Тайна Рождества

...Вот мы с вами и дождались Рождества. И завтра все вместе будем радоваться приходу в мир Христа Спасителя. Великая тайна: Господь, Царь Небесный, приходит в мир во плоти, рождается от Девы... Бог становится Человеком¹. Но у этого Праздника есть еще одна тайна. Я узнала ее давным-давно, когда была примерно одних лет с вами. И воочию убедилась: это не просто слова. Это — правда. Тогда-то я и стала христианкой. Об этой тайне я и хочу рассказать вам сейчас, накануне Рождества. Пусть этот рассказ станет и данью памяти моей тете Евгении, венчавшейся в этот день от Господа мученическим венцом²...

Как сейчас помню то солнечное и теплое утро в самом начале осени. Я стояла у окна и смотрела на море и на гавань, где теснились корабли. Пока я разглядывала их, на горизонте показалось еще одно судно. Судя по характерно загнутой назад носовой части, это был римский корабль. Значит, он прибыл к нам в Карфаген из самого города городов, куда ведут и где сходятся все дороги мира — из Рима?³ Из того города, где живут мои бабушка Клавдия и тетя, в честь которой мне дали имя — Евгения. Между прочим, это имя значит: благородная. Правда, я никогда не видела бабушки с тетей. Мой отец Авит обещал свозить меня к ним, однако год за годом откладывал свое обещание на неопределенное «в следующий раз». Ведь он был императорским наместником в Карфагене⁴. То есть, очень занятым человеком. И к обязанностям своим относился крайне ответственно: прежде всего — служба, все личное — потом. Хотя наверняка и ему очень хотелось побывать в Риме (ведь то был его родной город) и повидать мать и сестру. Что ж, пускай он хотя бы порадуется приходу корабля с родной стороны...

— Папа, корабль! Корабль из Рима!

С этим криком я вбежала в кабинет отца. Он, как всегда, сидел за большим столом, заваленным свитками и восковыми табличками — ему ежедневно приходилось заниматься множеством самых различных дел: от важных продовольственных поставок до разбирательств мелких тяжб. Например, по поводу того, кому должны принадлежать плоды с финиковой пальмы, растущей в аккурат на границе земельных наделов двух враждующих между собой соседей...Отец всегда был на редкость добросовестным и исполнительным человеком. Завершенные дела радуют⁵ — было его любимым присловьем. И все-таки, пока была жива мама, он уделял государственным делам куда меньше времени, чем сейчас. Но вот уже пятый год после ее смерти он просиживал за ними с утра до ночи, позабыв об отдыхе и сне...обо всем на свете, кроме своей работы.

Однако сейчас, увидев меня, он с усталой улыбкой отложил в сторону развернутый свиток:

— Это ты, доченька? Ну, что случилось?

— Корабль, корабль пришел! — тараторила я, стоя на пороге и показывая рукой на окно. — Корабль из Рима! Из Рима!

Отец встал и медленно подошел к окну:

— Ты права, моя девочка. — подтвердил он. — Это и впрямь корабль из Рима. Что ж, дай Бог, чтобы он привез нам добрые вести.

Вести, которые привез этот корабль, изменили всю мою жизнь...

Тем же вечером отец позвал меня к себе:

— Вот что, доченька. — сказал он. — Ты знаешь, что я давно собираюсь свозить тебя в Рим. Пришло время тебе побывать там. Но ты поедешь туда одна. Причем, чем скорее, тем лучше. Твоя бабушка Клавдия...

— Что с ней? — встревожилась я. — Она больна?

— Похоже, что так. — сказал отец. — С этим кораблем пришло письмо от нее. Она пишет, будто стала настолько слаба здоровьем, что опасается не дожить до следующего года. И просит нас поскорее приехать к ней, чтобы она могла увидеться с нами. Увы, мне придется задержаться в Карфагене. В начале зимы наш император Валериан⁶ собирается устроить в Риме игры в честь дня рождения своей супруги. Я должен поставить для них диких зверей: львов, слонов, пантер. Что поделать — служба... Поэтому в Рим поедешь ты одна. Разумеется с Афрой и Диодором. Но без меня. Я приеду поздней...как только смогу.

— Но почему? — недоумевала я. — Папа, я не хочу ехать одна...я хочу с тобой... Неужели мне нельзя подождать тебя? Ты же сам всегда говоришь, что торопиться нужно медленно⁷.

