Антисемит

Игорь Львович Шульман, врач-хирург сорока двух лет, сидел в своей холостяцкой квартире, предаваясь невеселым размышлениям. «Как дальше жить? Его, которого все считали хирургом от Бога, его, спасшего сотни человеческих жизней, сегодня уволили с работы. И кто это сделал? Лучший друг его покойного отца, главный врач Первой городской больницы Марк Яковлевич Марон. Где же, спрашивается, хваленая еврейская солидарность, о которой так много говорят кругом? Ну и что, что он пьет? А покажите мне непьющего хирурга. Сделал операцию, а родственники тебя тут же отблагодарить спешат, несут коньяк или виски, или чего-нибудь в красивой бутылке. «Большая Вам благодарность, Игорь Львович, вернули нам сына, дочь, мать или брата». Попробуй откажись - обида. Что, он должен магазин ликеро-водочных изделий открывать? Бывает, что и умирают люди под скальпелем. Всем понятно, врачи — не боги, медицина не всесильна. Но если человек умирает во время операции или после, разве этими аргументами утешишься? Хватанул сто граммов спиртику, вроде отлегло от сердца. Ладно бы только уволил, но ведь не удержался Марк Львович от ехидства. «Настоящие евреи, — говорит, — никогда пьяницами не были, это тебя твои гены подвели». Намекнул, значит, что мать у Игоря была русская женщина. Кто же я тогда такой? По иудейскому закону национальность по материнской линии определяется, значит, для евреев я — русский. Для русских, наоборот, я жид махровый, раз отец еврей. Да и внешность у меня далеко не славянская». Предаваясь таким невеселым размышлениям, Игорь Львович поглядывал на своего друга протоиерея Аркадия Соловьева, сидящего напротив него с книгой в руках. Отец Аркадий лет пять назад овдовел и уехал из города служить в глухую деревню. Когда приезжал по делам в Епархиальное управление, то обязательно заходил к своему другу в гости и ночевал у него.

— Слушай, отец Аркадий, ты пришел — и сразу за книгу, нет чтобы поговорить с другом, поинтересоваться, как у него дела.

Отец Аркадий нехотя отложил книгу:

— Ну, ладно, рассказывай, как твои дела, Игорек, ты мне сегодня, кстати, не нравишься, какой-то вид у тебя удрученный.

— Да, психолог ты хоть куда, все-таки заметил, а книгу все равно читал. Уволили меня, Аркаша, с работы, вот так.

— Сам виноват, я говорил тебе, завязывай с этим. Ты ведь блестящий хирург, каких еще поискать, а сам себя губишь.

— Какой я блестящий, если мать свою собственную не мог спасти?

— Ты же сам знаешь, что целый консилиум профессоров дал свое заключение о том, что бесполезно делать операцию, это не поможет.

— Разумом-то я все понимал, а сердцу не прикажешь. Это, по сути дела, была «операция отчаяния». И все-таки, Аркадий, когда твоя родная мать умирает под скальпелем, который ты держишь в руках, с этим очень тяжело жить, и никакие доводы разума здесь не помогут. Пойдем, Аркаша, на кухню, выпьем, поговорим.

— Не буду я с тобой пить.

— Что, и разговаривать не будешь?

— Разговаривать буду, но только с трезвым.

— Ну вот, называется, поддержал друга, утешил. Спасибо.

— А кто тебе, Игорек, еще правду скажет, кроме меня? Другой, которому ты безразличен, с удовольствием сядет с тобою пить и будет поддакивать твоим пьяным жалобам на несложившуюся жизнь. А мне ты не безразличен. Однако прежде всего я священник и хорошо знаю, что пьяные слезы дешевле воды в дождливый день. Уверен, Нина Ивановна в гробу своем переворачивается, видя, как сын ее добровольно себя губит.

— Ну и что ты, правдолюб, посоветуешь?

— То же, что и прежде: собери всю силу воли и брось горькую глушить.

