У попа была собака...

Около часа он просидел в коридоре лечебницы, ожидая своей очереди и перечитывая табличку на двери: «Ветеринарный врач Карышева Ирина Сергеевна. Приём с 9.00 до 16.00. По правде сказать, отцу Игнатию ещё никогда не приходилось видеть ветеринаров. А все его представления о том, чем они занимаются, не выходили дальше известной сказки про доктора Айболита, который, сидя под деревом, лечил чудодейственными снадобьями больных зверей. Но одно дело — сказка, и совсем другое — реальная жизнь. Кто знает, сможет ли эта женщина-врач помочь его собаке? Или его ждёт ещё одна утрата? И только что обретённое им живое существо появилось в его жизни лишь затем, чтобы сразу же вновь исчезнуть?

Тем временем очередь постепенно редела. И вот уже отец Игнатий переступил порог кабинета, в котором резко пахло какими-то лекарствами.

— Что у вас там? — поинтересовалась молодая женщина-ветеринар в белом халате. И вдруг радостно заулыбалась. — Ой! Это Вы, батюшка? Здравствуйте! Как я рада Вас видеть!

Отец Игнатий в недоумении смотрел на нее. В самом деле, почему эта незнакомка так радуется его приходу? И откуда она его знает? По храму? Вряд ли. Иначе бы он наверняка запомнил её. Тогда где же они могли встречаться?

— Вы, наверное, меня не помните, — продолжала женщина (отцу Игнатию вспомнилось, что её зовут Ирина Сергеевна). — Зато я Вас хорошо помню. Вы же меня крестили... давно... я тогда студенткой была. У меня ещё денег не хватило, чтобы за крещение заплатить, так Вы меня бесплатно крестили. Спасибо Вам! А что это с Вашей собачкой?

В ответ отец Игнатий рассказал ей, при каких обстоятельствах он стал хозяином рыжей дворняги. После чего с удивлением наблюдал, как ветеринар осматривает его собаку.

— Да Вы её почти как человека смотрите, — сказал он, когда наследница доктора Айболита принялась фонендоскопом выслушивать грудную клетку дворняги.

— А как же! — ответила та. — Ведь у них те же самые внутренние органы, что у нас. Лёгкие, печень, сердце... И многие болезни, которыми страдают люди, встречаются и у животных.

— Что, и зубы у них могут болеть? — поинтересовался отец Игнатий, вспомнив свой всегдашний страх перед визитом к стоматологу.

— Представьте себе, батюшка — могут. — заулыбалась женщина. — И животным тоже их лечат-как людям. Ну вот и всё. Можете забирать свою собачку. Что? Деньги? Не надо. Я была так рада Вам помочь... Правда, мне ещё нужно будет понаблюдать, как пойдёт лечение — у собаки серьёзная травма грудной клетки. Нет-нет, Вам не нужно приносить её сюда. Сейчас Вашему питомцу нужен покой. Если позволите, я сама к Вам приду. Где Вы живете?

Отец Игнатий назвал адрес. И отправился домой, размышляя о том, к каким неожиданным и благим последствиям иногда приводят добрые дела, сделанные нами ненароком...

Вернувшись домой, он первым делом соорудил своему четвероногому подопечному подстилку из старого байкового одеяла и напоил его купленным по дороге молоком. После чего стал придумывать псу кличку. Перебрав в уме все известные ему собачьи имена — от архаичного Полкана до заморского Ральфа — он остановился на самом подходящем — Рыжик. В самом деле, что могло быть лучше этой клички? Подходящей, звучной и вдобавок — весёлой. Рыжик. Рыжик...

Тем временем новонаречённый пёс Рыжик заснул, свернувшись клубочком на своей подстилке. А отец Игнатий всё сидел и смотрел на него. Как долго после смерти Лизоньки он чувствовал себя одиноким, словно в пустыне! Но теперь его одиночеству пришёл конец. Потому что рядом с ним есть живое существо — маленькая мохнатая собачонка с весёлой кличкой Рыжик. Отныне он не один в этих стенах.