— В данном случае уместна другая поговорка: промедление смерти подобно. — ответил отец. — Нет, доченька, ты поедешь сейчас и без меня. Ну, зачем ты плачешь? Или ты не хочешь порадовать бабушку и тетю Евгению? Ведь ты же их любишь...

По правде сказать, я не знала, люблю ли их. Можно ли любить тех, о ком знаешь лишь понаслышке... Но я не хотела огорчать отца. Поэтому сказала:

— Хорошо, папа. Я сделаю все, как ты хочешь. Я поеду в Рим.

— Умница ты моя! — улыбнулся отец. — Как же ты на нее похожа!

Я поняла, кого он имеет в виду. Свою сестру Евгению. Мою тетю. Ту, в честь которой он назвал меня.

Отец часто рассказывал мне о ней. Он помнил ее по тем временам, когда они были еще почти детьми и жили в Александрии, столице Египта. Потому что тогда их отец Филипп правил Египтом от имени императора Коммода⁸...как сейчас мой отец был правителем в Карфагене.

— Как она была хороша собой! — говорил он. — Красивая, стройная — просто загляденье! А какая умница! Что услышала раз или прочла — запоминала так, словно это было вырезано на медной доске. Отец наш в ту пору увлекался греческой философией, и нас — меня, брата Сергия и Евгению, заставлял читать творения Платона и Аристотеля, стоиков и Эпикура. И представь себе, из нас троих Евгения была самой способной к философии. Хотя, казалось бы, зачем она ей? Ведь девичье дело — выйти замуж, растить детей, заниматься хозяйством. Как говорится, дома посиживать да шерсть попрядывать... Тем более, что желающих взять ее в жены было хоть отбавляй. Помню, один из знатнейших тогдашних сановников, Аквилин, сватал Евгению для своего сына Аквилия. Правда, этот юноша не отличался безупречным поведением... Зато его семья была куда знатней и богаче нашей. Безумием было бы отказаться от такой выгодной партии. Однако отец очень любил нас. И хотел нашего счастья не на словах, как другие родители, которые ломают судьбы своих детей якобы ради их же блага, а на деле. Поэтому он спросил Евгению, согласна ли она выйти замуж за Аквилия. Но она ответила:

— Разве мужа избирают по знатности и богатству? Ведь не с ними придется жить, а с самим человеком. Мужа избирают по жизни.

Разумеется, отец понял, что этот ответ равносилен отказу... Конечно, нам было обидно, что мы лишились возможности породниться с Аквилином. Однако мы не могли не согласиться с Евгенией. Главное в человеке — не его родовитость и достаток, а он сам. И, чтобы тебя полюбили, надо быть достойным любви.

Потом к сестре сватались и другие знатные и богатые юноши. Но она отказывала всем. Мы не могли понять — почему она так поступает. Ведь если вино от времени и становится лучше, то для девичьей красоты годы пагубны. Тогда отчего же Евгения медлит? Ведь она может опоздать навсегда...

Как-то раз я зашел к сестре. И застал ее за какой-то книгой. Правда, увидев меня, она поспешно свернула и спрятала ее. Странно. Никогда прежде у сестры не было от меня тайн... Что это за книга?

— Здравствуй, сестрица! — сказал я. — А что это ты читаешь? Позволь угадать. Сафо? Овидия?⁹ Нет, наверное, это очередное творение какого-нибудь премудрого философа...

Она подняла на меня глаза:

— Скажи, Авит, а тебе никогда не думалось, что философы лгут?

Я в изумлении смотрел на нее. Какой странный вопрос! Вдвойне странный, если его задает не умудренный жизнью старец, а юная девушка. Такая, как Евгения.

— Что ты имеешь в виду, сестра?

Она нахмурилась, словно собираясь с мыслями. А потом заговорила вновь:

— Понимаешь, Авит, это очень странно. Вроде бы, все философы пишут и умно, и красиво. Но как только заведут речь о Боге, начинают лепетать, словно малые дети. Одни пишут, будто Его нет. Другие утверждают, что существует множество богов. Есть главные боги, есть меньшие, а есть еще меньшие. И все они враждуют между собой, плетут козни друг против друга, похищают красивых девушек... Прямо как люди! Нет, они даже хуже людей. Ведь они — боги... Можно ли верить в таких богов? И куда заведет такая вера? Но недавно мне попала в руки одна книга... Вот где настоящая мудрость! Вот где правда! Ты только послушай, Авит!

