веня договорился с командиром и поехал в мирную, благостную Европу, в Венгрию, на завод по ремонту бронетехники. В один день у сына возьми и отвались звёздочка на велосипеде. Веня, будучи не в совсем трезвом состоянии, отправился с рамой и звёздочкой на своё предприятие. Бетонная балка сорвалась с крана как раз в тот момент, когда он пересекал цех, направляясь к сварщикам. Вернулся в Россию в цинковом гробу.

— Лучше бы в Афган поехал... — промокнула платочком слезу Венина жена.

— Кто его знает... Жизнь такая штука, от неё не скроешься

Последнюю фразу Андрей не сказал. Удержал на языке.

Живый в помощи Вышняго, в крове Бога Небеснаго водворится. Речет Господеви: Заступник мой еси и Прибежище мое, Бог мой, и уповаю на Него. Яко Той избавит тя от сети ловчи и от словесе мятежна, плещма Своима осенит тя, и под криле Его надеешися; оружием обыдет тя истина Его...

В госпитале Андрей решил выучить псалом. Он запоминал одну строчку, пытался присоединить другую. Получалось не сразу. В молитве угадывался внутренний ритм, но тут же ускользал... Не удавалось удержать, чтобы нанизывать на эту основу слова, откладывая их в памяти... В детстве в доме родителей не было икон, не звучали молитвы. Мама лишь перед смертью, окончательно обезножев, стала держать подле себя листок с «Отче наш». В домике бабушки в углу висела икона, обрамлённая рушником. «Может, когда был совсем маленьким, бабушка молилась вслух при мне? — подумалось Андрею. — Что-то вошло в кровь, потому и знакомо...»

Виктор Седов подал рапорт, вернувшись из отпуска. Он сопровождал гроб с Валентином, так как Андрею отпуск отложили. С командованием не поспоришь. Валентина повез Седов. Сорок пять суток отпуска, плюс двадцать гробовые, плюс дорога. Почти два месяца находился в Союзе.

Седов был командиром батареи, с ним Андрей получил кровавое крещение. Андрей прилетел на вертолете из Кундуза в Тулакан во время операции. Колонна попала в засаду между Кишимом и Тулуканом. Вторая рота обеспечивала охранение. А они с Виктором возили раненых и убитых. Подлетали на БМП, опять же: главное — на максимальной скорости идти, если мина — есть вероятность взорвётся сзади, тогда только и всего — получишь «пинка», и езжай дальше... Подскочили к месту боя. Картина не для слабонервных: БМП подорвалась на фугасе. Там нога в сапоге валяется, тут боец с развороченным животом...

«Ты как? — спросил Андрея Виктор. — Выдержишь?» За спиной у Андрея была Чехословакия в 68-м. Он служил в Каунасском десантном полку, их выбросили в Чехословакию в первый день, и с 21 августа по 5 сентября по ним стреляли безнаказанно из окон, из-за углов. Было и такое: подошёл вплотную наглец, задрал водолазку, достал из-за пояса пистолет и всадил пулю в солдата. Лишь 5 сентября министр обороны Гречко разразился разрешительным приказом — отвечать на стрельбу стрельбой. Андрей, отправляясь в Афган, считал: у него-то, в отличие от многих, есть опыт боевых действий. Пороха понюхал. Но уже в первый афганский день понял: Чехословакия — даже не цветочки, слабенькая пыльца...

«Нормально», — ответил Андрей. «Тогда быстро собираем, чья рука-нога, потом будем определять, афганцам-шакалам ничего не должны оставить»... Они загрузили в БМП два трупа, брезент с фрагментами тел... Как кричал на обратной дороге стрелок БМП без ног: «Мама, не хочу умирать! За что?!» Механика-водителя убило при взрыве фугаса, стрелка выбросило, обрезав бронёй ноги...

Виктор воевал достойно. Раз возвращались после операции. В их колонне была бронетехника и пять автомашин. Виктор на «Урале»-бензовозе, что порожняком шёл. В кабине, кроме него, сержант-артиллерист, ну и, естественно, водитель. Душманы подбили бензовоз. Пустой-то он пустой, да бак полон паров бензина. Не зря бензовозы старались залить под завязку с перехлёстом, чтобы не оставлять в баке взрывоопасного пространства. От меткого выстрела пустой бензовоз взорвался. Машина запылала. Воины из кабины выскочили, упали на обочину за камни от пулемётного огня. Старший колонны — зампотех майор Логинов — после взрыва бензовоза командует заполошно: «Не останавливаться! Всем вперёд! Не останавливаться!» Было ему под сорок, и он панически боялся стрельбы. Из тех воинов, которым война категорически противопоказана. Как уж в Афгане оказался? Приказным порядком или, может, по жадности напросился. Рассчитывал перед пенсионом подзаработать на войне с туземцами. Да те оказались не с луками и бумерангами.

Белый как стенка, майор, вернувшись на «точку», докладывает комбату о потере бензовоза с людьми. Комбату наплевать на психологическое состояние подчинённого. Орёт по матушке и не Волге, по батюшке и не Амуру: «Почему бросил людей?» И отправляет майора обратно. Андрей видит, с зампотеха толку ноль, губа трясётся, всего колбасит. Вызвался съездить вместо него. Комбат осадил добровольца: не суй нос не в свой навоз. Комбат был из выскочек. Папа командовал в Союзе военным округом, сына, что без году неделя как из училища, за звёздами отправил в Афган. Не взводом, само собой, командовать. Вступил в должность вообще старлеем, все замы — майоры, он вскоре капитана получил. Папины дрожжи работали вовсю.

Вёл себя по-хамски. При проводке в сторону Файзабада был участок километров в тринадцать, где поблизости от дороги добывалась соль. В жару невидимые микрочастицы наполняли воздух, попадая в глаза, раздражали слизистую, вызывали жжение, боль. Как-то вернулись после тяжёлой операции оттуда. Комбат сидит, развалившись, и требует доклада. Ротный опустился на табуретку. «Что это вы расселись? Встать!» — приказал. Два капитана, два майора стояли перед ним уставшие, глаза красные...

Комбат Андрею рот с инициативой заткнул, зампотеха наладил обратно. Тот на БМП помчался к месту взрыва. Застал одну сгоревшую машину. Возвращается на всех парусах обратно: так и так, все сгорели. «А автоматы, — комбат орёт, — тоже бесследно сгорели?! Железо?! Езжай хоть что-то от трупов привези!»

Рано Виктора записали в трупы. Он сначала с бойцами отстреливался, а потом под огнём троица побежала к крепости. Метрах в трёхстах от места, где подбили машину, располагалась древняя крепость, там стоял афганский полк защитников апрельской революции. Моджахеды, человек двадцать, пустились за лёгкой добычей в погоню. Русские не просто сверкали пятками, перемещались перебежками, огрызались автоматными очередями. Перед крепостью стояли пушки с боевыми расчётами. Защитникам революции нет бы помочь освободителям-союзникам, угостить контрреволюционеров из всех стволов, они как увидели ораву моджахедов, что на них движется, драпанули в крепость. Побросали пушки вместе с боеприпасами, прицелами... Ничего не надо, лишь бы шкуру спасти...

Наши подскочили к орудию, развернули и ну долбить прямой наводкой. Артиллерия не зря бог войны. Быстро изменила соотношение сил в пользу Советского Союза. «Бегу к пушкам, — смеясь, рассказывал Виктор Андрею, — вижу афганцы, всё, думаю, сейчас они нам огоньком подсобят. Эти вояки хреновы драпать, будто танки на них прут! Я матом: куда вы?! Не понимают русского слова. Пришлось самим отстреливаться. Дали мы духам просраться! Афганцы из крепости увидели нашу героическую стрельбу, заговорила совесть, прибежали снаряды подносить!»

Окончательно помогли отбиться от моджахедов наши разведчики. Они возвращались из рейда на БТРе, вдруг слышат — стрельба, зашли в тыл душманам, а дальше дело техники...

Из отпуска Виктор вернулся сам не свой. «Всё, — сказал, — ухожу из армии, подаю рапорт. Не могу больше. Ты бы слышал, как кричала сестра Валентина, когда внесли гроб! Отец спрашивает: «Как сын погиб?» А я не могу говорить. Внутри сдавило. И мать криком исходила... Но с сестрой что творилось... Отпаивали лекарствами, не помогало. Кричала и кричала. «Родной мой, братик мой! За что?» На кладбище обхватила гроб: «Не отдам!» Даже мать её пыталась успокоить. В детстве не раз слышал, как голосят. Но здесь что-то невыносимое. Думал, с ума сойду. У самого сердце останавливалось. По сей день крик в ушах... А невеста была как замороженная. Она платье приготовила к свадьбе... После похорон, рассказывали, пришла домой надела свадебное платье, фату, а потом сняла, облила бензином и сожгла в огороде».

Не помогла Виктору ни водка, ни встреча с семьёй. Вернулся на «точку» потухшим. Как только начинал рассказывать о похоронах, весь напрягался, руки тряслись.

«Сдулся, — сказал Андрею ротный, — не боец. Видишь, на чём сломаться можно».

Живый в помощи Вышняго, в крове Бога Небеснаго водворится. Речет Господеви: Заступник мой еси и Прибежище мое, Бог мой, и уповаю на Него. Яко Той избавит тя от сети ловчи и от словесе мятежна, плещма Своима осенит тя, и под криле Его надеешися; оружием обыдет тя истина Его. Не убоишися от страха нощнаго, от стрелы летящие во дни, от вещи во тме приходящия, от сряща, и беса полуденнаго...

Что же такое в этих словах? Что? Как они могут защищать?..

