Ерошкины дорожки

СКАЗ ЧЕТВЕРТЫЙ:
о людской памяти и давней беде,
о добром разумении и прянике в руке

День проходил за днем, а дед все еще никак не возвращался, и Ерошка уже начал скучать взаправду. Народу в трактире стало поменьше, и хозяйка как-то вечером, подозвав его к себе, предложила:

— Завтра утречком Иван Прокопыч, приказчик наш, в деревню едет. Яичек там да сметанки прикупить. Съездил бы и ты с ним, чего тебе тут сидеть-то!

Мальчишка с радостью согласился. Ивана Прокопыча, еще не старого, хромого на правую ногу мужика, он уже немного знал. Тот хоть и ходил по двору, строго покрикивая на работников, однако частенько замечал Ерошка взгляд его веселых озорных глаз из-под мохнатых бровей.

Утром, еще до петухов, выехали они на одной телеге. Ехали молча, приказчик только тихонько что-то напевал себе под нос. Деревня была недалеко, и добрались они до нее быстро. Намного больше времени ушло у Прокопыча на торг, сразу видно было — любил он дело это. Заходил во двор к знакомому крестьянину, степенно здоровался. Пока хозяйка грела самовар, подробно расспрашивал об урожае в нонешнем году, о картошке, капусте, о пчелах, о том, что в деревне новый кузнец дорого берет, да и еще много о чем. Потом они все вместе садились пить чай, Прокопыч при этом всем показывал Ерошку: «Вот, придали помощника, делу учить».

Затем мальчишку обязательно гладили по голове и давали пряник. Ерошка чаю напился быстро, а пряники не ел, складывал себе в кошелку: «Вот придет дед, тогда мы с ним чаю с пряниками и напьемся», — решил он про себя.

Вскоре ходить по гостям ему наскучило, и он стал оставаться на улице, в телеге. Прокопыч не возражал. Только слышно было из-за очередного высокого забора: «И не уговаривай, Федор Силантьевич, не могу я, дело у меня, да и ученик вон в телеге дожидается».

Последний крестьянский двор на улице, хозяйство своего старого товарища — Василия Савельевича — Прокопыч оставил напоследок. Важно зашел во двор, поднялся на высокое крыльцо, троекратно расцеловался с хозяином, раскланялся с хозяйкой и зашел в горницу. И вот уж часа два как из приоткрытого окна раздавался ровный гул неспешного разговора.

Стоял жаркий летний полдень, деревенская улица погрузилась в сладкую дремоту. Казалось, вся жизнь замерла, даже мухи в тяжелом воздухе летали как-то медленно, лениво.

Ерошка сидел на телеге, свесив ноги, ждал, когда Прокопыч наконец выйдет. Вдруг в конце улицы возникло какое-то оживление. Мальчишка соскочил на ноги и, прикрыв от солнца глаза ладошкой, всматривался вдаль. Странная процессия быстро приближалась и вскоре уже подошла совсем близко.

По краю дороги шла, опираясь на кривую палку, горбатая старуха, одетая в рубище. Она шла, низко опустив голову, так что лица совсем не было видно, Ерошка только заметил темную сухую руку, сжимавшую клюку.

— Старушка Марфушка — кривая клюшка! Старушка Марфушка — кривая клюшка! — бежали вслед за ней, дразня, деревенские мальчишки.

Гуси, до того мирно щипавшие траву у дороги, заслышав такой ребячий гвалт, тоже принялись тревожно гоготать на разные голоса, а тут и дворовые кобели проснулись — залились лаем. Вмиг поднялась такая канитель, что хоть уши затыкай, от полуденного покоя и следа не осталось.

У дома напротив отворилась резная ставня, и оттуда, зевая, выглянул бородатый заспанный мужик:

— Ух, Марфутка! — увидел он нищенку у ворот. — Ты чаво тут шастаешь? А ну шагай, шагай себе, не то собак спущу!

Мужик незло погрозил старухе жилистым кулаком, а та стояла молча, ожидая милости.

— Ступай, говорю! — уже злее прикрикнул на нее хозяин. — Бог подаст!