— Хорошо сказал, я полностью «за». Только откуда мне взять эту силу воли? Ты думаешь, я не пытался это сделать? На три-четыре дня меня хватало, не более. «Каждый мнит себя стратегом, видя бой со стороны», — кто это сказал, не помню, но сказано верно.

— Да я не со стороны, — печально молвил отец Аркадий, — я ведь на себе все это испытал.

— Вот тебе и на, а ты мне всегда таким правильным казался.

— И правильные, Игорь, бывает, что на кривую дорожку вступают. Когда я свою Анну похоронил, на меня тоже «зеленый змий» свои сети расставил. Чувствую, что все больше в них запутываюсь. Надо, думаю, как-то выбираться, а то совсем в омут греха затянет. Стал акафист «Неупиваемой Чаше» читать. Является во сне Анна и говорит: «Не губи себя, Аркадий, просись у владыки из собора на сельский приход. А как туда приедешь, сорок обеден подряд отслужи». Проснулся я — и сразу к архиерею с прошением о переводе. Тот удивился, конечно, но просьбу мою удовлетворил. В соборе-то нас шесть священников, литургию редко приходится служить, очередность. А как в деревню приехал, каждый день служу обедню, потом акафист, вечером — снова служба, вот у меня силы и появились.

— Счастливый ты человек, Аркадий, а мне почему-то никаких видений не является.

— Я твое видение, Игорек, вполне реальное, можешь пощупать. Ты когда в последний раз в церкви был?

— Два месяца назад, на годовщину матери заходил, свечки ставил.

— Заходил он, — передразнил его отец Аркадий, — как духовный врач я тебе, Игорь, ставлю диагноз: из прихожанина ты превратился в захожанина, потому-то и стал легкой добычей рогатого. Ты лучше мне ответь, когда ты последний раз исповедовался и причащался?

— Не помню, — Игорь прикрыл один глаз, напрягая память, — кажется, в прошлом году. Нет, в позапрошлом, перед Пасхой. Да, точно, на Страстной, в Великий четверг.

— И это все? — удивился Аркадий.

— Но в этом году на Великий четверг у меня была срочная операция.

— Он оправдался! — негодовал отец Аркадий. — Только на Великий четверг разве Божественная литургия служится?

— Ты сам виноват, уехал в свою деревню бороться со своим змием, а друга своего бросил одного, змий-то от тебя и приполз ко мне, паразит. Когда ты был здесь, я же каждое воскресенье ходил на службу.

— Нашел няньку, ты, вроде, уже давно взрослый человек.

— Не будем мы с тобой, Аркаша, ругаться, плохо мне. Между прочим, помнишь, что Экзюпери писал: «Мы в ответе за тех, кого приручили».

— Что же ты, зверь какой, чтобы тебя приручать? — захохотал отец Аркадий.

— Так не буди во мне зверя, дай скорее выпить, — в тон ему закричал Игорь.

— Не дам, — смеялся отец Аркадий, — кусочек сахара — пожалуйста, да и то, если хорошо будешь себя вести.

— Буду вести себя хорошо, если дашь то, что настаивается на этом кусочке сахара, а если нет, то берегись, я зверь опасный, — и, зарычав сквозь смех, он кинулся на отца Аркадия.

Они, сцепившись и свалившись на пол, стали бороться, катаясь по ковру, как малые дети. Наконец отец Аркадий одолел Игоря и, восседая на нем, спросил:

— Ну что, сдаешься?

— Сдаюсь, сдаюсь, — взмолился Игорь. Когда они встали с пола и отряхнулись, отец Аркадий сказал:

— А ведь в детстве я тебя побороть не мог, делай выводы, Игорек, ты же у нас врач.

— Если серьезно, друг мой Аркадий, то я вот какие выводы из нашей беседы сделал. Здесь меня сейчас ничто не удерживает, так что забирай меня с собой в деревню. Смена обстановки, да и духовная терапия с твоей помощью мне только на пользу пойдут.

Отец Аркадий озадаченно почесывал переносицу, над чем-то раздумывая.