Олюшка призналась: молилась за него, как уехал в Афганистан, каждый день. Старалась хотя бы раза два в месяц попасть в церковь, заказывала молебны. Они прожили семь лет до Афгана, никогда богомолкой не была. «Всё та женщина, — объясняла, — она про сына рассказывала, не про младшего, к которому к нам приезжала, про старшего. Пока тот служил в армии, каждый день молилась за него. Один раз не получилось, так его именно в тот день избили. Меня учила молиться всем сердцем, не тарабаня слова...»

Не убоишися от страха нощнаго, от стрелы летящие во дни, от вещи во тме приходящия...

Тулукан — большое селение, как городок районного статуса. Рота стояла сразу за ним. Рядом с «точкой» проходила дорога, по которой проводили караваны машин. Участок дороги напротив «точки» — одно из самых опасных мест. Духи могут на нескольких машинах подлететь и ударить из пулемётов, гранатомётов. Надо как-то защищаться. Китайцы в далёкие времена, обороняясь от набегов захватчиков, поставили свою Великую китайскую стену. Русские возвели параллельно дороге глинобитный забор в два метра высотой. Закрыли свою территорию от чужих глаз, чтобы не любопытствовали через бинокль и прицел. По древней технологии кирпичи лепили. Земля кругом глинистая. Самое сырьё. Месишь с мелко нарезанной сухой травой. Потом форма на три кирпича песком обмазывается во избежание прилипания, заполняется массой, затем сырые кирпичи вываливают на просушку. Температура летом под 70 градусов. Солнышко не хуже печи спекает стройматериал. С гор, конечно, видно, тут забор не спасёт, да хотя бы с дороги соглядатаи не зыркали, где что.

Любопытные случались. И не праздные. Ходили днём разведчики. Измеряет такой «мирный» житель шагами расстояние, готовит данные для ночных миномётных стрельб по русским... Стену возвели метров на шестьдесят длиной, а сами врылись в землю. Землянки. Два с половиной метра глубина, двухъярусные нары... Андрей жил с ротным и зампотехом.

На потолок шли стволы деревьев, что рубили в окрестностях, затем слой хвороста, на него насыпался грунт, который образовался при копке рва под землянку. Изнутри потолок обшивали досками от ящиков для снарядов. Надёжное укрытие. Мины миномётные не брали. В надземной части «точки» имелось глинобитное здание, ещё до войны построенное афганцами для школы. Его использовали под технические нужды, в частности — как столовую.

Днём партизаны-моджахеды не нападали, действовали в бандитскую пору — по ночам. В такой обстановке одними часовыми не обойтись. Половина танков была задействовано в ночной охране. БМП держали под прицелом дорогу с двух сторон. Само собой часовые. Но кроме этого — минные заграждения в местах, где можно подобраться близко. В частности, вдоль арыка, что тёк рядом с «точкой». Ночь в горах падает обвально, без вечерних зорек. Задача сапёров — по первой темноте пехотные мины с растяжками тайком от соглядатаев и как можно быстрее поставить. Обезопасить себя от бандитского времени. Утром надо снять, но конспирацию соблюдая. Будто не по взрывному делу воины вышли к арыку, дрова собирать или ещё что. Будто ничего и не ставили вечером...

Попадались на минную уловку душманы.

Ни от одной ночи хорошего ждать не приходилось. Поэтому с наступлением темноты постоянное слежение за округой через приборы ночного видения. Чуть движение началось — приготовиться! Душманы хитромудрые завозятся в одной стороне, отвлекая — стрельбу откроют, а сами основные силы с другой стороны бросают...

По глубоким руслам арыков, по этим естественным, водой проложенным ходам, со стороны Тулукана незаметно подходили как можно ближе к «точке», метров на восемьдесят, а дальше конец лафе — надо высовываться, выбираться на поверхность, и попадали в поле видимости. Нападали разными группками: по пять-десять человек, могло быть — двадцать-тридцать, случалось и до сотни. И тогда танки выезжали из укрытия на дорогу, давили огнём... Артиллерия подключалась...

Бывали собачьи периоды, почти каждую ночь лезли. Постоянно держали в напряге. Кто их поймёт, как действовали: очерёдность ли устраивали — сегодня одни, завтра другие — или, как работники ночной смены, днём отсыпались? А на «точке» одни и те же бойцы. Доходило: начинается стрельба — Андрей лежит в землянке с автоматом и по звуку определяет: «Ещё можно подремать». Какие-то секунды прошли: «Ещё чуть-чуть...» Ведь днём некогда спать, дел по горло: воды привезти, людей накормить, хлеб испечь, помывку, стирку организовать... Спать некогда, поэтому и секундам рад... Наконец стрельба набирает опасную громкость, всё, хорош ночевать... Подскакивают с ротным и вперёд — выяснять обстановку, организовывать оборону...

Фронт без линии фронта. Какое там кино, как, к примеру, в дивизии в Кундузе? Какие там концерты московских артистов? Однажды магазин солдатский приехал на «точку». Привезли нитки, иголки, печенье, конфеты солдатам, мыло, зубную пасту. Так мало что не обделались продавцы... Майор, зам. по тылу, прилетел и две женщины, товар в ящиках. Вертолёт их забросил. Но забрать вечером, как планировалось, не смог. Погода испортилась, ветер афганец поднялся. А ночью душманы полезли. Майор выглянул из землянки, а там пули свистят, мины рвутся... Заскочил обратно: «Ни фига себе, сказала я себе! Стреляют!» А ты как думал? Это не по Кундузу гулять. Женщины в угол забились, визжат: «Вызывайте вертолёт, у нас материальные ценности!»

Сейчас, может, рассказывают, как геройски воевали в Тулукане.

Что бесило душманов — изматывают русских, давят и давят в надежде: сломаются от напряжения, не устоят в одну из ночей или днём застать их, чумных от бессонницы, врасплох. А не дождётесь! Стоят мужики. «Точка» живёт в обычном режиме. Не спит вповалку, солдаты на операции выезжают. И не сонными мухами... Наши тоже приноровились к предложенному графику. Одних бойцов раньше в приказном порядке укладывали спать. Другие в это время бодрствовали.

Поэтому днём душманы не отваживались нападать — силёнок не хватало.

Разве что случайная стычка. Однажды группа бойцов у крайних жилищ столкнулась с бандитами. Пошли за дровишками. Зима своеобразная в тех местах — днём жара под тридцать, ночью вода замерзает. Околеешь без обогрева. Пошли солдаты к зарослям у арыка. Вода шумит, из-за неё не услышали душманов, и те по той же причине проворонили шурави. Возможно, к ночной атаке готовились. В месте неожиданной встречи стояло заброшенное жильё. Наши воины с одной стороны к углу дувала подходят, душманы с другой. И салам алейкум лоб в лоб. Не мирные крестьяне-рисоводы — при автоматах. Наших пятеро, их шестеро. Буквально нос к носу. Опешили обе группы. Автоматы у всех не наготове, не в атаку шли. Пару секунд молчания. С русской стороны был справный в плечах грузин Тенгиз Асатиани. Перед ним афганец не дохля, крепкий мусульманин, борода чернущая. Дух первым среагировал на рукопашную атаку. Рассчитал: каждый из соплеменников сцепится с русским, и, пока будет идти борьба, по парам, свободный перережет неверных. Подавая сигнал «делай, как я», схватил Тенгиза за горло. Да ошибся в расчётах. Не ожидал, нападая, что зубы Тенгизу даны не семечки щёлкать. Проиграв первый раунд, грузин во втором применил ошеломляющую тактику — обхватил душмана, как брата родного, прижал к себе, как от переизбытка чувств, и тигром вонзил зубы в ненавистную щёку. Вырвал кусок мяса с волосами, выплюнул, чтобы дальше рвать зубами духа... От вампирского приёма тот заблажил на своём языке, испугавшись уродства — так можно и без носа остаться, оттолкнул от себя Тенгиза. Тому только это и надо. За автомат и короткой очередью завалил укушенного, вместе с его рядом стоящим подельником...

На стрельбу с «точки» подмога несётся, а на Тенгиза затмение нашло. Губы в крови душманской, глаза собственной налились. Выхватил нож и режет голову моджахеду... За тех друзей, которых накануне обезглавили на операции...

Потом солдатики с моджахедской головой ухитрились сфотографироваться. Тайком от командиров откопали и устроили фотосессию. На кол посадили, сами вокруг... На границе у одного из дембелей при шмоне особисты обнаружили обличающий советского воина снимок. Приехал КГБэшник разбираться на «точку»:

— Что за садизм развели? Позорите Советскую Армию! Головы отрезаете? — и показывает фото.

— Да это чучело! — не растерялся ротный.

— Как чучело? Вот же борода...

— Чучело! Ребята из глины вылепили, бороду приделали...

— Да?

— Конечно!

И сошло. Повезло: качество фото не ахти какое...

Та стычка с душманами, благодаря находчивости Тенгиза, без потерь закончилась. Можно сказать, без единой царапины. Да не всегда такой расклад выходил. Восток — дело хитрое. Вблизи «точки» река протекала, что делила Тулукан на две части. Дорога на Файзабад через неё шла. Капитальный бетонный мост соединял берега. Специалисты из СССР до войны возводили. Можно и документы не смотреть на предмет выяснения, кто руку к объекту приложил. Самодельные надписи на мосту — любит наш человек увековечиться при первой возможности — гласили, что строили его спецы из Черкасс и Куйбышева. Наши много мостов в Афгане возвели, дорог проложили, качественных, надо заметить, танк развернётся — и только царапины на асфальте.