Он отошел от окна и закрыл ставню, только слышно было, как в глубине избы он кому-то громко говорил:

— Хоть все добро раздай! Съедят, не подавятся! — и уже громче, в сторону окна: — Работать надо, тогда и хлеб будет! — И еще долго, но уже тише чего-то там ворчал.

Старушка быстрым шагом прошла мимо телеги, ребятня вскоре от нее отстала, а Ерошка так и остался стоять, глядя ей вслед. Потом, вдруг что-то вспомнив, спрыгнул на землю и побежал вслед нищенке. Догнал.

— Вот, возьми, бабушка! — Ерошка, запыхавшись, держал в руках все пряники, которыми его наделили сегодня. — Возьми, пожалуйста.

Старушка низко поклонилась:

— Спаси Господи, внучек.

Ерошка вывалил ей в руки угощение, буркнул что-то в ответ и бросился опрометью обратно.

Ждать пришлось недолго, вскоре хлопнула дверь избы, и на крыльцо вышел раскрасневшийся Прокопыч с хозяином, тот его провожал. Подошли к телеге.

— Вот, брат, ученика мне приписали, — увидел Прокопыч Ерошку. — Учи, говорят, уму-разуму.

Он благосклонно посмотрел на мальчишку.

— А то мало у меня забот, — Прокопыч пригладил бороду и вздохнул тяжко. — Известно: какой мерин везет, на того и валят.

— Здорово, малец, — Василий Савельевич подмигнул Ерошке, — ну как, дается наука-то? — И не ожидая ответа, протянул широкую мозолистую ладонь, — на-ка, вот тебе пряничек.

Ерошка поблагодарил, взял пряник и убрал его аккуратно в кошелку.

Наконец-то товарищи распростились, и Прокопыч с Ерошкой двинулись в обратный путь.

Ехали неспешно. Прокопыч полулежал на узлах, держа вожжи в руках, Ерошка сидел рядом, смотрел на дорогу. Вдруг он увидел на обочине маленькую фигурку в темных лохмотьях.

— Дядя Иван, глянь-ка, — Ерошка окликнул приказчика и показал пальцем на дорогу.

Прокопыч приподнялся, посмотрел:

— Марфушка! — узнал он и натянул поводья. — А, ну тпрру-у! Стой, милая!

Прокопыч соскочил, выудил откуда-то каравай хлеба, взял еще кой-какой снеди и бегом подбежал к нищенке, сказал ей что-то, передал милостыню. Старушка в ответ низко поклонилась и так стояла до тех пор, пока они не отъехали.

Прокопыч правил молча.

— Дядя Иван, — позвал его Ерошка, — а зачем эту бабушку в деревне не любят?

— Да уж, не от большого ума, — отмахнулся тот.

А потом, подумав, продолжил:

— Она, Марфа-то, ведь не старше меня, — обернулся он к удивленному мальчишке. И, повернувшись к дороге, продолжил: — Я ведь из этих мест. С малолетства ее знаю, ох и красивая девка была! И красивая, и работящая, и веселая, а как петь начинала…эхе-хех, — вздохнул он. — В общем, на всю округу первая красавица. Да вот беда, вскочил у нее на носу прыщик, махонький такой, почти и не видать. Да только это ведь нам с тобой не видать, а для девки на выданье это прямо-таки напасть. Одна она дочка у матери была, мамка ее и к лекарям в город возила, и травы разные прикладывала, все не помогает. А здесь в деревне одна бабка жила, дом у ней вон за той балкой стоял, на отшибе, стало быть. Эта бабка, уж как ее звали, дай Бог памяти, — Прокопыч задумался, а потом махнул рукой. — Теперь уж не вспомню, да и не надо. Так вот, бабка эта, значит, ворожила. Кому жениха нагадает, кому скотину вылечит. И потихоньку, значит, тайком, потому как старый князь на эти дела, на ворожбу то есть, строгий был до лютости. Если про кого дознается — вмиг за тридевять земель пошлет горе мыкать, а избу спалит. Так-то вот! Да та бабка, видать, не только бородавки сводила, но про то собака днем не брешет, а уж люди-то и подавно.