Она достала спрятанную было книгу, развернула ее, пробежала глазами написанное и начала читать вслух:

— «Где мудрец? Где книжник? Где совопросник века сего? Не обратил ли Бог мудрость мира сего в безумие? Ибо когда мир своею мудростью не познал Бога в премудрости Божией, то благоугодно было Богу юродством проповеди спасти верующих...»¹⁰

— Кто это написал, сестра? — спросил я.

— Павел, учитель христианский. — ответила она.

Теперь я понял все. Евгении попали в руки писания христиан. Тогда понятно, почему она читала их тайком. Ведь император повелел изгнать из Александрии тех, кто верует в Христа. Хотя наш отец, из уважения к чистоте жизни христиан, позволил им селиться за городом. Там они и живут, там и служат своему Богу...

— Уж не собираешься и ли ты стать христианкой, сестра? — пошутил я.

Она ответила неожиданно серьезно:

— Я думаю об этом.

Спустя два дня Евгения попросила у родителей разрешения съездить в одно из наших пригородных имений. И отправилась туда в закрытой колеснице, вместе с целой свитой рабов. Они выехали утром. А назавтра мы узнали, что Евгения пропала. И вместе с ней — двое ее рабов — Прот и Иакинф. Они были сверстниками Евгении и даже учились вместе с ней. Но вот теперь исчезли бесследно, как и моя сестра.

Разумеется, наш отец начал поиски Евгении. Чтобы найти ее, были посланы многочисленные рабы. Они обыскали всю Александрию, да что там — весь Египет. Расспрашивали прохожих и проезжих, купцов, крестьян и странников... Увы, поиски оказались бесполезными. Евгения словно сквозь землю провалилась. В отчаянии отец призвал чародеев и умолял их помочь ему отыскать дочь. А сколько жертв он принес языческим богам! Но чем могли ему помочь бездушные идолы и их лживые служители? Наконец, кто-то из них заявил, будто боги взяли Евгению к себе на небо. Как ни странно, отец поверил этой выдумке. Он велел изготовить из золота статую пропавшей дочери и воздавать ей почести, как богине. Но ни я, ни мой брат Сергий, ни наша мать Клавдия не верили в эту сказку. И продолжали скорбеть по пропавшей Евгении.

Наши боги не помогли нам найти ее. Евгению вернул нам Бог христиан. Правда, это произошло спустя много лет после ее исчезновения. Оказалось, что все это время Евгения жила в монастыре, расположенном в окрестностях Александрии. Она приняла не только крещение, но и иночество. Вместе с ней стали монахами и Прот с Иакинфом.

Если бы ты знала, как мы радовались, отыскав ее! После этого мы все крестились. Став одной семьей не только по плоти, но и во Христе.

...— Афра! Мы едем в Рим! Ты слышишь, Афра?

Как ни странно, моя старая няня нисколько не обрадовалась этой новости:

— Да что ж в этом хорошего? — проворчала она в ответ. — Чего ради ехать за тридевять земель? Дома-то лучше... А господин Авит тоже едет с нами?

— Нет. — ответила я. — Он остается. Мы едем одни.

Няня всплеснула руками:

— Да как же это так? Слыхано ли дело — чтобы дитя ехало одно, без родителя! Да еще и куда? В Рим! Далеко ли до беды!

— Полно, Афра! — оборвала я няню. В самом деле, чего она боится? Тем более, что я не ребенок: мне уже почти тринадцать лет, а это — возраст невесты¹¹... — Что с нами может случиться? Я же еду в Рим не к чужим людям, а к тете и бабушке...

— Так-то оно так. — согласилась няня. — А все же боязно... Ведь старая и молодая госпожи — христианки. А императоры наши в богов веруют. Не ровен час — вздумается им за христиан взяться. Кто нас тогда защитит? Убили же старого господина Филиппа за то, что он христианин. И его Христос ему не помог...