— Ну что молчишь, Аркаша? Не бойся, не объем тебя, у вас, небось, в деревне и врачей-то толковых нет, буду сельским врачом.

— Господи, ну что ты мелешь, Игорь, всякую ерунду, я совсем о другом думаю. Псаломщик у меня, Михаил Иволгин, ярый антисемит. Тебе это будет неприятно, да и он взбеленится.

— А, чихал я на твоего антисемита, меня как Марк Яковлевич уволил сегодня, я чуть сам антисемитом не стал.

— Ну, как знаешь, я тебя предупредил. Положа руку на сердце, я очень даже рад, что ты со мною будешь. Я ведь тоже по тебе скучал.

— Врешь, — радостно закричал Игорь, — ты не по мне скучал, ты по шахматным баталиям со мной скучал.

— Тут ты ошибаешься, Игорек. Иволгин — сильный шахматист, так что в этом мне скучать не приходилось.

— Отлично, отец Аркадий, значит мы с твоим антисемитом поладим.

— Навряд ли, — с сомнением покачал головой отец Аркадий.

С утра Игорь собрал необходимые пожитки и, разместившись в стареньком «Москвиче» отца Аркадия, они тронулись в путь. Когда подъезжали к селу Карповка, где служил отец Аркадий, то еще полчаса ждали паромную переправу через реку.

— Это вы каждый раз так ждете? — удивился Игорь.

— Еще, слава Богу, работает, а то он частенько ломается, тогда в объезд к мосту, а это еще два часа езды.

— Ого, в какой ты медвежий угол забрался, но это хорошо, — добавил Игорь, — подальше от мира, искаженного человеческой неправдой.

— Что же ты думаешь, за речкой одни праведники живут? Нет, Игорь, все мы в Адаме согрешили, все.

Дом отца Аркадия Игорю очень понравился.

— Давно я мечтал в деревянном доме пожить, — входя на крыльцо, говорил Игорь.

В доме, увидев русскую печь, он подбежал и стал с восторгом поглаживать ее рукой:

— Я ведь только на картинках в книге видел такую, а здесь настоящая. Мама мне рассказывала, как она в детстве на русской печи спала, даже говорила, что в печи они мылись! Где же тут можно мыться?

— Для мытья у нас банька есть, а спать можешь на ней, сам я лично предпочитаю свою кровать.

Зайдя в горницу и осматривая стены из обтесанных деревянных брусьев, Игорь продолжал восхищаться:

— Красота да и только, а у нас кругом один бетон. Боже мой, как мне надоел этот бетон!..

— Ну, хватит причитать, — оборвал его восторги отец Аркадий, — мой руки — и к столу, посмотрим, что тут нам баба Нюра наготовила.

Не успели они поужинать, как в дверь постучали. Вошел высокий мужчина лет тридцати пяти. Пышные черные волосы обрамляли продолговатое лицо с небольшой, аккуратно подстриженной черной бородой. Крупный прямой нос снизу опирался на чапаевские усы, а сверху, уже на нос, опирались густые сросшиеся на переносице брови. Завершал его портрет пронзительный взгляд темно-карих, глубоко посаженных глаз и плотно сжатые губы. Словом, весь облик свидетельствовал о решительном и властном характере. Такого хотелось спросить: Вы в каком полку служили?

Он подошел к отцу Аркадию под благословение, метнув недобрый взгляд в сторону Игоря. Тот ответил широкой добродушной улыбкой. Отец Аркадий представил его:

— Мой друг, врач-хирург Игорь Львович Шульман. А это, — обратился он к Игорю, — наш псаломщик Михаил Юрьевич Иволгин.

— Отец Аркадий, можно Вас на минуточку, у меня конфиденциальный разговор.

Когда отец Аркадий прошел с ним в другую комнату, он вполголоса сердито заговорил:

— Что же Вы, отец Аркадий, жида сюда привезли? Я нарочно, чтоб их не видеть, в глушь с женой и ребенком уехал. А теперь что нам прикажете делать? Прямо искушение какое-то.

