Тайна владыки Петра

Год назад, на Светлой седмице, я гостила в Т., у известного тамошнего краеведа В.И. Д-ва. Его квартиру на втором этаже старого деревянного дома вполне можно было бы назвать «церковно-археологическим кабинетом», где на правах хозяйки обреталась старина. В красном углу висел список с редкого и необычного по виду местночтимого образа Казанской Божией Матери, перед которым горела лампадка, украшенная по бокам головками херувимов. Под иконой красовался подзор из парчи с потускневшей от времени золотой вышивкой — работа безвестных сестёр давно разрушенного Т-ского Вознесенского девичьего монастыря. А с фотографии на стене смотрела на нас последняя игумения этой обители, сгинувшая в Гулаге... На полках громоздились книги с кожаными корешками, а также альбомы и папки с чудом уцелевшими документами минувших времён. Все эти свидетели и свидетельства давнего и недавнего прошлого нашли приют в квартире В.И., который охотно рассказывал о людях и событиях, с которыми они были связаны. Причём, надо сказать, что он был очень ярким и увлекательным рассказчиком, у которого всегда находилось для меня что-нибудь новенькое.

Так случилось и на сей раз, когда В.И. извлёк с полки папку, где лежало несколько изрядно помятых и загрязнённых листков, вырванных из школьной тетрадки в косую линейку и исписанных выцветшими от времени и расплывшимися чернилами¹. По его словам, он обнаружил их случайно, в мусорной куче на месте снесённого старого дома. По некоторым сведениям, содержавшимся в записях, В.И. приблизительно датировал их концом шестидесятых годов. С первых же строк я поняла, что с ними стоит ознакомить и вас. Поэтому, с разрешения В.И., ниже я привожу их текст почти целиком.

«...я видел его всего несколько раз. А разговаривал с ним только однажды или, скорее, дважды. Но эти встречи изменили меня настолько, что я, можно сказать, стал другим человеком. Кем я был раньше? Человеком, жившим лишь своей наукой, своей семьёй, своим умом, мерившим все с позиций своего рационализма. Я рассчитал свою жизнь на годы вперёд и неуклонно осуществлял задуманное. Писал книгу, в которой обобщал свой многолетний врачебный опыт, надеясь передать его молодым коллегам. А потом был тот донос, следствие и — Соловецкий лагерь. Жизнь кончилась. От самоубийства меня удерживал лишь животный страх перед смертью.

И вот тогда-то я впервые увидел этого человека. Он шёл по дороге, ведущей к монастырскому кладбищу. Её было очень хорошо видно из окна кельи, где жили мы, врачи из санчасти. Каждый вечер с кладбища раздавался печальный звон колокола, и туда тянулись люди. Кто — в лагерной одежде, кто — в рясах и подрясниках. Иные плелись, едва передвигая ноги и опираясь на палку... Их лиц я не различал. Может быть, именно поэтому они казались мне мертвецами, собиравшимися на панихиду по самим себе. Ведь я догадывался, что это — бывшие архиереи, священники, монахи. Но странно, что я, став тогда безразличным ко всему, почему-то их — ненавидел. К чему лгать — да, тогда это было именно так. Мне казалось безумием так цепляться за своего выдуманного Бога-Спасителя, Который на самом деле не может никого спасти. В том числе и тех, кто продолжает слепо верить в Него даже на краю могилы.

Так вот, как-то раз, провожая их глазами, я заметил человека в священнической одежде, с посохом в руке. Вроде бы, внешне он не отличался от тех, остальных. Но все же в нем было что-то особенное. Что именно? Даже сейчас мне сложно назвать это одним словом. Спокойствие? Достоинство? Величие? Скажу одно — в его высокой, худощавой, почти бесплотной фигуре чувствовалась такая внутренняя сила, что я спросил у стоявшего рядом доктора В-ского:

— Кто это?

И услышал в ответ:

— Это владыка Пётр, архиепископ Соловецкий.

Так я в первый раз увидел этого человека. И таким он останется в моей памяти, пока я жив.