Мост, он и в мирное время объект стратегический, в военное — втройне. Рота мостовой переход первым делом взяла под круглосуточный контроль. Построили укрепление — будку глинобитную, и танк в охране стоял. Из живой силы пять человек. Рано утром, чуть рассветает, афганцы на базар в Тулукан спешат. Кто апельсины-мандарины везёт, кто промтовары транспортирует к своим торговым точкам, кто в качестве покупателя едет. Эти две машины двигались за другим заработком. Ударили из двух гранатомётов по будке и танку. Наши начали отстреливаться. Взводного срезало очередью, заряжающий сразу в танке сгорел. Механик-водитель умер в госпитале. Когда с «точки» подскочила на стрельбу подмога, душманов как и не было.

Второй раз они тонкую уловку придумали для усыпления бдительности. Похороны устроили. Покойник в материал завёрнут, его бегом несут на кладбище предать земле. Картину необычных для русского человека похорон не раз советские солдаты видели. Душманы решили на человечности поймать охрану. Дескать, пропустите через мост похоронную процессию. Но взводный что-то почувствовал. Сыграл в душе — или где ещё может возникнуть — сигнал опасности. Что-то насторожило в скорбной картинке. Почему и сам не знает. «Приготовиться к бою!» — скомандовал. Душманы подбегают, у них всё рассчитано было, дали знак «мёртвому», тот белый материал с себя срывает, который не только «почившего» прикрывал, но и гранатомёт. Однако очередь из пулемёта опередила. Душман с гранатомётом на самом деле перешёл в разряд покойников, к нему присоединился ещё один из процессии, остальные скатились под мост и ушли.

Живый в помощи Вышняго, в крове Бога Небеснаго водворится. Речет Господеви: Заступник мой еси и Прибежище мое, Бог мой, и уповаю на Него. Яко Той избавит тя от сети ловчи и от словесе мятежна, плещма Своима осенит тя, и под криле Его надеешися; оружием обыдет тя истина Его. Не убоишися от страха нощнаго, от стрелы летящие во дни, от вещи во тме приходящия, от срящя, и беса полуденнаго. Падет от страны твоея тысяща, и тма одесную тебе, к тебе же не приближится...

За окном госпиталя шёл снег, мелкий, игольчатый. Он возникал из серого низкого неба и пролетал сквозь стылые ветки тополя, сквозь обвислые ветви берёзы... Казалось, конца не будет этому движению белого на фоне мрачного больничного корпуса...

«Точка» в Тулукане для моджахедов была бельмом на глазу. Долго кусали бандитскими набегами, потом порешили в душманских штабах сравнять с землёй русский гарнизон. Показать, кто в горах хозяин. Завладев Тулуканом, брали под контроль дорогу на Файзабад, отрезали Кишим и Файзабад от Кундуза.

Самое весёлое — вплоть до Москвы было известно о готовящейся крупной операции. Кундуз трезвонит: ребята, не волнуйтесь, держитесь, одних не оставим, если полезут, тут же прибудет подмога. Легко сказать, до дивизии в Кундузе семьдесят с гаком километров. Не семь с половиной. За полчаса не покроешь. И время в бою другого измерения, каждая минута может чашу весов перетянуть в смертельную сторону. Да и километры длиннее. Душманы тоже понимают, откуда русским придёт подмога, а мусульманам погибель. Встретят засадой на дороге...

Горные партизаны и сами опыта поднабрались, и советников против русских понаехало разномастных: итальянцы, китайцы, американцы... Сразу после смерти Валентина как-то Андрей ходил в рейд с разведчиками, и наткнулись на трёх душманов на дороге. Что уж они замышляли? Побежали при виде наших. Андрей в два прыжка достал одного... В халате, всё как полагается. Но вместо фарси другой прононс: «Мусью, мусью!» Руки вверх тянет. Не убивай, дескать, сдаюсь, я безоружный. Андрей после смерти друга злой был. Всадил во французскую грудь густую очередь... Что ты здесь потерял, мать твою парижскую... Двое дерутся, куда третьим лезешь?..

Перед штурмом Кундуз сообщил: по разведданным две тысячи семьсот моджахедов готовится к захвату.

Это на сто с небольшим наших воинов. Сравнение не в пользу Советской Армии.

Душманы пошли на рассвете, только-только развиднелось. Сначала с гор, что начинались сразу за дорогой, метрах в двухстах от «точки». Высоко на перевалах началось движение. И тут в небе появляются пять вертолётов непонятной принадлежности. Ми-8, но густо-зелёные, с тёмными пятнами. Наши светло-зелёные. Неужели, спускаясь с гор, душманы бросили десант на «точку»? Ничего не говорил факт — вертушки советского производства, мало ли кому продаём военную технику. Комбат командует БМП: «Пушки к бою!» В сторону воздушных целей БМП пушки задрали, а те на четыре тысячи метров 30-миллиметровыми снарядами бьют. Свалить вертушку ничего не стоит. Хорошо с вертолётов на связь вышли, увидев целящиеся стволы: «Свои!» Отряд пограничников в триста человек бросили из Пянджа по воздуху на подмогу. Только приземлились, из Кундуза сообщают: «К вам пограничники сейчас прилетят». Ага, мы уже их чуть не посбивали.

Андрей потом много раз думал: устояли бы или нет? Число «две тысячи семьсот», очень может статься, было занижено штабистами, дабы не пугать обороняющихся. Пускай, дескать, знают про нешуточные намерения противника, а уж насколько нешуточные — незачем раньше времени голову забивать.

Душманы начали спуск. Расстояние до перевалов километра четыре-пять. Из пушек неэффективно по воробьям. Надо подпустить поближе. И вдруг в бинокль заметили движение и на дальних от «точки» горах — за Тулуканом...

Спустись в долину вся эта масса — бой даже с учётом погранцов был бы страшным. Жуткая сила катилась по русские души. Судя по душманским планам, перед духами, что двигались с ближних гор, стояла задача ввязаться первыми. Отвлечь русских на себя. В это время вторая часть, с дальних гор, входит в Тулукан, растворяется в нём, затем моджахеды по руслам многочисленных арыков — были такой глубины, лошадь можно провести — как можно ближе подходят к «точке», по команде вырастают из земли и наваливаются... Танкам остаётся бить прямой наводкой. Но их в упор будут расстреливать из гранатомётов... Пока подойдёт подмога, мало что останется от гарнизона... Если три-четыре гранатомётчика сразу выстрелят по каждому танку...

Пушки и танки начали обстрел, как только авангард моджахедов с ближних гор стал спускаться в долину перед «точкой». Артиллерия била за спину моджахедам, отсекала отход, танки работали по наступающим. Несколько залпов батарея сделала через Тулукан, накрывая группы скатывающиеся с дальних гор...

И вдруг повалил снег, такой редкий для Афгана. Чистейший русский снег обрушился с неба. Будто Россия вспомнила о сыновьях и послала им спасение. До того мощный грянул заряд, за какую-то минуту покрыл горы толстым слоем. У душманов халаты, накидки под цвет горного серо-коричневого ландшафта. В обычной обстановке упал в горах — и не различишь, где мёртвый камень валяется, а где глазастый с автоматом. В пыльные бури они ложились на землю, закутывались в накидки и так спасались от злой стихии. Когда моджахеды пошли с гор, в бинокль было видно: началось. Но сколько их там? Где пусто, а где густо? Сливаются с горами. И вдруг вся маскировка псу под хвост. Как у бедолаги зайца, не успевшего вовремя поменять шерсть летнего колера на зимний окрас. Чёрно-белая графика в несколько секунд проявила картину штурма до последнего партизана.

Моджахеды на снежный момент как раз в предбоевой сосредоточенности заполнили склоны гор. Снег не только мишенями подставил их под прицельный огонь, ещё и по ногам ударил. Горной козочкой не побегаешь по скользкому покрову. Надеялись подойти вплотную и смять горстку русских. Снег переломал планы на сто восемьдесят градусов. Наши как начали кромсать скученные мишени. Танки, артиллерия, БМП заработали по мишеням, как на учениях.

Душманы под прицельным огнём забыли о захватнических амбициях, беспорядочно — быть бы живу — ломанулись назад к перевалам, дабы свалиться на другую сторону по принципу «ведь это наши горы, они помогут нам».

Больше моджахеды не сунулись. «Точка» в напряжении ждала штурма ночью, на следующий день, через день. Нет. Возможно, полевые командиры, узнав, что появились пограничники, поняли — малой кровью не выйдет операция. Могло случиться и такое: среди них разгорелись разногласия после неудачи, и они увели отряды по своим вотчинам. «Взяли бы простыни вместо маскхалатов, — в разговоре с Валентином рассуждал Андрей, — то, что надо, по снегу идти в наступление». «Ты чё, им западло простыни — мёртвых в них заворачивают».

Живый в помощи Вышняго, в крове Бога Небеснаго водворится. Речет Господеви: Заступник мой еси и Прибежище мое, Бог мой, и уповаю на Него. Яко Той избавит тя от сети ловчи и от словесе мятежна, плещма Своима осенит тя, и под криле Его надеешися; оружием обыдет тя истина Его. Не убоишися от страха нощнаго, от стрелы летящие во дни, от вещи во тме приходящия, от срящя, и беса полуденнаго. Падет от страны твоея тысяща, и тма одесную тебе, к тебе же не приближится. Обаче очима твоима смотриши и воздаяние грешникам узриши. Яко Ты, Господи, упование мое, Вышняго положил еси прибежище твое. Не приидет к тебе зло, и рана не приближится телеси твоему...

Он попросил Олюшку поискать старославянский словарь, а пока упрямо запоминал. Какие-то фразы не понимал вовсе, в других лишь угадывал смысл. Не приидет к тебе зло, и рана не приближится телеси твоему... — это было ясно.

