Нежданные плоды

— Батюшка, а батюшка!

Отец Севир^[1] поднял голову. За высокой каменной оградой его виноградника маячили две головы. Одна, в вылинявшем от солнца и многократных стирок полосатом платке, из-под которого выбивались пряди седых волос, принадлежала старухе Агафье, служанке Маркелла, кабатчика и первого богача у них на селе. Рядом виднелась вихрастая макушка Сеньки, сына Маркелла, слабоумного парня лет двадцати, который, несмотря на свой возраст и богатырский рост, был сущим дитятей, нуждавшимся в няньке. Оттого-то они с Агафьей всегда следовали друг за другом, как нитка за иголкой. Вот и сейчас он притащился вместе с ней, и, как обычно, ковыряет в носу с таким сосредоточенным видом, словно занимается крайне важным делом. И на кой только сюда принесло этих двоих? Да еще в самое неподходящее время. Он же так занят…

— Чего тебе? — недовольно спросил отец Севир.

— Батюшка… — затараторила Агафья. — Меня хозяин послал. Велел, чтобы ты пришел да его напутствовал. Плох он совсем. Кажись, помирает…

— Нашел, когда помирать! — подумал отец Севир, отворачиваясь от нее и глядя на лозы, увешанные спелыми, сочными гроздьями. Богатый, однако, у него в этом году урожай — собрать бы вовремя! Ан нет! Вместо этого ему придется идти к Маркеллу. Не раньше, не позже!

— Ступайте. — бросил он, вновь оборачиваясь к Агафье и Сеньке. — Я вас догоню.

Дождавшись ухода незваных гостей, священник немного постоял в раздумье. После чего вновь принялся срезать гроздья и складывать их в стоявшую рядом с ним большую плетеную корзину с ручками по бокам. Вот сейчас он ее наполнит и тогда пойдет к Маркеллу. Осталось совсем немного. Опять же…

Разве он раб у своих прихожан? Поступаться любимым и важным делом и бежать к ним по первому зову? А ведь именно так он поступает всю жизнь.

* * *

Родителей своих отец Севир помнил смутно. Они умерли от морового поветрия, когда он был еще ребенком. А его взял на воспитание местный священник, отец Христофор. Потому что никто из жителей Интероклеи^[2], не захотел приютить сироту. На сельском сходе мужики и бабы наперебой сетовали на свое убогое житье и бедность. А кое-кто без обиняков заявлял, что лишний едок в доме ему не нужен. Вот и пришлось священнику, за неимением других желающих, стать приемным отцом маленького Севира.

Надо сказать, что отец Христофор был человеком одиноким и бездетным. А потому он воспитывал приемыша как мог и как умел. Кормил, поил, одевал, выучил грамоте и церковному пению — всему, что знал сам. Был с ним в меру мягок и в меру строг. Лишь одного он не смог дать Севиру — родительской любви. Впрочем, что о том? Дал, что мог…

У отца Христофора Севир прожил до самой кончины старика. И со временем стал его незаменимым и единственным помощником: и в алтаре, и на клиросе, и по хозяйству. Когда же священник совсем одряхлел и стал слаб глазами, Севир стал его поводырем. Каждый день он под руки отводил своего приемного отца в сельский храм Пресвятой Богородицы. И во время Богослужений всегда находился рядом с ним, внимательно следя за тем, чтобы полуслепой, немощный отец Христофор ненароком не оступился и не упал, или (упаси Господь!) не выпустил из дрожащих рук Потир. Так продолжалось до самой кончины отца Христофора. А вскоре после его похорон к Севиру пожаловали односельчане и сказали:

— Вот что, Севир. Негоже нам без попа оставаться, а пришлого кормить накладно будет. Вот мы всем миром и порешили бить челом Владыке, чтобы он тебя к нам в попы поставил^[3]. Парень ты грамотный, службу церковную знаешь, вот и служи для нас…

Эта новость стала для Севира полнейшей неожиданностью. По правде сказать, он не помышлял о священстве. Он вообще не думал о будущем, поскольку считал: на все Божья воля. Как Господу угодно, так тому и быть. Что ж, попом, так попом…

Так и стал он священником. И с тех пор (сколько уж лет прошло!) бессменно служит в родном селе: крестит, исповедует, венчает, отпевает. Службы совершает исправно, без спешки и сокращений, постится, когда положено, блюдет целомудрие, кормится трудами рук своих. Как же иначе: ведь все это — его обязанность перед Богом. Раб должен творить волю господина своего. А он — раб Божий…

Вот только односельчане отца Севира почему-то считают, что это дает им право распоряжаться священником по своему хотению. В самом деле: в любое время дня и даже ночи они являются к нему со всевозможными просьбами. Батюшка, посоветуй, батюшка, помолись, батюшка утешь, батюшка, выслушай, батюшка, отслужи, батюшка, посети… Разумеется, он не отказывает никому, и все-таки… Ведь большую часть своих проблем они могли бы решить сами. Так нет же — они перекладывают их на него. Как будто он их раб, а не Божий! Как там в свое время сказал Апостол Павел? У людей ли я ныне ищу благоволения или у Бога? людям ли угождать стараюсь? Если бы я поныне угождал людям, то не был бы рабом Христовым^[4]. Впрочем, разве объяснишь это людям? Каждый из них лишь о себе думает. Нет бы подумать о других!