— Успокойся, Михаил, во-первых, он мой друг с детских лет, к тому же, крещеный православный человек. Во-вторых, какое это имеет значение, если апостол Павел говорит, что «во Христе нет ни иудея, ни эллина...»

— Разве Вы не знаете, отец Аркадий, мудрую народную поговорку: «Что жид крещеный, что конь леченый». Ну и друзья у Вас, я Вам скажу.

— Родители у него были прекрасные люди, мы дружили семьями, нам никогда в голову не приходила мысль расценивать друзей по национальному признаку. Мать его, кстати, русская. Да что это я оправдываюсь перед Вами?!

— Вот потому-то, отец Аркадий, революция и случилась, и до сих пор они нами правят, что мы о национальных признаках забывали. Я к Вам больше ни ногой, пока он здесь.

При этих словах Иволгин развернулся и быстрым шагом устремился к выходу, чуть не сбив по пути Игоря.

— Что это с ним? — удивился тот.

— Я же предупреждал тебя, что он — ярый антисемит.

— Ну, эту болезнь я не знаю, как лечить, — пожал плечами Игорь.

— Да его, пожалуй, логикой не переубедишь, по всему видно, у него аллергия на твоих соплеменников, — засмеялся отец Аркадий, — давай, Игорь, вечерние молитвы читать и бай-бай.

Михаил действительно сдержал слово и ни разу на неделе не заходил к отцу Аркадию. Тот удивлялся:

— Надо же, какой упрямый, раньше дня не мог прожить, чтобы ко мне не зайти, в шахматы поиграть, а между делом о русской литературе, о поэзии поговорить, он ведь филфак окончил. Стихи сам сочиняет. Только втемяшилось ему в голову, что во всех бедах России виноваты евреи — и точка.

— Ну да, как поет Высоцкий, если в кране нет воды, значит выпили жиды, — улыбнулся Игорь.

На службе в церкви Михаил, читая на клиросе, сердито косился на стоящего в сторонке Игоря, но поделать ничего не мог, не убегать же со службы. Игорь причащался за каждой Божественной литургией. После службы они с отцом Аркадием вычитывали акафист перед иконой Божией Матери, именуемой «Неупиваемая Чаша». В свободное время Игорь колол дрова на зиму и складывал их в поленницу под навесом. Вечерами перед ужином они с отцом Аркадием частенько посиживали за шахматной партией. Лето незаметно закончилось, и началась осень с ее затяжными дождями, носа на улицу не покажешь. Но наших затворников это не пугало, они находили себе занятие и дома. Михаил, у которого вначале было много дел по огороду, теперь, запертый погодой в четырех стенах, заскучал. Наконец он не выдержал и пошел к отцу Аркадию под предлогом вернуть ему книгу, взятую еще в прошлом году. Отец Аркадий с Игорем как раз сидели за шахматной партией.

— Заходите, Михаил, — обрадовался отец Аркадий, — а книгу, пожалуйста, положите на полку. — Перехватив взгляд Михаила, который тот устремил на шахматную доску, тут же добродушно добавил: — Помогите мне, Михаил, а то меня Игорь прямо к стенке припер, не знаю, что и делать.

— Как это не знаешь?! — засмеялся Игорь. — Сдавайся на милость победителя, и все тут.

— Погодите, отец Аркадий, не сдавайтесь, надо подумать, — сказал Михаил с внутренним волнением, которое никак не выдавалось на его внешности.

Он внимательно изучил позиции обоих игроков; действительно, для отца Аркадия ситуация была почти безнадежная. Еще, как нарочно, Игорь сидел и самодовольно улыбался. Нет, решил Михаил, ни за что он не даст сейчас восторжествовать этому потомку Сима. Он весь напрягся, обдумывая возможные комбинации, так что ему показалось, будто мозги у него в голове зашевелились. И когда отец Аркадий было взялся за коня, Михаил воскликнул:

— Постойте, батюшка, давайте пожертвуем ладьей.

Отец Аркадий послушался, и уже дальше Михаил взял всю инициативу в свои руки. С него буквально шел пот ручьем. Но все же он вывел партию на ничью. В данной ситуации это почти равнялось победе.