В партизанской войне трудно бывает понять — мирный житель или с гранатой за пазухой. Днём за сохой идёт — кажется, орарь до мозга костей, только ночью он орало на автомат меняет. Или крестьянствует с мотыгой, а винтовка невдалеке припрятана. Если это Бур, то, как говорилось выше, и вертолёт такой земледелец может снять.

В жаркой стране вода — особый продукт. «Точка» поначалу снабжалась тулуканской водой. В посёлке скважина, насос глубинный английского производства. Цистерну набрал и пользуйся. Но среди потенциальных врагов лучше независимо жить. Поковырялись наши знатоки на территории «точки» и раскопали мощный ключ. Очистили его, обложили камнями. Отличная вода. Пограничники, прилетев на подмогу в критическую минуту, остались в Тулукане. Командование решило усилить «точку»: слишком моджахеды обнаглели. Погранцы на другой стороне реки обосновались. В большом байском саду землянок нарыли. «Точка» получила прикрытие с заречной части. На сопровождение колонн пограничники не ходили, но в некоторых операциях помогали танковому батальону.

Погранцы задачу водоснабжения решали своим способом — поставили машину для очистки воды. Из арыка берут, пропускают через фильтры, и готово. Машина — не из ключа набирать. Русский человек технике больше доверяет. Мало ли что в том же ключе, вдруг зараза какая-нибудь, а там машина очищает, значит, надёжность стопроцентная. Никаких тебе желтушных и других вредоносных бацилл. Стала рота пользоваться водой от погранцов. Хотя солдаты предпочитали из ключа пить. В тот вечер Андрей на водовозке привёз от погранцов воды, слил в баки.

В пять утра солдат-повар докладывает: «Товарищ прапорщик, молоко свернулось». Что за фокус кулинарный? Не из-под коровки молоко, сгущённое. «Закипятил воду, — докладывает на недоумение командира солдат последовательность поварских действий, — сгущенку вылил в котёл кофе делать, она свернулась, привкус горьковатый». Андрей посмотрел на варево — лохмотья белые плавают в котле. Попробовал на язык, выплюнул — горечь. Впервые с таким поведением сгущёнки столкнулся. «Выливай к едрёной бабушке, чай заваривай!»

Не успел повар котёл вымыть, летит БТР от погранцов: «Все живы? Никто воду не пил? Отравлена!»

У погранцов научная основа, с периодичностью двух раз в неделю брали воду на анализ. Накануне вертолёт прилетал, взял в лабораторию три бутылки. Из тулуканской скважины, из ключа, и после очистки из арыка. Какая предпочтительнее для русского желудка. Он может долото переварить, да на кой лишний раз напрягать. Пяндж после химанализа, захлёбываясь, передаёт: вода в бутылке № 3 отравлена сильнейшим ядом, срочно ликвидировать запасы! Качественней всего оказалась вода из бутылки № 2 — ключевая. Из скважины тулуканской тоже пойдёт на суп с чаем. Но откуда в арыке отрава? Это не вредоносная палочка холеры, которая может в водной среде жить поживать бактериологической миной до встречи с благотворной средой человеческого организма.

Призвали афганца Хакима. Наш представитель в Тулукане. Имел свой отряд приверженцев афганской революции. Позже его убили. Личный охранник застрелил в бою. Андрей сколько раз удивлялся в Афганистане: какой продажный народ! Сегодня он за одних воюет, завтра заплатили больше вчерашние враги, стреляет с удовольствием в недавних однополчан. Бизнес есть бизнес. Но в последнее время Андрей стал приходить к мысли: продажность, подлость вовсю проникают в русский народ. Условия, когда ты на грани выживания, когда озабочен куском хлеба, оскотинивают... Но и когда этот кусок с икрой, а деньги застят глаза — тоже...

Хаким предложил сделать вид, будто ничего не случилась, машина для очистки работает, народ вокруг не паникует. Сам с помощниками стал следить за берегом вверх по течению от места забора воды. Оп-па! Появился земледелец с мешочком. Рисовое поле к арыку подходит. Декханин сел у поля и вроде чем-то сугубо мирным занялся, положив рядом с собой сумчушку. Время от времени руку как бы невзначай в торбу запустит, сыпанет в арык, дальше прикидывается рисоводом. Ясно-понятно. Бойцы Хакима — они ничем не приметные, в халатах, как тот крестьянин-отравитель, — обошли диверсанта, он и не понял, что по его душу земляки, схватили за жабры с поличным. И не стали в Пяндж в лабораторию отправлять содержимое сумки для определения химического состава реактива. Экспресс-анализ на месте произвели с привлечением подозреваемого. Тут же на бережке повалили «химика» на спину, засыпали в рот добрую порцию порошка. Водичкой напоили, у того глаза повылезали от дозы, что на табун лошадей.

Хорошо, погранцы воду на анализ сдали. Всех мог бы травануть «мирный крестьянин»...

И Андрей на его счастье кофе с молоком любил с утра, а если бы чай заказал?..

Живый в помощи Вышняго, в крове Бога Небеснаго водворится. Речет Господеви: Заступник мой еси и Прибежище мое, Бог мой, и уповаю на Него. Яко Той избавит тя от сети ловчи и от словесе мятежна, плещма Своима осенит тя, и под криле Его надеешися; оружием обыдет тя истина Его. Не убоишися от страха нощнаго, от стрелы летящие во дни, от вещи во тме приходящия, от сряща, и беса полуденнаго. Падет от страны твоея тысяща, и тма одесную тебе, к тебе же не приближится. Обаче очима твоима смотриши и воздаяние грешникам узриши. Яко Ты, Господи, упование мое, Вышняго положил, еси прибежие твое. Не приидет к тебе зло, и рана не приближится телеси твоему; яко Ангелом Своим заповесть о тебе, сохранити тя во всех путех твоих ...

У каждого вернувшегося с войны есть личные примеры везения. Пуля прошила одежду в миллиметре от тела, или осколок чикнул по щеке. Стой чуть левее или правее — и как минимум рана. Два раза Андрей сталкивался с невероятными случаями...

Андрей спал, был четвёртый час ночи, когда рядовой Камалов затормошил:

— Товарищ прапорщик! Товарищ прапорщик! Голый идёт!

Как голый? Откуда?

Пришелец оказался разведчиком из уничтоженного разведбата.

Бандой, положившей более семидесяти человек разведчиков, командовал Рахим, выпускник академии имени Фрунзе. Наши получили информацию: со стороны Пакистана идёт караван с оружием. Приготовились к операции. Рахим не зря выкормыш СССР, мыслил в соответствии с советскими учебниками по тактике и стратегии. Применил отвлекающий маневр — его бандиты завязали бой в стороне от основных событий. А разветбат на исходе дня заманили в ловушку. Разведбат должен был караван взять в тиски. Ему самому устроил котёл в ущелье. Зажали душманы разведчиков перед самым закатом, дабы помощь по свету не успела подойти. Рахим прекрасно знал: ночью в горах воевать бесполезно.

И уничтожил разведбат. На каждом разведчике бронежилет, но и это не помогло. Когда утром прилетели вертолёты, на месте боя были только полностью обнажённые обглоданные шакалами трупы.

Но один разведчик остался в живых. Две пули прошли впритирку с черепом. Распороли по виску кожу головы. Кровь хлещет, лицо залило, грудь, но это совсем другое, чем мозги наружу. Бой затих, афганцы двинулись трофеи собирать, раненых добивать. Услышав бородачей, разведчик дышать перестал. Добивали выстрелом в голову. Это обязательно. Живот разворочен, ног ли до основания нет — всё одно контрольный в голову непременно. Добивали и раздевали вплоть до трусов. Пулей скальпированного разведчика тем более освободили от обмундирования — всё целёхонькое, без дырок. И, посмотрев на голову — вся в крови, кожа висит — посчитали: череп вскрыт. Зачем пулю тратить, когда сразу получил контрольную.

Лежит разведчик на камнях, не шелохнётся. Там выстрел, там... Наконец стихло, закончили душманы мародёрство, ушли. Шакалы завыли им на смену, чувствуя кровь... Поднялся разведчик и пошёл в направлении Тулукана. Это километров 12—14. Вышел с гор на дорогу, побежал. Два раза слышал звук мотора, падал на обочину. А потом увидел в ночи лампочку. Она была только на «точке». Дизель станции работал. Побежал на огонёк.

Ему с танка, что в оцеплении:

— Стой!

— Свой я, ребята! — прокричал на русском разведчик.

А у самого от радости горло перехватило, не в состоянии членораздельно слова вымолвить, мычит, рот раскрывши...

Ротный командует танкистам: «Не стрелять. Пусть подойдёт на несколько шагов, и смотрите вокруг!»

Подумалось, может, моджахеды затеяли какую-нибудь хитрость с голым живцом, как с похоронной процессией на мосту... Усыпить бдительность и ударить...

Разведчик приблизился. Ему опять с танка: «Стой!»

Танкисты смотрят в прибор ночного видения: чисто вокруг незваного гостя. На дороге стояли треноги с колючей проволокой, что на ночь устанавливались, и гранаты на растяжках. Визитёр мог элементарно подорваться. Выслали сапёра провести голого.

На «точке» разведчик рассказал историю спасения. Голову ему обработали, забинтовали. Одели, сообщили в дивизию. Утром командир полка на вертолёте за ним прилетел. Дальше началась комедия. Служба «молчи-молчи» прицепилась к выжившему с дознанием. Капитан с костистым лицом пристал: «Где ваш автомат? Какое вы имели право бросать оружие?»