Не помню, что я ей ответила. Не то отшутилась: «смелым судьба помогает», не то просто велела замолчать. В самом деле, стоит ли заранее бояться того, чего вполне может и не случиться? Гонения на христиан были всегда. Но меня они не коснутся — ведь я не крещена¹². Вдобавок наши императоры вряд ли станут подражать безумному Нерону¹³ и преследовать тех, чья вина лишь в том, что они придерживаются другой веры. Ведь императоры наши мудры и милостивы. И избирают себе приближенных не только из числа своих единоверцев. Пример тому — мой отец Авит. Он христианин. Но, тем не менее, ему вверено управление Африкой. Правда, моего деда Филиппа лишили власти над Египтом именно за то, что он уверовал во Христа. А потом и вовсе убили... Однако то было при совсем другом императоре... Нет, Афра боится напрасно. С нами ничего не случится. Все будет хорошо.

Знай я тогда, что ждет нас в Риме, я, возможно, не решилась бы отправиться туда. Но...кем была бы я сейчас, если бы не эта поездка?

Целую неделю меня готовили в дорогу. Афра по нескольку раз в день собирала мои сундуки и разбирала вновь, вспомнив, что забыла положить туда то шелковое покрывало (чтобы все видели — мы не хуже других!), то теплую столу¹⁴ (поди, вечера-то там зимой холодные, не то, что у нас!), то еще какую-нибудь вещь. Наконец, сборы были закончены, и я, в сопровождении няни, а также старого отцовского слуги Диодора, отправилась в путь. Отец снарядил для меня «Ласточку» — самое надежное и быстроходное карфагенское судно.

До Рима мы добрались без приключений. Благо, погода была хорошей, а море — спокойным. Так что я нисколько не скучала по Карфагену. Наоборот — мне хотелось поскорее увидеть Рим, бабушку, тетю Евгению... И что это Афра все охает и бормочет: «быть беде, быть беде»? Напротив — все благоприятствует нам. Вот мы уже и добрались до Рима...

К моему удивлению, в гавани нас поджидали. Правда, не бабушка с тетей, а какой-то старик в сопровождении четверых рабов-носильщиков (рядом с ними стояла приготовленная для меня лектика¹⁵) Небольшого роста, безбородый, с розовой лысиной, обрамленной седыми волосами, с добродушной улыбкой на лице. Моя няня сразу узнала его:

— Это ты, Прот? Здравствуй, старина! Давненько мы с тобой не видались! Постарел ты, братец, с тех пор... Ну, как поживаешь?

— Слава Богу, хорошо! — ответил старик, улыбаясь ей, как давней знакомой. А потом с учтивым поклоном обратился ко мне. — Здравствуй, маленькая госпожа! Как тебя зовут?

— Евгения. — ответила я. И старик (судя по тому, что он называл меня «госпожой» — раб моих бабушки и тети) вновь заулыбался:

— Что ж, милости просим в наши края, госпожа Евгения. А обе госпожи тебя ждут не дождутся. То-то им будет радость!

Он помог мне усесться в лектику...по его знаку рабы подняли носилки на плечи...и началось мое второе путешествие, теперь уже не по морю, а по улицам Рима. Хотя большинство этих улиц были, скорее, улочками и переулками, кривыми и тесными, где дома теснились друг к другу, словно в поисках поддержки. Но как же интересно было смотреть, что творится вокруг! Вот в окно одного из домов выглянула женщина и, заметив стоящего под окном мужчину в крестьянской одежде, с мешком а плечах, спустила на веревке плетеную корзину. Крестьянин развязал свой мешок...и из него в корзину посыпались крупные желтые яблоки. Одно из них упало на мостовую, к великой радости подхватившего его уличного мальчишки в лохмотьях...Вот смуглый и горбоносый лавочник выставлял на прилавок своей лавчонки корзины с орехами и финиками, а по соседству с ним русобородый сапожник чинил чью-то сандалию. А за углом, на небольшой площади, на маленьких табуретках сидело с десяток мальчишек, повторяя что-то за лысым, бородатым человеком с указкой в руках. Вот мимо нас на вороном коне проехал красивый юноша в пурпурном плаще с копьем в руках — императорский гвардеец. А вот, протолкнувшись сквозь толпу женщин, судачащих о чем-то возле хлебной лавочки, торопливо прошел пожилой почтальон с сумкой, полной свитков и свертков¹⁶! Да, все-таки хорошо, что я оказалась в Риме! Здесь есть на что посмотреть!

Тут до меня донесся обрывок беседы, которую вели между собой моя няня и старик Прот:

— Жаль мне тебя, Протушка. Вот уж дожил ты до седых волос, а все покоя не знаешь...