— Ура! — закричал отец Аркадий, и они обнялись с Михаилом.

— Поздравляю, — сказал Игорь, — Вы, Михаил Юрьевич, просто гроссмейстер, — и протянул ему руку. Тот, несмотря на свое радостно-возбужденное настроение, весь сморщился, но руку подал.

После этой игры лед в отношениях как бы немного подтаял, и Михаил стал заходить в гости и играть с Игорем в шахматы. Во время игры он не отказывал себе в удовольствии порассуждать о перипетиях истории Российского государства, ставя акцент на негативной роли масонства, в то же время наблюдая, как на это реагирует Игорь. Тот старался в споры не вступать, лишь иногда, ссылаясь на свою неосведомленность, делал наивные ремарки. Бывало, что это балансировало на грани ссоры, и в один из вечеров Михаил сорвался после очередного высказывания Игоря:

— Хотя я, Михаил Юрьевич, только наполовину русский, — рассуждал Игорь, — но мне все равно обидно, что кто-то считает русских дураками и простофилями, которых легко обмануть хитрым и коварным масонам. Ведь русский народ дал миру столько гениев, сколько, я думаю, ни один народ в мире.

— Так-то оно так, — соглашался Михаил, — просто мы, русские люди, доверчивы, как дети, потому Бог и любит русский народ.

— Ну, по Вам этого не скажешь, — засмеялся Игорь.

— Вот потому-то меня евреи и не любят, — вспылил Михаил, — что я их насквозь вижу. — При этих словах он ткнул пальцем в сторону Игоря.

— Насквозь только рентген видит, — парировал тот.

— Я и без рентгена вижу. Скажите, что Вам в России делать, если у Вас есть своя Родина?

— Кому — мне? — удивился Игорь. — Да я здесь родился, здесь моя Родина. И родители мои здесь родились, и деды, и прадеды.

— Нет, Ваша родина Израиль, вот и ехали бы туда.

— Не могу согласиться с Вами, Михаил Юрьевич, иудейская культура для меня совершенно чужда. Я воспитан в традициях русской культуры, как, между прочим, и тысячи других евреев. Эта культура для меня — родная. Скажите мне, почему художника Левитана называют русским художником, если он по национальности еврей? Да потому, что он писал в манере русской живописи, и душа у Левитана была русская. Так же, как у армянского еврея Айвазяна, который вошел в историю как русский художник Айвазовский.

— Может, Вы, Игорь Львович, и «Квадрат» Малевича тоже по-считаете русским искусством? — все больше распалялся Михаил.

— Нет, не посчитаю, я вообще это искусством назвать затрудняюсь.

— А я не затрудняюсь назвать это искусством, но только искусством сионистским, а между прочим, Малевич родился и вырос в России, что Вы на это скажете? — торжествовал Михаил.

— Скажу только одно: значит, родители Малевича не привили ему любви к стране, где он родился и вырос.

— Нет, уважаемый Игорь Львович, ему привили, но только обратное — ненависть к России. Все эти Малевичи, Бруневичи, Бронштейны и прочие до сих пор ненавидят Россию и желают ее погибели.

Видя, что спор приобретает все более окраску ссоры, Игорь решил смягчить тон.

— А мы давайте с Вами, наоборот, любить Россию и всею душою желать ей процветания, — предложил Игорь, — и тогда посмотрим, что сильнее — любовь или ненависть.

Но именно это оказалось последней каплей, переполнившей чашу.

— Нет, — вскричал Михаил, вскакивая с места так, что посыпались шахматные фигуры, — только не с Вами! — И выбежал из дома.

После этого случая, он неделю не появлялся в доме отца Аркадия, но через неделю, когда друзья сидели за ужином, Михаил без стука вошел в дом, сразу же у порога привалился к косяку, весь какой-то потерянный, бледный, с лихорадочно бегающим взглядом.

— Что случилось? — встревожился отец Аркадий.