От всего разведбата осталось восемнадцать человек, кто был в наряде на базе... Остальные полегли в горах. Понятно, какое настроение у разведчиков, и вдруг узнают об оружейных претензиях «молчи-молчи» к своему товарищу, кинулись к капитану с самыми серьёзными намерениями. Тот едва ноги унёс в штаб дивизии. Начальник политотдела предложил особисту срочно делать ноги от греха подальше в Кабул. «Ты думаешь, что несёшь? Они каждый день смерть видят! Убьют! Не улетишь, пеняй на себя!» Уразумел, что разведчики разорвут капитана за неусыпную бдительность.

«Всё равно кончим суку!» — пообещали разведчики, узнав, что тот слинял.

История, конечно, уникальная. Во-первых, пули только чиркнули по голове разведчика. Во-вторых, афганцы, стягивая с него штаны, трусы и другую амуницию, не разобрали, что перед ними не труп, а раненый враг. В-третьих, совершенно голый сумел выйти к своим. На счёт везения со службой «молчи-молчи» говорить не будем — не бериевские времена.

Второй случай ещё удивительнее. После Афгана Андрея отправили служить в Европу, в Чехословакию, которой в 1968 году помогал отстаивать идеи социализма. Своего рода награду получил за Афганистан. В Европах и встретил в 1985 году Эдика Мамедова.

Эдик служил в роте, что стояла в Кишиме. Танкист, капитан. Попал в ситуацию, нередкую на той войне. Из гранатомёта подбили танк, Эдика отбросило метров на десять от развороченной машины... Три трупа, среди них Мамедов, отправили в Кундуз. Там тоже определили к «двухсотым», и в морге ничего не поняли, обработали, помыли, одели, положили в деревянный гроб, тот в цинковый запаяли. Гробовой Ан-12 шёл из Кабула, приземлился в Кундузе, догрузился, поднялся. Гробы друг на дружке стоят в грузовом отсеке. Тут же сопровождающие летят. И вдруг стук. Сопровождающие заволновались: «Что такое? Откуда? Может, в самолёте неисправность?» Один пошёл к лётчикам, проинформировал экипаж о нештатном звуке. Бортинженер вышел, послушал:

— Ребята, это ваш стучит.

— Как наш? Быть не может!

— Ваш, ребята, ваш!

А стук продолжается.

Определили, из какого гроба сигнал, крикнули:

— Если нас слышишь — отзовись, стукни два раза!

Отозвался.

Во время полёта гроб не начнёшь доставать, груз закреплен.

— Браток, скоро приземляемся, если можешь потерпеть, дай знак!

Эдик постучал.

У него был повреждён позвоночник. Всю дорогу, как его записали в разряд «двухсотых» — и в морге, и в гробу лежал без признаков жизни. Сдвиг в чувствительности организма, скорее всего, произошёл при перепаде давления во время взлёта, сознание вернулось. Эдик очнулся — темнота кромешная... Где он? Что? И вдруг понял — в гробу. Но не в могиле. Шум за «бортом» гроба, гул самолёта. И какие-то голоса... Принялся стучать...

В Ташкенте его в госпиталь поместили, потом в Ленинград отправили, затем в Минск. Тогда как домой пришло сообщение: погиб. Отцу орден Красного Знамени вручили. Эдик воевал геройски. Уже имел две Красные Звезды, посмертно наградили Красным Знаменем, которое редко кому на той войне давали.

Получилось так, что сопровождающий был не из кишимской роты, Эдика не знал, это раз, второе — относился к счастливчикам, кому пришла замена, войну покидал навсегда. Радуясь за ожившего «двухсотого», за себя — не надо выполнять скорбную миссию — и, считая, что о «воскресшем» будет доложено по всем инстанциям, со спокойной душой и совестью отправился домой. Писем в Афган писать не стал.

Но ничего подобного. Бюрократическая машина запнулась на уникальном случае. Родителей никто не оповестил. Они ждут тело сына хоронить, а оно живучим оказалось. Эдик проходит интенсивное лечение. В Минске над беспомощными героями пионеры шефствовали. У Эдика руки не слушались. Попросил пионера написать под диктовку письмо домой. Пионер и накатал, где по-русски, где по-белорусски. Не очень прилежный попался. Родители в Махачкале получают странное письмо. Якобы от сына. Но почему из Минска? Почерк абсолютно не его. Может, до гибели писалось? Нет, штамп свежий. К тому же пишущий спрашивает о деталях, которые только ему известны. О сестре, друзей по именам называет. Как тут реагировать? Родители, продолжая сомневаться, делают запрос в госпиталь. Приходит официальный машинописный ответ от главврача, подтверждающий факт, что Эдуард Мамедович Мамедов находится в госпитале после ранения. Эдик едва снова контузию не получил, когда мать с отцом приехали и мать упала в обморок при виде живого сына. До последнего сомневалась, а не чудовищная ли ошибка. Боялась, зайдёт в палату, а там чужой человек. Сколько жила с мыслью — погиб сын...

На ту пору в Минске проходил симпозиум с участием кудесника-хирурга Илизарова, он забрал воина с тяжелейшей травмой позвоночника в Курган, в свою клинику. «Я его поставлю на ноги! Плясать будет!» И поставил. А всё равно Эдика подчистую комиссовали: отдыхай, инвалид-ветеран-орденоносец, на заслуженной пенсии. Он не согласился на завалинке штаны просиживать в тридцать лет. Поехал в Москву, прорвался на прием к министру обороны, добился восстановления в армии.

Андрей вскоре, как Эдика отправили грузом «двести», закончил афганскую эпопею, вернулся в Союз, а в 1985 году, как говорилось выше, в Чехословакию направили. И вот как-то сидит на балконе, дышит свежим воздухом, наслаждается мирной вечерней тишиной, а из квартиры, с которой соседствуют балконами, голос раздаётся. Мужчина разговаривает с собакой. И страшно знакомый голос. Обязательно его слышал. Но кто? Балконы впритык, тогда как подъезды у квартир разные. На лестничной площадке не столкнёшься. Да и дома почти не бывал Андрей, то на полигоне, то в наряде. С утра до позднего вечера на службе. Говорит своей Олюшке: «Слышал я этот голос раньше. Где и когда, не помню, хоть убей. Но слышал, до боли знакомый». Прошло какое-то время. Сидит Андрей в комнате, время летнее, дверь балкона нараспашку, снова знакомый голос раздаётся. Да кто же это? Вышел на балкон, снедаемый любопытством, и нехорошо стало, чёрным ломануло сердце. Человек один к одному похожий на Эдика стоит, рядом немецкая овчарка.

— У вас брат Эдик был? — заикаясь, спросил.

— Да это я сам, Андрей! Это я — Эдик!

Перескочил Мамедов через перила балкона, сгрёб Андрея в охапку:

— Я, мой родной! Я!

И два взрослых мужика заплакали от радости чудесной встречи, от боли за тех друзей, кто не воскрес.

Живый в помощи Вышняго, в крове Бога Небеснаго водворится. Речет Господеви: Заступник мой еси и Прибежище мое, Бог мой, и уповаю на Него. Яко Той избавит тя от сети ловчи и от словесе мятежна, плещма Своима осенит тя, и под криле Его надеешися; оружием обыдет тя истина Его. Не убоишися от страха нощнаго, от стрелы летящие во дни, от вещи во тме приходящия, от сряща, и беса полуденнаго. Падет от страны твоея тысяща, и тма одесную тебе, к тебе же не приближится. Обаче очима твоима смотриши и воздаяние грешников узриши. Яко Ты, Господи, упование мое, Вышняго положил еси прибежище твое. Не приидет к тебе зло, и рана не приближится телеси твоему; яко Ангелом Своим заповесть о тебе, сохранити тя во всех путех твоих. На руках возмут тя, да не когда преткнеши о камень ногу твою...

Псалом звучал в Андрее. Просыпаясь среди ночи, принимался повторять по памяти. Молитва успокаивала, отвлекала от тягостных воспоминаний. Повторял раз, другой... Иногда забывался сном, не дойдя до последних строк.

Жена принесла письмо от однополчанина по Афганистану — Миши Ложкина. Миша писал, что бросил медицину, работает менеджером в фирме, торгующей запчастями для автомобилей. Звал к себе в гости. Жил Миша в Нижнем Новгороде. Они два раза встречались после Афгана. В 1986 году Андрей был в Москве в командировке, Миша специально приехал на пару дней повидаться. В 1990 году Андрей выкроил неделю отпуска и съездил к боевому другу. Созванивались по праздникам. Не по праздникам Миша обязательно звонил, будучи в подпитии. «Андрей, держи член бодрей! — кричал в трубку. — Это я! Докладываю: ещё жив!» В последний год такие звонки участились.

Ложкин был фельдшером от Бога.

Колонна двигалась в боевом порядке со скоростью пешехода. Впереди трал — инженерный танк с двумя 5-тонными катками. Мина или фугас такой махине не страшны, переднюю часть подкинет сантиметров на тридцать, и дальше танк прёт. Брал всё — фугасы, пластиковые «итальянки». Моджахеды знали это, тоже не лаптем рис хлебали с инструкциями советников. И посреди дороги, если нет асфальтового покрытия, жди от них мин, и по сторонам, что не попадали под катки, не надейся на авось. Так может вознести...