И вот надумала Марфа к той бабке, значит, идти. Ну что ж, вольному — воля. Сходила она. Уж чего там было — никто не знает, а только прыщик тот с носа-то у Марфушки сошел. Сошел, и ладно, забыли все про него. А тут и жених сыскался, не из здешних мест. Сосватали, все чин по чину, свадьбу стали готовить. И тут люди замечать стали: Марфушка-то вроде как согибаться стала. Раньше-то шла — словно лебедь плыла, а таперича, значит, в кочергу сгибается.

Прокопыч загнул свою ладонь, показывая Ерошке, какая бывает эта самая кочерга, а потом продолжил:

— Вот так, Ерошка, стало быть — бородавку свела, а горб себе навела. Ну, а как стало все понятно, так какая уж там свадьба, жених к ней ни ногой — «спорченная», мол.

Марфушка с матерью к ворожке, а та руками разводит: «Не знаю, милая, ты с бедой пришла — я тебе помогла. А что горб вырос — так то, видно, на роду тебе написано».

Вот уж горюшко!

Завидовали ей, Марфе-то, а как беда случилась, так и посмеиваться над ней начали. Время пришло, старый князь про это дело проведал и уж больно разгневался: бабку ту в острог, а дом ейный огнем сжег. А ворожка, видать, много кому ворожила, потому, как ее не стало, народ и вовсе обозлился на Марфу: мол, из-за нее такой помощницы лишились! Марфушка-то с матерью вдвоем жили, без отца. На войне он сгинул, когда она еще совсем малая была. Защитить, стало быть, некому, вот она из дому и подалась, от греха подальше, по белу свету скитаться. Долго ее здесь не было, а как мать померла, так вот и вернулась.

— А чего ее никто в дом не примет? — Ерошка вспомнил упрек мужика.

— Да ее не то что в дом, ее и на двор-то никто не пустит, — хмыкнул Прокопыч. — Одно слово: спорченная. М-да, — покачал он головой, — за столько лет не забыли ей люди чужую вину.

Иван Прокопыч замолчал, вспоминал, должно быть, старое.

Обратно доехали мигом. Когда подъезжали к трактиру, солнце уже клонилось к закату. Им открыли ворота, и как только телега въехала во двор, Ерошка сразу же увидал деда, распрягавшего чужую лошадь. Рядом стоял чумазый конюх.

— Лошадь, она умная, — приговаривал дед, — ежели ее разнуздать, так она сама на речку побежит купаться. Кому ж не охота с дороги-то!

— Чего ее, скотину-то, баловать, — ворчал конюх.

— Как же не баловать? — удивился старик. — Она хоть и скотина, а все ж тоже Божья тварь, — он погладил серую в яблоках кобылу. — Гляди, как она ласке радуется!

— Чудак-человек, — конюх хмыкнул, — скотина — она овсу радуется, а кнута остерегается.

Лошадь при этих его словах фыркнула и присела на задние ноги.

— Ты, Федор, чего-то много болтаешь, — Прокопыч лихо соскочил с телеги. — А ну бегом на реку, коней купать, — строго прикрикнул он на конюха. Оглядел его с ног до головы и уже спокойнее продолжил:

— Да и сам ополоснись, а то вон лошади от тебя шарахаются.

Потом услужливо кивнул деду и прошел, припадая на правую ногу, в трактир.

— Деда! — Ерошка бросился к деду. — А я тебя заждался!

— Здорово, Ерофей! — Дед обнял внука. Потом отступил на шаг, осмотрел мальчишку: — Вот так чудеса: уходил — оставлял галчонка, а пришел — нашел соколенка.

Ерошка рассмеялся. Мимо них быстрым шагом пробежала в сторону реки серая в яблоках лошадь, а за ней, понуро передвигая ноги, плелся ворчливый конюх.

— Глянь, деда, никак тоже чудеса, — Ерошка кивнул головой и тихонечко проговорил: «Мы видали чудеса, вам таких не увидать,
Как кобыла конюха водила на реку купать».

Дед с внуком зашли в трактир, где их давно поджидала хозяйка. Поужинали и сели чай пить. Дед принялся обстоятельно рассказывать о том, куда ходил, с кем и о чем говорил. Ерошка сидел-сидел да и вспомнил про свой гостинец, выскочил из-за стола и мигом вернулся с пряником. И тут чудо свершилось: все тот пряник ели и все наелись, да еще и осталось!

Рисунки Тамары Твердохлеб