Отец Игнатий поднял голову и огляделся по сторонам. И впервые заметил, какой беспорядок царит в его квартире. Ведь после смерти Лизоньки он не прибирал её ни разу. И так и не убрал ни посуды с поминального стола, ни засохших цветов с подоконника, ни пыли, серым траурным флёром покрывавшей мебель и занавески. Но сейчас отцу Игнатию вдруг захотелось уничтожить все эти напоминания о смерти. Ему вдруг захотелось жить.

Весь вечер он занимался уборкой. Вымыл посуду и полы, вытер пыль, выбросил из горшков засохшие цветы, снял с окон грязные занавески. А когда, уже ближе к полуночи, закончил работу, то не узнал собственного жилища. Хотя на первый взгляд всё в нем осталось, как прежде: те же иконы в углу, та же мебель, та же фотография Лизоньки на стене. И всё-таки теперь его квартира выглядела иначе... как будто в мёртвое тело вдруг чудом вернулась жизнь.

А маленький четвероногий виновник всех этих перемен безмятежно спал, уткнув нос в пушистый рыжий хвост и не ведая о том, что сейчас делает его новый хозяин. И что сейчас творится у него на душе...

Назавтра к отцу Игнатию пришла Ирина Сергеевна. Осмотрела Рыжика, добавила к его лечению ещё один препарат. А уходя, вручила отцу Игнатию пирог с вареньем и большую пачку чаю с просьбой помолиться за её покойную маму. Священник не хотел было принимать подарок, однако Ирина Сергеевна настояла на своем. После чего заявила, что придёт завтра — посмотреть, как подействует на Рыжика назначенное ею лекарство.

Мог ли отец Игнатий знать — Ириной Сергеевной движет забота не только об его собаке, а и о нем самом?

Врач Ирина Сергеевна Карышева была хорошим диагностом. От её внимательного глаза не ускользали даже мельчайшие симптомы заболеваний. Так могла ли она не заметить неряшливой одежды отца Игнатия, его опухшего от постоянных возлияний лица, его трясущихся рук — всех этих признаков, свидетельствующих о внешнем и внутреннем неблагополучии? А ведь она помнила его совсем другим... как же жестоко жизнь обошлась с этим человеком! Впрочем, мало ли на свете обездоленных горемык? Но далеко не каждый из них способен пожалеть другое страдающее существо. Отец Игнатий не утратил этого дара. И потому Ирина Сергеевна чувствовала к нему не только жалость, но и уважение. Ей захотелось помочь отцу Игнатию. Но так, чтобы он не догадался об этом и из гордости не оттолкнул протянутую ему дружескую руку. Именно поэтому она и вызвалась навещать больного Рыжика в надежде помочь и его хозяину.

Теперь она приходила к священнику каждый день. И каждый раз приносила что-нибудь из продуктов — ему и Рыжику. Потом они усаживались на кухне, пили чай с гостинцами, принесёнными Ириной Сергеевной, и беседовали. Отец Игнатий интересовался тем, как ветеринары обследуют и лечат животных. В свою очередь, Ирину Сергеевну занимали вопросы веры (хотя с присущей ей деликатностью она никогда не интересовалась, отчего батюшка теперь не служит в церкви). А из своего угла к их разговорам, чутко навострив мохнатые ушки, прислушивался шедший на поправку Рыжик.

За эти дни в отце Игнатии произошла существенная перемена. Его больше не тянуло ни в «Якорь», ни в другие подобные места. Зато как же он ждал каждого прихода Ирины Сергеевны! Давно уже у него не было столь внимательного и участливого собеседника, как эта женщина. Хотя он понимал — настанет день, когда она явится к нему в последний раз. Ведь Рыжик уже почти совсем поправился, и скоро ему уже не будет нужен врач. Что до него... ему самому в силах помочь разве что Врач Небесный. Да и Тот — вряд ли. Ведь сколько времени он уже не переступал церковного порога. И отказался понести епитимию за свой проступок. А потому ему нет надежды ни на милость Владыки Поликарпа, ни на милость Владыки Небесного. Господь презрел и оставил его. Оставил навсегда.