...мой коллега В-ский сам был сыном то ли священника, то ли дьякона, и от своей веры, за которую он и попал в лагерь, никогда не отказывался. Заметив мой интерес к личности «архиепископа Соловецкого», он охотно рассказал все, что знал о нем. А знал он достаточно много, поскольку был родом из Нижнего Новгорода, где тот в своё время служил епископом. Надо сказать, что здесь меня ожидало разочарование — биография этого архиерея, сына московского священника Константина Зверева, показалась мне типичной историей русского поповича из многодетной семьи, выросшего при храме и сызмальства игравшего в церковную службу, как другие дети играют в войну или в казаков-разбойников. Потом были гимназия, учёба в Московском университете, затем — в Казанской духовной академии, постриг, рукоположение во иеромонахи, несколько лет работы в духовных семинариях и настоятельства в двух монастырях. В 41 год — епископская хиротония... Вот, пожалуй, и все. Но я не поверил, что его жизнь сводилась лишь к этому. Должно же было быть в нем что-то ещё. То, что позволяло ему с таким спокойствием и достоинством держаться там, где сокрушилась не одна воля и угас не один разум. И я решил, что непременно разгадаю эту тайну.

Потом доктор В-ский вспоминал, что в тот день он впервые заметил блеск жизни в моих глазах...

...лишь много позже я смог увидеть за всеми этими фактами из жизни архиепископа Петра нечто другое, куда более значимое. То, что этому человеку постоянно приходилось совершать свой жизненный выбор. И он всегда избирал самый трудный путь. Так было, когда он, вчерашний гимназист, решал, чему посвятить себя — светской науке или служению Богу. А потом окончательно закрепил своё решение принятием монашества и священства. Причём этот выбор — однажды и навсегда — он сделал, когда ему было всего 22 года, и впереди ещё только открывалась жизнь — такая долгая и заманчивая... Епископом же он стал в 1919 г., когда в России уже бесчинствовали богоборцы. Между прочим, став Нижегородским викарием, он поселился в монастыре, где за несколько месяцев до этого они расстреляли епископа. Безусловно, он понимал, что впереди его ждет подобный мученический путь. Не всем оказывалось под силу пройти его до конца. А он выстоял.

Впоследствии я встречался с несколькими людьми, знавшими Владыку Петра. Записываю то, что особенно запомнилось из их рассказов.

В молодости, ещё будучи настоятелем Белевского монастыря (Тульской епархии), он часто встречался с оптинскими старцами. Почитал преподобных Амвросия и Серафима Саровского. Не раз бывал в Дивеевской обители, у блаженных Прасковьи (Паши) и Марии Ивановны. По образному выражению рассказчицы: «сидел у их ножек». В свою очередь, старцы посылали к нему людей для духовного руководства. А одна из дивеевских юродивых, кажется, Прасковья Ивановна, подарила ему холст из собственноручно спряденных ниток, из которого он сшил себе погребальное облачение. Надо сказать, что блаженные, будучи прозорливыми, смотрели не на сан и звание своих посетителей, а на то, что у них на душе. И вели себя с ними по-разному. Рассказывали, что вышеупомянутая Мария Ивановна сочинила частушку про одного архиерея, который-де пошёл разгуливать по улице в красных штанах. Кто посмеивался, а кто и возмущался, пока не случилось то, что было дано предвидеть только ей — тот архиерей примкнул к обновленцам, «красным попам», что помогали богоборцам разрушать Церковь. А вот Владыку Петра, который всегда помнил и почитал Марию Ивановну, она привечала и давала ему советы. Как говорится: «сердце сердцу весть подаёт», а святые узнают тех, кто близок им по духу.