Где трал не захватывал, сапёры проверяли. В тот раз Иван Ермаков, дальневосточник из Белогорска, и Борис Семёнов из Тюмени, шли по разные стороны от танковой колеи. Сапёрное вооружение — миноискатель да щуп, который методично в почву впереди себя воин втыкает. Если стальная заострённая 5-миллиметровая проволока подозрительно легко входит в грунт, значит, стоп. Миноискатель не среагирует на «итальянку»: в ней металла грамм какой-то, эту адскую машинку собаки хорошо вынюхивают, но их на «точке» не было. Фугасы моджахеды любили делать из гильз от танковых снарядов. Как ими разживались? Подбитый танк улетит в пропасть, доставать бесполезно. Душманы размундирят боекомплект... На много фугасов добычи хватит. Дальше берётся пустая гильза, начиняется взрывчаткой и закапывается на метр-полтора в вертикальном положении. А контактные пластины выведут наверх и так, чтобы взрыв на середину машины пришёлся. Получался он мощнейшей, направленной вверх силы. Башня БМП подлетала на десять и более метров. Контактные пластинки делали из консервной банки. Для конспирации пылью присыплют — валяется, дескать, неприглядный сам по себе кусочек металла. Столкнувшись с такой технологией, сапёры реагировали на любую железку на дороге. Собаки неплохо чуяли фугасы, но, опять же, увы — не было их...

Иван и Борис идут за тралом, следом, прикрывая сапёров, танк движется, естественно, с пешеходной скоростью. А позади бой идёт. Подбили КамАЗ-цистерну, ударили из пулемётов. На заминированных участках моджахеды специально создавали огнём сумятицу, дабы сломать чёткость движения. У водителя при движении в колонне одна задача — следовать строго за впередиидущей машиной. Моджахеды огнём давили на психику водителям, заставляли дёргаться — выскакивать из проверенной колеи. В суматохе боя попробуй удержись. Один затормозил, другой от столкновения крутит руль под свист пуль. А чуть в сторону вильнул — можешь нарваться на взрывоопасную неожиданность...

Сапёры — мишени для моджахедов, но делают свою работу. Километров пять дороги впереди без асфальтового покрытия, самое место для закладки мин. И как нередко бывает, где не чаешь — оттуда получаешь. Из гранатомёта подбили танк, что следом за инженерным шёл. Механика-водителя кумулятивная струя режет наповал, танк продолжает самопроизвольный ход. Иван откуда знал, что за спиной уже не грозная бронированная машина со скорострельной пушкой, а неуправляемая громадина. Всё внимание сапёра на мины: быстрее проскочить опасный участок. А на него многотонная махина прёт... Борис закричал: «Берегись!» Иван услышал предупреждение с запозданием, прыгнул, но подбитый танк врезается в инженерный, правая нога Ивана оказывается в точке столкновения.

Много ли надо человеческой плоти... Танк смял, раздробил, искалечил...

Иван в первый момент смалодушничал, как увидел раздавленную ногу — это кровавое месиво... Парень плечистый, рослый. Дружок его Борис нередко подшучивал: «Иван, ты прямо орёл! Ух, девки до армии сохли! Многих, поди, перепортил?!» Иван упал с размозженной ногой, схватил автомат и начал поворачивать дулом на себя... Потом признался Андрею, что носил мысль: «Если что — калекой жить не буду!» Борис молнией среагировал, подскочил, пинком саданул по автомату: «Ты что, братан! Дурак!» Обнял друга: «Мы ещё будем жить, Ваня!»

Андрей с Мишей Ложкиным подхватили Ивана.

Кундуз — там госпиталь, там врачи — всего-то в тридцати километрах. Но бой идёт, день на исходе.

— Миша, как он? — Андрей спрашивает с надеждой.

— Ничего хорошего. В госпиталь бы его быстрее...

На искорёженную ногу страшно смотреть. Кости торчат, лохмотья кожи висят, куски раздавленных мышц, пыль смешалась с кровью, грязь...

— Миша, надо спасать ногу! — Андрей просит.

С Мишей в каких только переделках не побывали. Миша и с автоматом умело обращался, и в своём деле ас. Всегда до последнего боролся за жизнь воина. Жаль, не всё от него зависело... Как-то с колонной вот также попали в засаду. Механику-водителю разрывная пуля попала в шею, кровь хлещет. Замечательный парень — Славик Заикин из Горького. До дембеля оставался месяц с небольшим. Молодого на смену подготовил, но сам ходил на операции, боялся: вдруг убьют сменщика, и опять жди другого. «Миша, сделай что-нибудь! — Славик рукой зажимает фонтан крови. — Не хочу умирать! Не хочу!»

«Всё хорошо будет», — Миша успокаивает, обезболивающий укол поставил.

Сам отвернулся, сжал в бессилье кулаки, а по лицу слёзы. Они со Славиком земляки, корешили. В первый и последний раз видел Андрей плачущего Ложкина...

— Надо спасать ногу! — повторяет Андрей.

Вертолёт, что шёл за ранеными, моджахеды сбили на подлёте. Ночь упала. Колонна встала. По темноте двигаться нельзя. Охранение выставили, любой шорох подавляется огнём. А как быть с ранеными? Рядом с дорогой заброшенный кишлак. Занесли туда Ивана и ещё шестерых бойцов. Те-то ничего, в сознании, Иван самый тяжёлый. При свете фонариков принялись очищать ему рану. Андрей сельского воспитания, с четырнадцати лет рос без отца. Кур рубил, свиней разделывал, овец. Крови с первых дней войны не боялся. Новичков, да и не только, выворачивало при виде картин фрагментов человеческих тел, с кровью выворачивало, случалось, что тут скрывать, обделывались новобранцы. Сколько раз Андрей части воинов собирал. Но скальпелем орудовать не доводилось. Миша вручил: «Помогай!» Держит ногу и командует, где резать. В четыре руки очищают рану. Главное — заражения избежать. При свете фонариков орудуют. Обычных карманных фонариков. Батарейки сели — Андрей сбегал к колонне, попросил ещё...

В полевых условиях случалось, сапёру, попавшему на мину и лишившемуся ноги, прижигали рану специальной лопаткой. В огонь её, затем к ноге. Варварский способ, но надёжный во избежание заражения. В жару гангрена протекает скоротечно... Перед операциями старались не есть, чаем ограничиться уже с вечера, и на завтрак чайку попил — и хватит... Если ранят в полный живот, при такой жаре перитонит обеспечен, до госпиталя не довезут...

Капельницы с физраствором Ивану Ложкин ставит. Нога раздроблена, раздавлена... Но повезло — главные кровеносные артерии целы. Задача — сделать, что в силах, а потом пусть в госпитале решают, как быть с конечностью. Поначалу Иван, находясь в шоке, не чувствовал боли. Работали по-живому. Жгутом пережали ногу. Но долго держать нельзя, а стоит отпустить, кровь опять пошла. Так раз за разом. Боец пришёл в себя, кричит. Боль — сил нет. Обезболивающий укол Миша вколол. Но всё медленно получается, что там при свете фонариков сделаешь толком. Второй укол для наркоза можно делать в экстренных случаях. Иван опять кричит: «Лучше умру, не могу терпеть!» «Работаем!» — Миша жёстко командует. «Терпи, мужик! — Андрей просит. — Терпи, родной!» А времени всего три часа. Боль адская. «Всё, не могу!» — кричит боец. Второй раз Миша набрал шприц, обколол ногу. Под утро опять очнулся Иван. Опять стонет, кричит. Рану ему обработали, забинтовали, шину сделали из четырёх досок снарядного ящика...

Лишь рассвело, на двух БМП, командир дивизии дал лучших водителей, отправили раненых в Кундуз. Первая БМП шла порожняком, на случай мин, вторая след в след за ним. Долетели без потерь. Душманы предусмотрительно ушли ночью. Побоялись, что днём придут вертушки и будут с воздуха утюжить их позиции.

Не зря боролись за ногу Ивана — кость аппаратом Илизарова в госпитале в Кундузе нарастили. Мог Иван в Союз после тяжёлого ранения улететь от войны. Отказался. Вернулся в Тулукан. Сначала хромал. «Ничего, — твердил, — разойдусь к дембелю!» Разрабатывая ногу, старался больше ходить. «Дурилка ты, — подначивал друг Боря, — сейчас бы летёх и капитанов строил в Союзе, они пороха не нюхали, а ты с Красной Звездой на груди! Боевое ранение. Всех бы посылал! Как сыр в масле катался напоследок службы! В самоходы бегал девок портить! Они, дурочки, с орденами любят!» — «Вот и не хочу калекой к ним вернуться! Мужиком должен прийти домой!» — «Чё калекой-то? Основную для девок конечность успел от танка спасти! А нога не играет роли!»

Демобилизовался Иван «к девкам» без хромоты.

Живый в помощи Вышняго, в крове Бога Небеснаго водворится. Речет Господеви: Заступник мой еси и Прибежище мое, Бог мой, и уповаю на Него. Яко Той избавит тя от сети ловчи и от словесе мятежна, плещма Своима осенит тя, и под криле Его надеешися; оружием обыдет тя истина Его. Не убоишися от страха нощнаго, от стрелы летящие во дни, от вещи во тме приходящия, от сряща, и беса полуденнаго. Падет от страны твоея тысяща, и тма одесную тебе, к тебе же не приближится. Обаче очима твоима смотриши и воздаяние грешников узриши. Яко Ты, Господи, упование мое, Вышняго положил еси прибежище твое. Не приидет к тебе зло, и рана не приближится телеси твоему; яко Ангелом Своим заповесть о тебе, сохранити тя во всех путех твоих. На руках возмут тя, да не когда преткнеши о камень ногу твою, на аспида и василиска наступиши, и попереши льва и змия...

Его действительно будто на руки взяли...