Увы, отчаявшийся отец Игнатий забыл, что Бог никогда не оставляет человека. Даже если тот думает, что забыт и оставлен Им. И возвращает его к Себе исподволь, путями, ведомыми лишь Ему Одному...

Тем временем настал день, которого так опасался отец Игнатий. Ирина Сергеевна в последний раз пришла навестить Рыжика, который с радостным лаем, оживлённо виляя пушистым хвостом, бросился ей навстречу. Разумеется, выздоровление собаки было отмечено чаепитием на кухне. Неожиданно Ирина Сергеевна сказала:

— Вот что, батюшка. Я давно хотела Вас спросить... У меня в Лельме (это в тридцати километрах от Михайловска, недалеко от аэродрома) есть дача. Правда, я там очень редко бываю. А присмотреть за ней некому. Может быть, Вы согласитесь пожить там и посторожить её?

Отец Игнатий подумал-подумал... и согласился.

В ближайшее воскресенье они с Ириной Сергеевной на рейсовом автобусе поехали в Лельму. Разумеется, отец Игнатий прихватил с собой и Рыжика. Надо сказать, что за то время, как рыжий пёсик поселился в квартире отца Игнатия, священник успел привязаться к нему. Ведь Рыжик оказался очень умной, можно сказать, учёной собакой. Он умел служить, давать лапу, а также подвывать в тон, когда при нем пели что-нибудь грустное. Однако все эти способности были всё-таки не самым главным качеством Рыжика. Главным была его безграничная преданность. Рыжий пёсик не спускал с отца Игнатия умных чёрных глаз, словно пытаясь угадать его волю. И сопровождал его повсюду, следуя за ним, словно тень. Правда, в Михайловске имелось одно место, куда Рыжика не удалось бы, как говорится, заманить и калачом. И местом тем была распивочная «Якорь».

Отец Игнатий узнал об этом случайно. Как-то раз поутру, незадолго до отъезда в Лельму, отправившись выгуливать Рыжика, он встретил одного из своих приятелей и собутыльников, Генку Косарева по прозвищу Косой, бывшего водителя автобуса, а ныне горького выпивоху, каждое утро отправлявшегося давно проторенным маршрутом из дома — к ближайшей распивочной.

— Привет, батек! — обрадовался Генка при виде отца Игнатия. — Слушай, у тебя полтинник есть? Пойдём, сообразим на двоих. Эх, «алеет восток, «Якорек» недалёк...»

Неожиданно Рыжик зарычал и с яростным лаем бросился на Косого.

— Эй, ты это чего? — опешил тот. — А ну, пошёл отсюда! Фу! Пшёл! Брысь! Эй, батек, уйми своего зверя, а то я ему сейчас кости переломаю! Помоги-ите!

Отцу Игнатию стоило немалого труда спасти Генку от разъярённого Рыжика. Однако после случившегося о походе в «Якорь» не могло быть и речи. Похоже, рыжий пёсик имел весьма серьёзные основания ненавидеть само название этого питейного заведения. Так что отцу Игнатию теперь волей-неволей пришлось забыть дорогу туда... впрочем, как я уже говорила, с недавних пор священника уже не тянуло в «Якорь». Ведь теперь рядом с ним был весёлый, смышлёный, преданный четвероногий друг — Рыжик.

...Дача в Лельме оказалась самым настоящим деревенским домом. Правда, изрядно обветшавшим, с покосившимся забором и прогнившим крыльцом, но всё-таки вполне пригодным для жилья.

— Это, можно сказать, наше родовое гнездо. — рассказывала Ирина Сергеевна. — Здесь жили мои дедушка с бабушкой... да что там!... даже их родители тут жили. Конечно, я-то сюда только как на дачу приезжаю: отдохнуть, позагорать, за грибами сходить. Вроде, и ни к чему он мне, а продавать жалко — всё-таки память. Мама рассказывала, будто этому дому больше ста лет. А вон он какой крепкий! Я слышала, это потому, что его не из сосны строили, а из лиственницы. Вот потому он до сих пор и стоит, даже нисколько не покосился, не то что наши городские деревянные дома. Ну как, батюшка, вам нравится?