— Это ты о чем, Афра?

— Да как о чем? О свободе. Сколько уж лет ты госпожам служишь... Так отчего бы тебе не попросить, чтобы они тебе волю дали? Не до смерти же тебе быть рабом? Хоть на старости лет, да пожил бы в свое удовольствие. Чай, заслужил...

— Вот ты о чем! — задумчиво промолвил Прот. — Тогда скажи-ка мне: отчего ты сама у своих господ свободы не попросишь? Ты ведь, кажется, не только нашу госпожу Евгению с братьями вынянчила, а еще и их матушку, госпожу Клавдию? Так не пора ли тебе хоть на старости лет, да пожить свободной? Разве ты этого не заслужила?

— Да как же я своих господ брошу? — возмутилась няня. — Они ведь для меня все равно, что родные... Да и жаль мне их. Вон сколько лет, как господин Авит вдовеет, а все места себе не находит, тоскует по своей покойной женушке. Весь в дела ушел, видать, забыться хочет, да никак не может... Аж сердце кровью обливается, как погляжу на него! А дочке его каково без матери? Так хоть я ее, сиротку, приголублю. Пропадут они без меня... Так на что мне свобода? Не в ней счастье...

— Это ты правду говоришь. — ответил Прот. — Не в свободе счастье. Вот и я, хоть и раб, а счастлив. Потому что служу своим госпожам Клавдии и Евгении. А еще — Господу Христу. Все мы — Его рабы. И потому свободны. Ведь где Дух Господень, там и свобода¹⁷. А кто живет не ради Господа, а, как ты говоришь, в свое удовольствие — раб греха. Не по мне такая свобода... Опять же, госпожа Евгения не просто моя хозяйка, а и мой игумен. Как же мне не слушаться своего настоятеля? Какой я после этого монах? От слова «ах»?..

Я с изумлением вслушивалась в его речь. В самом деле, что городит этот старый раб? «Не в свободе счастье»... Тогда в чем же оно? Я всегда думала, что для раба высшее счастье — обрести свободу. Однако этот Прот, похоже, считает иначе. «Где Дух Господень, там и свобода» — говорит он. Но что это значит? И, самое главное, почему он называет мою тетю Евгению своим игуменом и настоятелем. Конечно, я помнила рассказ отца о том, что она много лет жила в монастыре. Вполне возможно, что со временем даже возглавила его. Но ведь такую монахиню зовут игуменьей. Или настоятельницей. В таком случае почему Прот говорит о моей тете в мужском роде? Здесь явно скрыта какая-то тайна...

Однако вскоре мне стало не до тайн. Мерное покачивание лектики убаюкало меня. И я заснула.

...-Вот мы и прибыли, госпожа.

Сквозь раздвинутые занавеси лектики на меня глядело добродушное лицо старого Прота. Он помог мне сойти на землю и повел к дому. Остальные слуги, включая мою няню Афру, последовали за нами.

Снаружи бабушкин дом выглядел довольно неприветливо. Три небольших окна по фасаду, двустворчатая дверь с ручками в виде бронзовых собачьих голов с кольцами в клыкастых пастях. И никаких украшений, способных порадовать глаз...предельные строгость и суровость. Однако вскоре я воочию убедилась — никогда не стоит доверять первому впечатлению. Едва войдя внутрь, я увидела просторный светлый атриум¹⁸ с бассейном посредине и яркими росписями на стенах. Я загляделась на них. Тем более, что росписи были не только красивыми, но и весьма необычными по сюжетам. Вот юный пастух, несущий на плечах овцу. Вот корабль, плывущий по бурному морю. Вот царственно важный павлин, гуляющий среди цветов, распустил свой роскошный хвост. Вот из пламени выходит возродившаяся в нем птица феникс¹⁹. А эта картинка, похоже, мне знакома... Точно! Это же Орфей! На стенах нашего атриума в Карфагене тоже были нарисованы сцены из его жизни. Точнее, история его путешествия в царство мертвых за безвременно погибшей женой Эвридикой. Орфей бесстрашно сошел туда и своей игрой на лире так растрогал Плутона и Прозерпину²⁰, что они согласились вернуть ему Эвридику. С одним условием: всю дорогу назад он ни разу не оглянется на идущую следом жену. Но Орфей не выдержал — оглянулся. И потерял Звридику навсегда. Отец заказал эту роспись семь лет назад, после смерти моей мамы. Афра говорила, будто Эвридика на ней похожа на покойную госпожу... Я часто заставала отца молча стоящим перед этой фреской, где Орфей в безмолвном крике простирал руки к Эвридике, улетающей от него в безвестный край, откуда нет возврата... Однако на фреске в бабушкином доме Орфей был совсем другим. Не скорбным, а радостным. Он сидел на холме под деревом и играл на лире. А вокруг него собрались конь и змея, серый заяц рядом с лисицей, кроткая овца рядом с грозным львом, словно забывшие царящий и мире закон: сильный презирает и угнетает слабого, а тот боится и ненавидит сильного. Но чарующее пение Орфея объединило сильных и слабых, примирило врагов...словно вместо закона ненависти он возвестил им иной закон — закон любви...