Об этом не рассказывал жене. Зачем нагружать без того исстрадавшееся сердце? Ранили и ранили... Хаким передал: его бойцы прознали, что в Тулукане банда из восьми человек. Готовят провокацию. В такой ситуации лучше в зародыше ликвидировать. Комбат отряд из пятнадцати человек направил на уничтожение душманов. Окружили дом и вперёд. Двухметровый глинобитный забор, тактика преодоления препятствия, как у мальчишек, что по садам лазят. Один подставляет спину, другой с неё, как с подставки, взлетает на забор, подаёт руку товарищу — вот уже и второй на верхотуре. Андрей первым заскочил, помог забраться напарнику, рядовому мотострелку Сергееву, и прыгнул во двор, рассуждать некогда — тактика натиска: смять с ходу, не дать опомниться. Прыгнул, смотрит в точку приземления, ноги бы не переломать. И, мать честная — не один летит туда. Граната Ф-1. А это не лимонка. Сергеев увидел полет «эфки» и прыгнул обратно с забора на улицу. Крикнуть он крикнул: «Берегись!» — но Андрей уже летел на гранату. И не свернуть от точки взрыва. Падают навстречу друг другу посланница смерти и определённый в жертву объект. Всего и смог Андрей за мгновения обречённого полёта — защитился автоматом: приклад между ног, ствол к груди, на которой никакого бронежилета. После чего приземлился в самую сердцевину взрыва, откуда тут же вырос «куст» осколков. У Ф-1 они серьёзные...

Спасло, что попал в эпицентр. Осколки разошлись веером по сторонам. Не все. Панаму, как шашкой казацкой, полосануло. Сразу не понял, видит: что-то перед глазами телепается. Но что? Рукой потрогал. Поясок от панамы. Осколок бритвой просвистел впритирку с левым виском, разрезал ремешок панамы. Самой малости не хватило до плоти.

Андрей прислушался к себе. Болью нигде не отозвалось. «Живой!» Ринулся продолжать атаку, давить душманов. А не совпадают боевые намерения с возможностями ног: правая готова вести погоню, пружинисто упёрлась в землю для рывка, левая как не родная. Будто нет её вовсе. Что за напасть? Ещё раз дёрнулся в сторону моджахедов. Потом глянул вниз — левая ступня неестественно вывернута, из ботинка кровища... Голову крупный осколок пощадил, зато мимо ноги аналогичный не прошёл бесцельно. Вонзился на полную. Кость ступни, как топором, развалило. Нога занемела, будто от анестезии. Потому и не почувствовал.

Сергеев потом говорил: «Прыгнул на другую сторону дувала и думаю: всё — погиб старшина, такой взрыв». Сразу после взрыва он перескочил к Андрею.

— Старшина ранен! — закричал.

Бойцы подбежали.

— Что, — спрашивают, — в грудь?

— Нога, — показывает Андрей.

— Какая нога, вся грудь в крови?!

Посмотрел Андрей и решил: вот она, смерть его. Размечтался — прыгнуть на гранату и живым остаться. Показалось: грудь и живот разворотило до внутренностей. Кровавое месиво.

Да велики глаза у страха — ни один осколок внутрь не вошёл. Только и всего — мелочью кожу посекло.

В Кундузе в госпитале ногу восстановили за четыре недели. Рана заживала как на собаке, а душа ныла. И что-то непонятное случилось с организмом — пищу не принимал. Вылетало всё обратно уже на подступах к желудку. Ну, день можно поголодать, другой. На четвёртый сознание начал терять. Только на капельницах держался. Да и то, как сказать, в туалет пойдёт — туда дошкандыбает, обратно — брык и упал по дороге. Несут воина на кровать, капельницу поставят... Анализы раз сделали — никаких инфекций, здоров по этим параметрам. Откуда неприятие первых-вторых блюд? И даже чай не хочет задерживаться в желудке. Медицина ничего понять не может. Стресс ли, ещё что... Повторно анализы взяли. Никаких отклонений. Десять дней усыхал Андрей, на одиннадцатый стало восстанавливаться пищеварение.

На медицинских простынях старался о доме, отпуске не думать. Гнал травящие душу мысли. Нельзя подсаживаться на опасные мечтания, когда ещё десять месяцев воевать. Больничное безделье давило тоской. Кто-то снотворные таблетки глушил, чтобы забыться. Андрей попробовал и отказался: сон тяжёлый, голова после него чумная. Тошнота хотя и прошла, ел через силу.

Привезли Лёшку-связиста из Кундуза, с третьей роты. Контузия. Рассказывали, Лёшка любил ходить в рейды в кишлаки, стрелял во всё, что движется, особо не разбирая статуса — мирный житель или бандит. «Мирные они для меня, когда мёртвые», — говорил. Контузия не прошла даром. Вроде нормальный, но вдруг пожаловался Андрею: «Лидка, жена брата, заглядывала вчера в палату, посмотрела в мою сторону и, сука такая, не поздоровалась. Сделала морду, что не узнала. Я им перед армией всё лето дом помогал строить, специально уволился из сельхозтехники. А теперь она нос воротит, чё с калекой разговаривать?»

Никакой жены брата, конечно, в Кундузе быть не могло.

По выписке Андрея из госпиталя его едва ветром не унесло. Вышел из палатки на волю, вдохнул полной грудью, а ноги побежали-побежали. Ветер не ураганный, а тащит, что клочок газеты. Ему-то казалось: каким был, прыгая на гранату, таким и остался после. А он усох до дистрофического состояния. Брат родной не узнал. Андрей, будучи в отпуске, у подъезда лавочку ремонтирует, брат, как мимо чужого, прошёл...

«Ты на себя посмотри в зеркало! — сжал Андрея в объятиях. — Живое кино про Бухенвальд!»

На двенадцать килограммов похудел Андрей в госпитале.

Олюшка через десять минут, как он приехал, после радостных восклицаний сказала: «А ну, раздевайся, показывай, где ранен?» Пытался отшутиться. «Я же знаю!» — настойчиво требовала.

Ей приснился сон. Едут на «ГАЗ-51», так в её детстве возили школьников на прополку. В кузове устанавливаются сиденья — доски с крючьями в торце за борт цепляются. И будто едут в кузове втроём. С краю Андрей, потом сын Сашок и Олюшка. Вдруг машина переворачивается на бок, левая нога Андрея попадает между бортом и землёй. У остальных ни царапины, а его левая нога раздавлена. Олюшка сразу написала письмо. Старалась как можно чаще посылать письма Андрею, и он, несмотря на всю занятость, обязательно отвечал. Нередко получал одновременно пачку весточек из дома, военная почта не отличалась бесперебойной доставкой корреспонденции. Увидев сон с перевёрнутой машиной, Олюшка написала: «Андрюша, умоляю, будь осторожен! Я видела тревожный сон». Получил предупреждение уже в госпитале.

Можно сказать, с первого афганского месяца Андрея Олюшка начала просыпаться в четыре утра. Не понимая — в чём дело? С завидной постоянностью в четыре зачем-то срабатывал внутренний будильник. Спать бы ещё... Выяснила происхождение «будильника» при встрече с мужем: Андрей поднимался в Тулукане около пяти утра, а временная разница между ними по часовым поясам была один час...

Но не почувствовала приезд мужа. Зато сын... Когда после ранения отпуск дали, Андрей телеграммой предупреждать домашних не стал. Мало ли что. Отменят в последний момент, или до границы не доберёшься. Прибыл сюрпризом. К дому подходит, в этот самый момент четырёхлетний Сашок сел на кровать, с матерью спал, тормошит: «Мама, мама! Мне приснился сон!» Раза два снилось ему, собаки за ним гоняются, бодливые коровы. «Хорошо, спи!» — Олюшка успокаивает. «Не хочу спать, мне приснилось, тётя говорит: твой папа на корабле приехал с парусами! Он приехал!» Утром в садик не добудишься, каждый день с боем поднимался... Сроду не вставал в такую рань. И вдруг вскинулся среди ночи — «папа на корабле приехал». «Хорошо, хорошо, — мать гладит по спинке, — ложись, рано ещё!»

В это время звонок — открывайте папе-воину.

Живый в помощи Вышняго, в крове Бога Небеснаго водворится. Речет Господеви: Заступник мой еси и Прибежище мое, Бог мой, и уповаю на Него. Яко Той избавит тя от сети ловчи и от словесе мятежна, плещма Своима осенит тя, и под криле Его надеешися; оружием обыдет тя истина Его. Не убоишися от страха нощнаго, от стрелы летящие во дни, от вещи во тме приходящия, от сряща, и беса полуденнаго. Падет от страны твоея тысяща, и тма одесную тебе, к тебе же не приближится. Обаче очима твоима смотриши и воздаяние грешников узриши. Яко Ты, Господи, упование мое, Вышняго положил еси прибежище твое. Не приидет к тебе зло, и рана не приближится телеси твоему; яко Ангелом Своим заповесть о тебе, сохранити тя во всех путех твоих. На руках возмут тя, да не когда преткнеши о камень ногу твою, на аспида и василиска наступиши, и попереши льва и змия. Яко на Мя упова, и избавлю и: покрыю и, яко позна имя Мое. Воззовет ко Мне, и услышу его: с ним есмь в скорби...

Повторяя псалом, вспомнил Валентина. Они были в дивизии в Кундузе, и о диво: посмотрели кино. В дивизии бойцы сетовали: привозят в основном про войну и басмачей. Андрей с Валентином с киноголодухи были согласны на всё. Тогда показывали «Они сражались за Родину». Андрей как-то не заострил внимания, Валентин заметил после сеанса: «Помнишь, как креститься начал боец во время бомбёжки. Ничего уже не зависело от него, земля вставала на дыбы вокруг окопчика...»

«Воззовет ко Мне, и услышу его: с ним есмь в скорби...»