Да, отцу Игнатию и впрямь с первого взгляда понравился этот дом. Но только не своей добротностью, а тем, что здесь царили удивительные мир и спокойствие, о которых уже давно втайне истосковалась его душа. Мог ли он помыслить, что найдёт их здесь, в стенах старинного дома, пережившего не одно поколение своих хозяев? И безмолвно хранящего память о них.

Ирина Сергеевна уехала, оставив отцу Игнатию денег и увесистую сумку с продуктами и пообещав приехать через неделю. И они с Рыжиком остались одни.

Остаток дня отец Игнатий в сопровождении неразлучного рыжего пёсика пробродил по дому. Из кухни проследовал в проходную комнатку, у стены которой стоял диван с потёртой и выцветшей темно-зеленой обивкой. Потом заглянул в спальню, где у входа громоздился старинный гардероб с инкрустированной дверцей. После этого прошёл в зальце⁷, в котором в простенках висели потускневшие от времени зеркала в резных рамах, а между ними, над круглым столом, — выцветшая репродукция какой-то картины, изображавшей южный пейзаж с морем, парусными лодками и покрытыми лесом горами на горизонте. За зальцем обнаружилась ещё одна комната, где в углу возле окна, выходившего во двор, стояла железная кровать, точь-в-точь такая, на которой он спал в далёком детстве... и какие же чудесные сны снились ему в ту пору! Возможно, из-за этих ностальгических воспоминаний отец Игнатий и решил обосноваться здесь. Благо, в комнате нашёлся и свободный уголок для Рыжика.

Следующий день ушёл на осмотр окрестностей. Поблизости от дома отец Игнатий обнаружил колодец с водой, гораздо более чистой и вкусной, чем привычная ему городская водопроводная вода. А во дворе — грядки, на которых по-хозяйски разрослась густая трава. За грядками находился густой малинник, впрочем, настолько запущенный и заросший крапивой, что его скорее можно было назвать не малинником, а крапивником. Немного подумав, отец Игнатий отправился на поветь. После долгих поисков он обнаружил там брезентовые рукавицы и, надев их, отправился на борьбу с сорняками.

Всю неделю отец Игнатий наводил порядок в доме. Так что когда Ирина Сергеевна приехала снова, она не узнала своего родового гнезда. Покосившийся забор, которым был обнесён дом, теперь стоял ровно и прямо. Прогнившая доска на одной из ступенек крыльца была заменена новой. Свежевскопанные грядки, казалось, ожидали момента, когда хозяйская рука опустит в их землю семена. А в малинник теперь можно было зайти без опаски обжечься о крапиву и досыта полакомиться сочной, спелой малиной.

— Какой же Вы, батюшка, тут порядок навели! — удивилась Ирина Сергеевна.

— А как же! — улыбнулся отец Игнатий.., и она вспомнила, что за всё время знакомства со священником ни разу не видела на его лице улыбки. — Ведь так-то оно лучше. Кстати, Ирина Сергеевна, а Вы не могли бы в следующий раз привезти из города семян? Не мешало бы грядки засеять. Земля у Вас на редкость хорошая — чернозём. Что ей понапрасну сорняками зарастать? Глядите, и порадовал бы Вас через недельку-другую свежей зеленью...

Проходили дни, недели, месяцы. Вот уже пожелтели, а потом и вовсе опали листья, птицы полетели на юг, а обитатели соседних дач стали перебираться в город на зимние квартиры.

— А Вы что, не уезжаете? — спросила отца Игнатия хозяйка соседнего дома, встретившись с ним у колодца.

— Нет. — ответил он. — Я остаюсь.

— Тогда не могли бы Вы присмотреть за моим домом? — попросила женщина. — А то, не ровен час, кто-нибудь заберётся. Вон на соседней улице уже не одну дачу обчистили. Эх, совсем у людей совести не стало! Не то что в старину было. Тогда, слыхала я, если уходили хозяева куда-нибудь из дома, то дверь не запирали, а просто приставляли к ней метёлку или полено. И все знали, что их нет, но, чтобы к ним в дом зайти, да, тем более, украсть оттуда что-нибудь — Боже упаси! Вот ведь как раньше-то было! А все, говорят, потому, что в те времена народ был верующим: боялся Бога прогневать. Знали, что Он неправду сыщет, вот и жили по правде. А теперь что? Вор ворует, а мир горюет. Вон ведь до чего дошло: и замки не спасают — дверь закрыта, так в окно пролезут и всё повынесут, а что не утащат, то, назло, переломают. Одно слово — глаз да глаз нужен. Так как, Вы согласны мой дом посторожить? А я бы Вам за это заплатила...