Или ещё такая история. Уже став епископом (Нижегородским викарием), он жил в старинном, если не сказать — древнем, монастыре. И вот, перед ранней Пасхой кто-то из прихожан заметил, как некто в подряснике убирает снег на монастырском дворе. А, подойдя поближе, с изумлением увидел, что это — их епископ. Оказалось, что он решил к Пасхальному крестному ходу привести в порядок двор, и лично занялся этим. В другой раз, устроив уборку в соборе, Владыка Пётр первым взобрался под потолок с ведром и тряпкой в руке... Вроде бы, это мелочи. Но в них как нельзя лучше виден характер этого человека — он подавал пример своим духовным детям не столько словами, сколько своими делами, и первым шёл туда, где было трудней, считая себя не «владыкой», а пастырем. Запомнилось из прочитанного где-то: «величие — дитя смирения»².

Рассказывали, что он никогда не сокращал Богослужений и не любил, когда это делали другие. Однажды, отслужив всенощную в храме, где имели обыкновение не прочитывать полностью положенных по уставу кафизм, сказал настоятелю: «Почему не любишь царя Давида? Люби царя Давида». Сам он всегда служил чинно и истово, а поэтому и долго, не допуская того, чтобы дело Божие совершалось с небрежением. И удивительно, что эти многочасовые службы вовсе не отпугивали людей, а, наоборот, привлекали, так что храм всегда оказывался полон. Между прочим, пели на них не профессиональные хористы, а сами прихожане. Вообще, Владыку Петра очень любили именно простые люди — крестьяне, рабочие. И ещё — дети, которым он всегда рассказывал что-нибудь из Священной истории или житий святых. А иногда — о каких-нибудь забавных и поучительных событиях из собственного детства. Например, как он, мальчишкой, втайне от строгого отца, решил научиться курить. И как Бог не допустил его войти в храм после выкуренной папиросы. И, слыша, как из-за закрытых дверей раздаётся его любимое великопостное песнопение, он сидел и плакал на пороге, как изгнанный Адам — у райских врат...

Говорили, что он обладал даром утешать людей и ради них готов был пожертвовать последним. Так было во время голода в Поволжье, когда он делал все, что мог, чтобы помочь голодающим. Хотя сам в ту пору нуждался в самом насущном... Но, когда речь шла о защите веры, этот добрый и жертвенный человек становился бескомпромиссным. Поэтому его так ненавидели и богоборцы, и их пособники-обновленцы. В итоге — четыре ареста, ссылка в Туркестан, а потом — Соловецкий лагерь. Бывало, что даже от одного страха перед тюрьмой и возможной расправой люди отрекались от сана или переходили к обновленцам. Он же остался верен Богу до конца.

А вот ещё одно свидетельство о нем. Во время своего второго ареста (кажется, в 1921 г.) он сидел в московской тюрьме, в одной камере с каким-то матросом. О чем они говорили — неведомо. Известно лишь то, что этот матрос уверовал в Бога. Тогда епископ снял с себя нательный крестик и подарил ему. Духовный сын Владыки Петра, который мне об этом рассказывал, вспоминал, как при последнем свидании с ними он вдруг сказал им: «Как хотел бы я открыть вам своё сердце и показать, как страдания очищают сердце». Вот и сейчас, записывая эти слова, я с трудом сдерживаюсь, чтобы не заплакать, как тогда плакал тот человек. Сколько же надо было выстрадать и какую силу веры иметь, чтобы не озлобиться и отчаяться, а полюбить страдание! Господи, если бы хоть перед смертью Ты даровал мне это!..

...Ещё раз я встретил его во дворе кремля. Он был в тех же подряснике и скуфье. Длинные волосы развевались по ветру. А в руке у него была метла. В Соловецком лагере такое практиковалось частенько — отправить «опиума» — священнослужителя на лесоповал или заставить выполнять какую-нибудь грязную и унизительную работу. Вдруг на дворе, цинично ругаясь и хохоча, появились трое пьяных охранников. Увидев их, я невольно сжался, вспомнив, как на моих глазах один из них, Н., пристрелил заключённого, не успевшего уступить ему дорогу. Они шли прямо на Владыку Петра... и вдруг осеклись и молча прошли мимо. Я заметил, как один из них чуть склонил голову, словно приветствуя его, а епископ в ответ поднял руку и сделал лёгкое движение — вверх, вниз, потом в стороны. Позднее я узнал, что означал этот жест. А Н. отвернулся и ускорил шаг, точно этот арестант в обтрепавшемся подряснике внушал ему страх... Но почему? И я снова недоумевал, что за тайна скрыта в этом человеке, и откуда в нем эта непостижимая внутренняя сила?