Отпуск пролетел быстро. Андрей возвращался в Афганистан на подъёме. Тянуло к своим, в привычную атмосферу. В Тулукан прилетел на вертолёте, и как обухом по голове Миша Ложкин сообщил: «Нету твоего Юры Яценко». Как нету? И показалось сумка спортивная, что держал в руке, свинцово потяжелела. В ней лежала баночка мёда, что мать Юры отправила сыну. Она приехала перед самым отъездом Андрея. «Пожалуйста, — попросила, — отвезите».

Пока Андрей неделю проходил адаптацию в Ташкенте, пока ставили прививки, Юра погиб. Андрей, уезжая в отпуск, просил: «Ну, хоть этого парня сохраните, у него одна мать».

Юра мог не служить. Настоял: что я, не мужик. И в Афганистан была возможность не ехать. Парень толковый, разбирался в электронике, в телевизорах, часто выполнял поручения начальника штаба. Тот однажды вызвал и сказал: «Вас отправляют в Афганистан, если хочешь — оставлю в Союзе». «Я всегда мечтал защищать негров!» — с бравадой отказался Юра. Он был отличным пулемётчиком. В школе занимался стрельбой из малокалиберной винтовки, в армии освоил пулемёт.

Перед отъездом Андрея в Союз Юра попросил передать матери платок и брошку. Пожимая на прощание руку, наказал, подмигивая:

— В Кундузе перед отлётом не ешьте фарш сосисочный!

С Юрой Андрей познакомился едва не в первый день в Афгане. Прилетел в Кундуз, командир полка приказал «сгонять» в Термез с колонной битой техники. «В Тулукан успеешь, — сказал. — Бери БТР и вперёд. Дам тебе лучшего пулемётчика. Кстати, земляк твой».

Колонна небольшая, три трала с БИМэшками, пару автомашин, один БТР раненый — днище покорёжено, в пропасть роняли, а так на ходу. В сумме семь единиц, считая БТР сопровождения. Дорога в сторону Союза не горная, пустыня вокруг, асфальт ровненький. Асфальт вообще в Афганистане, как говорилось выше, замечательный.

Юра понравился не по земляческому признаку. Основательный боец. Как только получил приказание готовиться к операции, требование выписал и побежал на склад за боеприпасами. У нас ведь как: на охоту ехать — собак кормить. Ленты пулемётные готовить, а лентонабивочная машинка сломалась, запасной на складе нет. Юра бойцов поднял, давай ленты вручную набивать. Расстелили их в палатке, патроны высыпали — и вперёд до мозолей на пальцах. Полночи потратил, но с полным боекомплектом отправился. Подошёл к начальнику штаба полка. Был такой Мазурин. Большой мастер по «купи-продай» операциям. Часы электронные японские закупал коробками, технику японскую. Юра ему: «Гранаты нужны?» — «Зачем?» — «Восемь штук положено на броневике». — «Нет, не проси — ещё взорвётесь». И хоть кол ему на голове теши — не даёт. Наплевать, что на операцию едут, главное — ЧП бы не было. Юра походил по знакомым, набрал десятка полтора. «Не на себе, товарищ прапорщик, тащить. Вдруг, тьфу-тьфу-тьфу, пригодятся».

Выдали сухпай. В нём сосисочный фарш консервированный. Он-то и подкузьмил воинов. В броневике сопровождения трое было: водитель, Юра-пулемётчик и Андрей. Водила и Юра навернули по банке фарша. По второй открыли. Андрей, глядя на молодёжь, тоже воспылал аппетитом. Фарш, на самом деле, вкусный — деликатес для солдатского рациона. Наелись от пуза. Реакция не заставила долго ждать. Как по команде, началась революция в желудках. БТР замыкающим колонны шёл, функцию прикрытия осуществлял. А кто прикрытие будет прикрывать, если ему по надобности приспичило? Некому. Но и сил пересилить вулкан в животе ни у кого из троицы не оказалось. «Стой!» — Андрей водиле командует. Колонна идёт вперед, они выскакивают, спина к спине втроём садятся, автоматы на взвод, гранаты под руку, готовы к круговой обороне даже без штанов. Только суньтесь. Моджахеды не решились. Облегчились бойцы, штаны натянули и ну догонять колонну. БТР — скоростная машина, километров девяносто по асфальту даёт, а колонна шла не больше пятидесяти. Только нагнали, Юра кричит: «Не могу больше!» И так километров сто пятьдесят свистопляска.

Юра погиб за три недели до дембеля. Подбили из гранатомёта БМП, Юра выскочил, его из пулемёта в голову. Последних десять месяцев служил в Тулукане. Сам попросился на «точку», командир полка с неохотой отпустил лучшего пулемётчика.

Надо было видеть Юрину мать, когда Андрей вручал платок и брошку от сына. Обрадовалась, зарылась в платок лицом: «Юрочка, сыночек! Скорей бы уж сам приехал!» «Всё будет хорошо, — обнял за плечи Андрей. — Вернусь из отпуска, ему как раз на дембель. Отправлю Юру, как положено. Парень у вас настоящий! Спасибо!»

Как было тяжело от этой смерти... Будто сам виноват. Он и никто другой... Отговори Юру от службы на «точке», может, остался бы жив... И в том бою окажись с ним рядом... Знал, что все эти «бы» — ерунда на войне, но ничего с собой поделать не мог.

Живый в помощи Вышняго, в крове Бога Небеснаго водворится. Речет Господеви: Заступник мой еси и Прибежище мое, Бог мой, и уповаю на Него. Яко Той избавит тя от сети ловчи и от словесе мятежна, плещма Своима осенит тя, и под криле Его надеешися; оружием обыдет тя истина Его. Не убоишися от страха нощнаго, от стрелы летящие во дни, от вещи во тме приходящия, от сряща, и беса полуденнаго. Падет от страны твоея тысяща, и тма одесную тебе, к тебе же не приближится. Обаче очима твоима смотриши и воздаяние грешников узриши. Яко Ты, Господи, упование мое, Вышняго положил еси прибежище твое. Не приидет к тебе зло, и рана не приближится телеси твоему; яко Ангелом Своим заповесть о тебе, сохранити тя во всех путех твоих. На руках возмут тя, да не когда преткнеши о камень ногу твою, на аспида и василиска наступиши и попереши льва и змия. Яко на Мя упова, и избавлю и: покрыю и, яко позна имя Мое. Воззовет ко Мне, и услышу его: с ним есмь в скорби, изму его, и прославлю его, долготою дней исполню его, и явлю ему спасение Мое...

Спроси его в Афганистане честно: верит ли в защитную силу молитвы на листке, запаянном в полиэтилен? Он, повидавший столько смертей, затруднился бы ответить. Но держал псалом при себе постоянно. Это был закон, сделать иначе — как предать Олюшку, которая заклинала, провожая: «Не выбрасывай! Ради меня и Саши не выбрасывай! Держи при себе постоянно!»

Как-то, будучи в гостях у родственников на Украине, на рынке зашёл в павильон, где работала племянница. Вдруг заезжает инвалид на деревянной платформе с маленькими колёсиками. Таких Андрей видел в детстве в пятидесятых-шестидесятых годах. Фронтовики, у которых от ног ничего не осталось. Ездили на аналогичном «транспорте», перемещаясь с помощью рук, в которых держали колодки — отталкиваться от земли. У этого мужчины вместо рук культи. Ног тоже не было. Остаток правой длиннее, сгибался в колене и обут в кроссовок. С его помощью инвалид ловко передвигался на своей платформе. Посмотрел на Андрея пронзительными синими глазами, повернулся к прилавку:

— Наташа, — сказал свежим напористым голосом, — сегодня мне не повредит фронтовых пятьдесят граммов и водички запить, а Валерке моему шоколадку.

Проворно открыл своими культями кошелёк-«аппендицит», закрепленный на теле, какими-то невероятными движениями, даже показалось, что пальцы есть, отсчитал деньги. Племянница вышла в зал, инвалид был на голову ниже прилавка, принесла пластиковый стакан.

«Как пить будет?» — подумал Андрей. Инвалид уверенно взял обеими культями мягкий стакан, опрокинул. Зазвонил сотовый, вытащил его, и опять удивительная проворность: ткнул кнопку и поговорил, прижав культей к уху аппарат.

«Это Антон, — пояснила племянница, проводив посетителя до двери, — афганец. Страшно обижается, если относятся к нему как к инвалиду. Живёт в селе. Приезжает по выходным, привозит табуреточки, детские стульчики — под заказ делает. Этого на жизнь не хватает — семья у него. Стоит на рынке в проходе с коробочкой из-под майонеза, но никогда не попросит: „Подайте“. Просто стоит. Не возьмёт, если кто начнёт жалеть. Ни за что. Казалось бы, калека, увечный, но в нём такая сила жизни! „Я мужик — должен кормить семью!“ — говорит. У него жена, тоже инвалид, а сын — нормальный мальчишка».

Андрей посмотрел через стеклянную стену на улицу. Антон двигался на своей платформочке в сторону остановки маршруток. Так могло изувечить механика-водителя БМП, если под ним взрывался фугас. Инстинктивно сжимает рычаги, а ему бы отпустить их: взрыв швыряет вверх, рычаги изгибаются, руки рвёт, ноги калечит взрывом, режет об металл при выбрасывании.

«Рассказывал, — продолжала племянница, — один в живых остался после боя. Очнулся в госпитале, лежал и думал: „Всё, я не человек, никому не нужен“. Хотел покончить с собой. Придумывал, как бы исхитриться безрукому. В одну ночь снится сон, спускается к нему с неба женщина в сиянии и говорит: „А ты не думал, почему живой? Мог бы погибнуть со всеми. Но раз даровано тебе — должен жить! И за друзей тоже!“ Проснулся и такую силу в себе почувствовал, так быстро пошёл на поправку...»

Из книги «Монологи от сердца»