Отец Игнатий согласился. Тем более, что он и впрямь не собирался возвращаться в Михайловск. Ведь там его не ждал никто, кроме тягостных воспоминаний о невозвратном и непоправимом. Но здесь, в Лельме, прошлое не имело над ним власти: словно он начал жизнь заново, с чистого листа. Точнее говоря, снова стал жить. И началом этой новой жизни стал день, когда рядом с ним появился преданный друг — Рыжик.

...Зима миновала, сменившись ласковой, тёплой весной. Вот уже наступил конец апреля, когда из-под тающего снега начала показываться та первая травка, увидев которую, человек радуется, забыв о том, что это — всего-навсего сорняк. А там уже близились и ледоход, и первые весенние грозы, после чего, словно по волшебству, деревья покрывались нежно-зелёным бисером крохотных, клейких, пахучих листочков. Как же раньше отец Игнатий любил эту пору! Но именно в это время год назад умерла его матушка, его ненаглядная Лизонька. Весна снова напомнила отцу Игнатию об его утрате. И он решил съездить в Михайловск и отслужить панихиду на могиле жены. Да, он запрещён в служении. Но ведь он почти четверть века прослужил в Свято-Лазаревском храме и когда-то был его настоятелем... Может быть, ради этого ему всё-таки не откажут и дозволят отслужить панихиду по матушке?...

В тот день, когда исполнился ровно год со смерти Лизоньки, отец Игнатий спозаранку отправился в Михайловск. Его сопровождал верный Рыжик. Увы, все попытки священника оставить пёсика в Лельме оказались безуспешными — увидев, что хозяин собирается куда-то, Рыжик принялся так отчаянно и жалобно выть, что отец Игнатий, скрепя сердце, взял его с собой.

Спустя час они уже были в Михайловске. Из окна автобуса, шедшего в Соломбалу, отец Игнатий обозревал улицы города, где он не был почти целый год. Вот показались кафедральный собор, а рядом с ним — здание епархиального управления, вот высотный дом, за которым прячется пятиэтажная «хрущёвка» — покинутое жилище отца Игнатия, а вот и мост через Кузнечиху, на берегу которой незыблемо стоит распивочная «Якорь» (в самом деле, что ей может сделаться!). А вон вдалеке промелькнул до боли знакомый отцу Игнатию шпиль колокольни Свято-Лазаревского храма... словно Лизонька махнула голубым платком, приветствуя его возвращение.

Подойдя к церковному крыльцу, отец Игнатий велел Рыжику сидеть и дожидаться его, а сам вошёл в храм.

Первым, кого он там увидел, был отец Пётр, беседовавший в притворе с какой-то молодой, богато одетой женщиной. Надо сказать, что за время своего настоятельства он заметно пополнел и приосанился. Вдобавок, обзавёлся новой шелковой рясой греческого покроя, которая придавала ему ещё более важный и солидный вид. Судя по этим переменам во внешности отца Петра, дела его, как говорится, шли в гору, и потому он был уверен, что вправе смотреть на мир свысока.

Отец Пётр сразу заметил и узнал своего бывшего настоятеля. Однако не подумал прервать беседу. Напротив, похоже, с приходом отца Игнатия его охватил новый порыв красноречия:

— Святая Церковь, как чадолюбивая мать, учит нас любить ближнего, как самого себя, — донеслось до отца Игнатия. — Ибо Господь наш есть любовь. И Святой Апостол и Евангелист Иоанн Богослов говорит: «кто не любит, тот не познал Бога, потому что Бог есть любовь»⁸...