В тот же вечер я попросил В-ского отвести меня в церковь. Потому что, никогда не бывав в православных храмах, не знал, как там следует себя вести. Он был изумлён и обрадован тем, что у меня вдруг возник интерес к вере, и охотно исполнил просьбу. Так я впервые в жизни переступил порог церкви.

Она была маленькой и тёмной. Шла какая-то служба (теперь я знаю, что это была всенощная). Внутри было так много народу, что место оставалось только у дверей. Но и оттуда я разглядел впереди человека в архиерейском облачении, как видно, возглавлявшего Богослужение. И узнал в нем архиепископа Петра. И опять в его облике и жестах я уловил то, загадочное, что так привлекало меня к нему. Кажется, тогда я впервые нашёл нужные слова, чтобы обозначить это: «внутренняя сила», «сила духа». А потом, приглядевшись к молящимся, я увидел и на их лицах отражение этой внутренней силы. Так, выходит, их вера не была безумием, и их Бог действительно слышал их молитвы и помогал им! И я ошибался, считая их живыми мертвецами. Это я был мертв, а они живы! И эту жизнь давала им их вера.

...Теперь у меня было много вопросов к В-скому. На некоторые из них он ответил. Про другие сказал, что их я должен задать священнику. Но как я мог это сделать, если не знал ни одного священника? Да и сомневался, станет ли кто-то из них разговаривать с незнакомым человеком, вполне способным оказаться доносчиком? С чужаком, да, вдобавок, ещё и атеистом? И я всю жизнь благодарен покойному В-скому, что он нашёл такого священника. Несколько дней спустя он сказал, что нас ждёт к себе Владыка Пётр. Как я уже упоминал, он знал его ещё по Нижнему Новгороду.

В то время тот работал счетоводом на складе и жил при нем вместе с другим заключенным, тоже из архиереев. Туда и приходили к нему все, кто желал его видеть и побеседовать с ним. Сейчас я понимаю, что с его стороны это было очень рискованно. Ведь задушевный собеседник и внимательный слушатель мог оказаться доносчиком. А что дальше — предположить нетрудно... Владыка Пётр не мог не знать этого. Но, как я уже говорил, он был и до конца остался пастырем, «полагающим душу за люди своя».

Как сейчас помню ту полутёмную комнатушку, деревянный стол посредине, жестяные кружки с горячим чаем, даже блюдце с каким-то вареньем. Помимо нас, там было еще несколько человек, кто с бородой и длинными волосами, кто — бритый. Кто-то уходил, но на смену ушедшим являлись другие. Не знаю, сколько времени прошло, пока, наконец, Владыка Пётр не заговорил со мной.

Я задал ему свой самый главный вопрос, без ответа на который все остальное просто не имело смысла. Как мне жить дальше, когда все потеряно? Когда рукопись по медицине — труд всей моей жизни — безвозвратно пропала при обыске, а путь в науку мне теперь навсегда заказан? Когда после ареста родные поспешили отречься от меня? Когда я утратил все, что имел. Так ради чего мне теперь жить?..

Я не скрыл от него, что я — некрещёный и неверующий. И не надеялся, что он ответит мне. Но он ответил:

— Нет, Яков Семёнович, хотя Вы и называете себя атеистом, на самом деле это не так. И Ваша душа ищет веры. А когда Вы её найдёте, то увидите, что не может человек утратить все, когда с ним — Бог, Источник жизни. Он и укажет, ради чего Вам следует жить.

Потом он благословил нас, и мы с В-ским отправились восвояси. Больше я никогда не видал архиепископа Петра. Хотя нет, видел. Но об этом позже.