— У сына моего температура под сорок, не знаем, что делать.

Игорь встал и, пошарив под кроватью, достал свой саквояж с медицинскими инструментами, доставшимися ему по наследству от отца, коротко бросил:

— Пойдемте, посмотрим.

Придя в дом, Игорь, осмотрев и ощупав мальчика, жестко заявил:

— Положение серьезное, острый аппендицит с перитонитом, надо срочно в больницу на операцию, иначе летальный исход.

— Паром не работает, по такой погоде не меньше двух часов на машине в обход трястись, — сделал подсчеты отец Аркадий.

— Что ты, Аркадий, столько он не выдержит, ему немедленно нужна операция.

— Погоди, Игорь, у тебя же есть хирургические инструменты, ты сам можешь сделать операцию.

— Давай отойдем в сторонку.

Когда они отошли, Игорь зашептал:

— Ты думай, что говоришь, Аркаша, ты ведь ровным счетом ничего не смыслишь в этом. Я же говорю, что аппендицит с перитонитом, там уже в кишечнике гной, поэтому и такая высокая температура. Даже в стационарных условиях это считается сложной операцией, а здесь — никаких условий. Если мальчик умрет, меня же в тюрьму посадят, ты это понимаешь?

— Но если ты не будешь делать операцию, мальчик все равно умрет, сможешь ли ты простить себе свое бездействие? Это у них — единственный сын, и больше детей не будет, да и этого они вымолили у Бога, так как страдали бесплодием. Сделай все, что можешь, Игорь. Вот тебе мое пастырское благословение, спаси ребенка и родителей.

— Хорошо, — согласился Игорь, — тогда не будем терять время, есть на селе человек с медицинским образованием? — повернулся он к родителям мальчика. — Мне нужен ассистент во время операции.

— Есть, есть, — закричала обрадованная жена Михаила, — наш ветеринар Екатерина Федоровна, беги, Миша, за ней.

Михаил опрометью бросился из дома.

— Вкрутите лампы поярче, застелите этот стол клеенкой и протрите ее спиртом, — стал распоряжаться Игорь, — поставьте на огонь кастрюлю с водой для кипячения инструментов, затем, отец Аркадий, не мешайте нам, самая большая помощь от вас будет, если Вы с Михаилом Юрьевичем пойдете откроете храм и станете усердно молиться о благополучном исходе операции.

Уже более двух часов отец Аркадий и Михаил истово молились в храме, нет-нет да и тревожно поглядывая через церковные окна на рядом стоящий дом Михаила. Прервав молитву, они обернулись на скрип церковной двери, в храм, пошатываясь от усталости, вошел Игорь. Он прошел прямо на клирос и сразу присел на скамейку.

— Ну что, Игорь, не тяни, ради Бога.

— Все слава Богу, мальчик спит после операции. Может, хоть кагорчику нальете, не могу отойти от напряжения, — как-то жалостливо попросил Игорь.

— Молодец, Игорь, ну и молодец, — воскликнул отец Аркадий и пошел в «пономарку» за кагором.

Михаил стоял, переминаясь с ноги на ногу. Он давно уже хотел что-нибудь сказать, но волнение перехватило горло. Наконец он справился с собой и с дрожью в голосе проговорил:

— Игорь Львович, простите меня ради Христа, если сможете. Огромная Вам благодарность за сына.

— Бог с Вами, Михаил Юрьевич, я на Вас нисколько не сержусь, ну, идите к сыну, скоро увидимся. Его все равно надо в больницу часика через два везти.

Михаил пошел было к выходу, но, сделав два нерешительных шага, вновь повернулся к Игорю:

— Я хочу Вам, Игорь Львович, признаться, что моя бабушка по матери была еврейка.

Сказав это, Михаил облегченно вздохнул и быстро зашагал к дверям храма.

Уже отпивая из ковшичка кагор, Игорь подмигнул отцу Аркадию и рассмеялся:

— Я всегда, Аркадий, подозревал, что истинные антисемиты могут быть только еврейского происхождения.

Самара, март 2003 г.