— Евгения! Внученька моя! Это ты?

Я обернулась. Передо мной стояли две женщины в простых темных одеждах. Одна из них была седовласой, немного сгорбленной. Она опиралась на руку своей спутницы — высокой, стройной женщины с суровым лицом, с проседью в черных волосах... Так вот они какие, мои тетя и бабушка!

Бабушка тянула ко мне руки, плача от радости. Я вгляделась в нее — и только сейчас заметила, что она слепа. В следующий миг я уже обнимала бабушку. А она гладила меня по голове дрожащей старческой рукой:

— Внученька... Деточка моя...Слава Богу, вот ты и с нами... Вот мы и вместе. Снова вместе... — шептала она.

— Здравствуй, Евгения. — обратилась ко мне тетя. — Господь да благословит тебя.

Почему тетя говорит со мной так строго, словно с чужой? Или она не рада моему приезду?

К сожалению, в этот миг я забыла, что никогда не стоит доверять первому впечатлению.

С первых же дней житья у бабушки с тетей я начала скучать по Карфагену. Да и было с чего! Ведь Карфаген был моим родным городом. Там все было мне знакомо, там у меня были подруги, и, самое главное, любящий отец. А здесь я чувствовала себя одинокой и чужой всем...кроме, разве что, моей бабушки Клавдии. Хотя каждый день к нам в дом приходило множество женщин: от совсем юных девушек до старух. Я заметила, что девушки приходят к тете, а старые женщины — к бабушке. Они вместе молились (правда, я ни разу не присутствовала при этом, но Афра рассказывала мне, будто они молятся каждую ночь с субботы на воскресенье) и беседовали подолгу, зачастую — часами. А я в это время скучала, слоняясь по дому или перечитывая найденные в одной из нежилых комнат старые книги — бабушка сказала, что они принадлежали моему покойному деду. Среди них были поэмы Гомера, «Энеида», басни Эзопа...я читала их вслух, чтобы этим хоть отчасти скрасить свое одиночество. А в это время мои бабушка и тетя вели беседы со своими гостьями. О чем? Однажды я из любопытства спросила об этом одну из них, девушку-патрицианку примерно моих лет, каждую неделю бывавшую у нас в доме.

— Как это — о чем? — удивилась она. — О вере. О том, как следовать заповедям Христовым. О жизни вечной. Всему этому учит нас мать Евгения. Разве ты этого не знаешь?

В ее словах мне почудился укор: «разве ты этого не знаешь»? Разумеется, я не знала. И (как же я теперь жалею об этом!) не стремилась узнать. Мне тогда казалось, что христианская вера разъединяет людей. В самом деле, если бы не она, бабушка с тетей уделяли бы мне куда больше времени, чем своим гостьям. Что до тети...мне все чаще вспоминался рассказ отца об ее побеге в монастырь. Точнее, о том, как они всей семьей долго и безуспешно разыскивали ее. Не жестоко ли так поступать со своими близкими? Ведь она могла известить своих родных, где находится. И тем самым успокоить их. Однако она не сделала этого. Что ж, как видно, моя тетя из тех людей, которые думают лишь о собственном благе. Или такой ее сделала христианская вера? Похоже, что да...

Увы, тогда я еще не знала, что эта вера не разъединяет, а объединяет людей!