И опять придётся писать о себе горькую правду. Тогда я не поверил его словам. Я решил, что он просто утешает меня, как это принято у священников. Да и как мне найти этого Бога? Где Он? Неужели и впрямь на небе, как в это верят дети и старухи? И способен ли Он услышать меня? Я поднял голову... и вдруг среди чёрных облаков увидел огонёк. Это была звезда. Совсем крохотная и еле заметная. Но с ней тьма уже не казалась беспросветной. И я понял, что Бог услышал меня и отвечает мне. Много позже в Псалтири я нашёл слова, которыми можно было бы выразить суть этого ответа: «взыщите Бога и жива будет душа ваша» (Пс. 68. 33). И это оказалось правдой.

А спустя три дня Владыку Петра арестовали. Я ужаснулся, узнав, что на него из зависти донёс такой же заключённый, как и он. Потом его перевели на остров Анзер, в штрафную командировку. Через несколько месяцев мы узнали, что он заболел тифом и в тяжёлом состоянии увезён в бывший Голгофский скит³. В больницу, ставшую его Голгофой...

Как я хотел спасти его! Но это было невозможно. И тогда я впервые в жизни стал молиться Богу, чтобы Он помог мне сделать это. Вдруг у меня выросли крылья, и я полетел над морем, а волны полыхали огнём, обжигая меня. Потом появился Владыка Петр, светлый и радостный. Он благословил меня и сказал: «Меня Господь к Себе призывает». Я умолял его взять меня с собой, но он ответил: «Нет, отец Исайя, Вам ещё рано. Вы ещё послужите Богу и напишете книгу о Соловках». И тут он взмыл вверх, а меня объяла смертная тьма.

...это был тиф. Когда я стал поправляться, В-ский сказал мне, что 7 февраля Владыка Пётр умер. Что его друзьям удалось добиться у лагерного начальства разрешения похоронить его в отдельной могиле, совершив над ним чин отпевания. Что они нашли его тело в яме, куда бросали трупы умерших заключенных, и, облачив в архиерейские одежды, погребли под крестом. Вот так, не в бесчестии и забвении, а в силе и славе Христовой завершил свой земной путь Владыка Пётр, архиепископ Соловецкий.

Я чувствовал себя в долгу перед ним. И решил, что должен выжить хотя бы ради того, чтобы написать книгу о Соловках, как он завещал мне. Потому что до сих пор не верю, что наша последняя встреча над огненным морем была всего лишь тифозным бредом. Ведь последние слова Владыки Петра, которые он, умирая, писал на больничной стене, были именно такими: «Меня Господь к Себе призывает». Значит, тогда я действительно его видел.

Правда, я никак не мог понять, почему он назвал меня другим именем, да ещё и каким-то «отцом». Тем более, что в крещении мне оставили прежнее имя — Яков. Лишь спустя почти тридцать лет, когда Господь призвал меня к монашеству и священству, я во время пострига услышал своё новое имя. То самое, которым он тогда назвал меня — Исайя. И, узнав, что оно значит: «Бог спасающий», понял, что Владыка Пётр избрал его для того, чтобы укрепить мою веру в то, что человек никогда не бывает одинок и несчастен, когда с ним Бог.

Я молюсь ему, как святому. И верю, что он слышит меня. А ещё я понял, в чем была его тайна. Она проста, как его имя «Пётр» — камень. Это раньше, не веря в Бога, я не мог понять, откуда в этом слабом на вид человеке такая несокрушимая внутренняя сила. Теперь знаю — эту силу давал ему Бог, как даёт и другим людям, твёрдо стоящим “на камне веры”».

Рис. Тамары Твердохлеб

^[1] Личность главного героя, а также описания его разговоров со священномучеником Петром являются вымышленными. Прочие акты из жития Святителя реальны и заимствованы из воспоминаний о нем разных лиц (см. ниже).
^[2] Цитата из рассказа Г.К. Честертона «Молот Господень».
^[3] Феодосий (Алмазов), архим. Мои воспоминания. Записки соловецкого узника. — М., 1997. — С. 93; 101-102.

Купить книгу «Тайна Владыки Петра: северные рассказы»