Он вещал, не умолкая, возводя глаза к потолку и, похоже, упиваясь звуками собственного голоса. А тем временем отец Игнатий стоял и ждал, когда он закончит свою пространную речь. Наконец отец Пётр смолк и благословил свою слушательницу. И лишь когда та вышла из церкви, обратился к отцу Игнатию:

— Что Вы хотите?

— Простите, отец Пётр, Вы не могли бы дать мне облачение? — попросил отец Игнатий. — Я бы хотел отслужить...

— Вы не можете служить! — оборвал его отец Пётр. — Вы же находитесь под запретом!

— Но сегодня годовщина смерти моей матушки, — попытался объяснить отец Игнатий. — Я бы хотел отслужить панихиду...

— Все требы — через кассу, — холодно произнёс отец Пётр и хотел было уйти. Однако возмущённый отец Игнатий загородил ему путь.

— Ты! Мальчишка! Да как ты смеешь!

— А ты мне не хами! — вскинулся отец Пётр. — Здесь настоятель — я! Так что проваливай отсюда, пока я милицию не вызвал!

Вне себя от ярости и даже (впервые в жизни) забыв перекреститься, отец Игнатий выбежал из храма. И у самого крыльца, радостно виляя хвостом, к нему бросился верный Рыжик.

— Пошёл вон! — крикнул священник и пнул его ногой, вымещая на собаке душившие его бессильную злобу и обиду. Рыжик жалобно взвизгнул. А тем временем его хозяин уже стоял на обочине дороги, по которой, обгоняя друг друга, неслись машины, и махал рукой:

— Стой! Стой!

Одна из легковушек резко притормозила.

— Вам куда? — спросил водитель сквозь приоткрытое окно.

— К «Якорю»! — крикнул отец Игнатий, садясь в машину.

В следующий миг легковушка уже неслась по дороге. Вот она миновала мост через узкую, но бурную речку Соломбалку, по которой, налетая друг на друга, исчезая в тёмной воде и вновь выныривая на поверхность, плыли льдины. И вдруг...

— Стой! Стой! — закричал отец Игнатий водителю. — Остановись!

Потому что в этот миг он увидел в окно, как по другому берегу Соломбалки бежит Рыжик. Ещё миг — и он прыгнул на льдину...

Машина остановилась. Отец Игнатий выскочил из неё и сбежал с невысокого берега к самой кромке воды:

— Рыжик! Рыжик! Назад!

Услышав голос хозяина, рыжий пёсик устремился вперёд и прыгнул на самый край проносившейся мимо льдины. Увы, он не рассчитал прыжка. В следующий миг льдина перевернулась...

— Рыжик! — отчаянно крикнул отец Игнатий. — Рыжик!

Но ответом ему был только треск разбивающихся друг о друга льдин...

Спустя два дня после гибели Рыжика отец Игнатий явился в епархиальное управление. К его удивлению, епископ встретил «пропадавшего и нашедшегося»⁹ священника по-отечески радушно. И принялся расспрашивать отца Игнатия о том, как он жил и что делал после их последней встречи. Когда же тот закончил, растроганный его рассказом Владыка Поликарп промолвил, от волнения перейдя на «ты»:

— Вот что, отче. Ты уж прости меня, старика. Может, я тогда слишком строго с тобой поступил... Прости.

Вслед за тем он достал из ящика стола два хрустальных фужера и гранёную бутылку с коньяком. И. разлив по фужерам ароматный янтарный напиток, поднёс один из них отцу Игнатию.

— Твоё здоровье, отче!

Отец Игнатий поднёс фужер к губам... и в этот миг ему вспомнились бурная река и несущиеся по ней льдины. А ещё — бегущий по ним рыжий пёсик... На глаза отца Игнатия навернулись слезы. И он поставил фужер на стол.

— Простите, Владыко. — дрогнувшим голосом сказал он изумлённому епископу Поликарпу. — Но я... я это больше не могу.

Рис. Тамары Твердохлеб

^[7] Зальце — в северном доме нечто вроде гостиной. Упоминаемая далее поветь — хозяйственное помещение в задней части дома.
^[8] 1 Ин. 4:8.
^[9] Перифраз из Евангельской притчи о блудном сыне — «...был мёртв и ожил, пропадал и нашёлся» (Лк. 15:24).