Спустя две недели после моего приезда в Рим у бабушки разболелось сердце. Причем настолько сильно, что она слегла. Вслед за этим к нам в дом явился врач — пожилой грек Ксанфий, вольноотпущенник моего дедушки Филиппа, по старой привычке величавший нас своими госпожами²¹. Осмотрев больную, он посоветовал ей принимать ландышевые капли и отвар мяты: по тридцать капель три раза в день.

— А главное — покой. — авторитетно заключил он. — Это — лучшее лекарство. Если старая госпожа будет беречь себя, она сразу поправится. Ведь все болезни — от переживаний. Если же устранить эту причину, они пройдут. Так учит медицина...

И вот тут я впервые увидела свою тетю Евгению с другой стороны. Она не отходила от своей матери, ухаживая за ней, угадывая каждое ее желание, окружая ее самой нежной заботой. Поступать так могла лишь любящая дочь. Куда девалась ее суровость? Она утешала больную мать так ласково, что я не узнавала свою тетю. Точнее, узнавала ее с иной, прежде неведомой мне стороны... Но, к моему изумлению, бабушка вдруг заявила ей:

— Полно, доченька. Мне уже лучше. Так что пойди-ка ты к сестрам, утешь их. Кто, как не ты, это сделаешь. А за мной Евгения приглядит. Правда, внученька?

Разумеется, я согласилась. И, пока бабушка выздоравливала, просиживала с ней часами. Чтобы скоротать время, мы беседовали. Бабушка рассказывала мне о себе, о своих родителях, о моем покойном дедушке Филиппе.

— Это был великий человек. — говорила она. — Таких людей поискать... Девять лет он управлял Египтом. И был в великой чести у покойных императоров. А еще в большей — у христиан. Ведь он уважал их даже, когда сам еще был язычником. И всегда поступал с ними по справедливости. Когда же сам уверовал и крестился, то стал их защищать. Благодаря ему христианам в Египте вернули земли и храмы и дозволили им вернуться на житье в города. А все потому, что он написал тогдашним императорам Севиру и Антонину письмо в их защиту. Те прислушались к его совету... с тех пор в Египте христиане зажили мирно и свободно. И все больше людей, по примеру твоего дедушки, стало обращаться ко Христу. Тем более, что он обладал великой способностью убеждать: и словом, и жизнью своей. Да, многих он привел к вере, многих укрепил и утвердил в ней. Но враг...

Ее голос задрожал, а рука, словно в поисках поддержки, коснулась висящей на шее маленькой рыбки из голубого стекла²²...

— ...Но враг всегда ополчается на добродетель, а ложь — на истину. Нашлись люди, которым пришлось не по нраву то, что делал твой дедушка. И они оклеветали его перед императорами. Мол, как дал Филипп христианам волю, так они совсем осмелели, и теперь в открытую смеются над богами и ставят ни во что царские законы. А потому ради блага империи следует вверить Египет человеку, который станет хранить верность богам и государям. Тогда императоры велели твоему деду либо отречься от Христа, либо отказаться от власти над Египтом и от всех почестей, подобающих его правителю.

— И что он сделал? — спросила я.

— А как ты думаешь? — вопросом на вопрос ответила бабушка. И, не дождавшись моего ответа, сказала:

— Он выбрал Христа. Снял с себя власть. А свое имущество раздал бедным. Возможно, он предчувствовал, что случится дальше...

— Что? — выдохнула я, смутно предчувствуя, ЧТО услышу в ответ.

— Его убили... — голос бабушки снова дрогнул. — По приказу нового правителя Терентия. Правда, это произошло не сразу. Возможно, Терентий надеялся, что мы всей семьей уедем на родину, в Рим. Ведь после низложения твоего дедушки нас уже ничто не удерживало в Египте. Однако случилось иначе. Тамошние христиане избрали Филиппа своим епископом. И он остался в Александрии, и продолжал служить Христу, теперь уже как архиерей. Вот тут-то Терентий и подослал к нему убийц. Они ворвались к Филиппу, когда он стоял на молитве, и смертельно ранили его. Спустя три дня после этого твой дедушка отошел ко Господу. Бог увенчал его мученическим венцом.

Она уже не сдерживала слез.