Единственное место, где отец Севир чувствует себя свободным — вот этот виноградник, доставшийся ему в наследство от покойного отца Христофора. Тщательно ухоженный, любовно взлелеянный виноградник за каменной оградой. Эту ограду отец Севир возводил не один год. Поначалу она была невысокой, и потому селяне, проходя мимо виноградника отца Севира, постоянно отвлекали его от работы в любимом винограднике. Ведь у них всегда находились какие-нибудь вопросы или просьбы к священнику. Тогда отец Севир надстроил ограду почти до высоты собственного роста, превратив свой виноградник в подобие неприступной крепости. В итоге докучливые прихожане стали беспокоить его гораздо реже. За исключением самых настырных, вроде этой Агафьи и ее хозяина, у которого в должниках и батраках ходит половина села. Таким не преграда и каменная ограда — они ее лбом прошибут, лишь бы заставить отца Севира сделать по-ихнему.

Да, придется-таки ему идти к этому Маркеллу…

* * *

На полпути к дому кабатчика отец Севир столкнулся с Агафьей. Судя по всему, старуху послали, чтобы поторопить замешкавшегося священника. Что ж, вот он уже идет…

— Что ж ты, батюшка, так долго шел? — спросила Агафья. — Хозяин-то помер.

— Как помер? — удивился отец Севир. В самом деле, ведь он задержался совсем ненадолго. По крайней мере, ему так показалось…

— А вот так — взял и помер. — подтвердила Агафья. — Так что ступай, батюшка, с Богом. Теперь уж ничего не поправить…

Отец Севир замер, пораженный словами старухи. Ведь она права! Теперь и впрямь уже ничего не исправить. Маркелл пошел держать ответ перед Богом с неисповеданными грехами на совести. Какой приговор изречет ему Небесный Судия, перед Которым не оправдается ни один человек, кем бы он ни был при жизни: нищим или богачом, царем или рабом… А ведь Маркелл всегда думал лишь о собственной выгоде, беззастенчиво спаивая и обирая односельчан. Лишь перед смертью он надумал покаяться. Но этой, последней возможности примириться с Богом его лишил отец Севир, пастырь, отгородившийся высокой каменной оградой своего виноградника от тех, за чьи души он даст ответ перед Господом.

Так кто из них больший грешник — он или Маркелл?

Позабыв о своих годах и о своем сане, отец Севир со всех ног бросился бежать к дому кабатчика.

* * *

В полутемной комнате, где, со сложенными на груди руками, с медными монетами на остекленевших глазах, лежал покойник, стояли старуха Агафья и Лукия, жена Маркелла, преждевременно состарившаяся исхудалая женщина со скорбно поджатыми губами и сухими глазами. Сейчас эти женщины казались тенями, трепещущими в тусклом свете масляной лампады. Ибо то, что они сейчас видели и слышали, было страшней агонии Маркелла. В самом деле, разве не страшно, когда тот, кого все считают праведником, вдруг распахивает перед людьми тайные темные бездны своей души? А ведь именно это сейчас и делал человек, рыдавший в изножье смертного одра Маркелла, и называвший себя его убийцей.

Тем человеком был их бессменный и безотказный священник, отец Севир.

* * *

— Батюшка…

В первый миг отцу Севиру показалось, что он бредит. Или это душа умершего хочет сказать ему то, о чем и так знает: в моей погибели виновен ты. Он поднял голову — и свет померк в его глазах. А тем временем воскресший мертвец благодарно лепетал:

— Спасибо тебе, батюшка…

* * *

Никогда еще в доме Маркелла не бывало столько народу. Еще бы! Ведь кабатчик был ненавистен всем. И многие селяне, низко кланявшиеся Маркеллу при встрече и почтительно величавшие его по имени-отчеству, втайне осыпали его проклятиями. Однако сейчас к нему сошлись, сбежались все жители Интероклеи, чтобы увидеть воскресшего и услышать из его собственных уст рассказ о свершившемся чуде.

— Как умер я… — рассказывал Маркелл, и его, обычно громкий и властный голос на сей раз был слабым и дрожащим. — …обступили меня какие-то черномазые, да такие гордые и мерзкие, что просто страсть! Хвать меня, и потащили за собой вниз, во тьму кромешную. Все, думаю, пропал я! Но тут вдруг откуда-то появились они… С виду как будто юноши, только свет от них исходит. Подходят к нам, и тот, что был впереди, говорит этим черномазым:

«— Оставьте его! Потому что о нем плачет священник Севир. Ради его слез Господь снова дарует этому умершему жизнь в теле».

Вот спасибо тебе, батюшка! Спас ты меня. Ведь ради тебя не дал мне Бог помереть без покаяния!

— Праведник ты наш! Молитвенник! — вполголоса причитали бабы. Даже слабоумный Сенька, вынув палец из носа, бубнил что-то бессвязное, но радостное. Молчала лишь Лукия, жена Маркелла, еще сильнее поджав тонкие, бескровные губы…

Но отец Севир не слышал их. Он думал о великих и непостижимых судьбах Господних. В самом деле, мог ли он подумать, что его привязанность к винограднику, принесет такие пагубные плоды? Что до свершившегося чуда… Что это? Награда? Вразумление? Милость?