— Да, сейчас он в Царствии Христовом...только мне так одиноко без него! Я знаю, что там, у Престола Божия, он сейчас молится за нас. И в той жизни, что ждет нас после смерти, я вновь встречусь с ним. Но все-таки...как же я хотела, чтобы все мы — он, я, наши дети — никогда не разлучались. Господь судил иначе. Он забрал к себе моего супруга Филиппа. И сыновья мои: и Сергий, и твой отец Авит, сейчас несут службу за тридевять земель отсюда, в Африке. Лишь моя доченька со мной...вот теперь и ты. Если бы ты знала, как я боюсь ее потерять! Один раз так уже было. Но тогда Господь вернул ее мне. Что если это случится снова? Как же я тогда буду жить без нее?

Я молчала. Потому что в этот миг у меня с языка были готовы сорваться слова: «а она думала об этом, когда сбежала от вас в монастырь?» Словно угадав, о чем я думаю, бабушка заговорила вновь:

— Ты ее не знаешь! А я знаю ее с рождения. Она только кажется строгой. А на самом деле она совсем другая. Не осуждай ее — я знаю, что ты это делаешь. Хоть я слепа, но я вижу это...даже, не имея глаз, можно увидеть многое...а можно смотреть — и не видеть... Она любит и тебя, и меня — просто не говорит об этом. Опять же: ведь она монахиня. У нее нет и не может быть своих детей. Зато сколько у нее духовных чад! И обо всех она должна позаботиться, наставить, утешить...как мать. Пойми это — и ты увидишь ее другими глазами. И полюбишь ее!

Она вновь потянулась рукой к стеклянной рыбке, висящей на шее:

— Господи, ты дал мне счастье иметь такую дочь! Только...не отнимай ее у меня...

«Пойми это и ты полюбишь ее!»

Я попыталась последовать совету бабушки. Старалась почаще бывать вместе с тетей. Прислушивалась к беседам, которые она вела со своими гостьями. А однажды, когда мы с ней остались наедине, спросила ее, правда ли, что она — монахиня? Разумеется, я знала об этом от бабушки. Однако собиралась вслед за этим вопросом задать другой — почему старый Прот называет ее своим игуменом и настоятелем? Кто, как не тетя, мог раскрыть мне эту тайну?

Но неожиданно для меня наш разговор принял совсем другой оборот.

— Вот ты о чем... — задумчиво ответила тетя. — Разве я монахиня? Одно название... Но Господь сподобил меня видеть настоящих монахов. Например, нашего покойного настоятеля, отца Феодора. По его молитвам исцелялись люди...даже слепые прозревали. А какой он был строгий подвижник! Неудивительно, что, когда Владыка Елий основал наш монастырь, то поставил его настоятелем отца Феодора. И он нес это послушание до самой своей смерти, не господствуя над братией, но служа им, как заповедал Христос...

— А кто такой этот Владыка Елий? — спросила я.

Тетя улыбнулась, словно ей было отрадно вспоминать об этом человеке:

— Он был епископом Илиопольским и величайшим из подвижников, которых мне довелось видеть. Монашествовать он начал с детских лет и уже тогда отличался беспримерными смирением и послушанием. Я слышала, будто когда его посылали принести огня от соседа, он приносил горящие угли прямо в поле своей одежды, и она не загоралась. А сколько чудес совершалось по его молитвам! Например, объявился однажды в окрестностях Александрии некий человек по имени Зарий. Он называл себя посланником Христа. На самом же деле был хитрым обманщиком, из тех, которые искусно выдают ложь за правду и отвращают от истины тех, кто им верит. Неудивительно, что посеял он в народе великую смуту. Тогда отправились христиане к епископу Елию и сказали ему:

— Владыко, мы знаем, что ты — служитель Христов. Но и Зарий называет себя посланником Христа. А учение ваше различно. Что же нам делать? За кем идти? Так устройте меж собой словесное состязание. Кто в нем победит, тот и прав. За ним и мы пойдем.

Знал Владыка Елий, насколько силен Зарий в слове. Однако рассудил, как некогда Святой Апостол Павел: «все могу в укрепляющем меня Иисусе Христе»²³. И в назначенный день и час явился, чтобы постоять за истину Христову. Пришел и Зарий, заранее уверенный в победе. Начали они спор...и Зарий пустил в ход все свое лукавое красноречие, чтобы посрамить кроткого Владыку. Только напрасно он надеялся, что правда истомится, лжи покорится. Оборвал епископ его речь властным словом:

— Довольно слов! Нет в них пользы — только для народа соблазн. Решим наш спор делом. Говорят, будто истина Христова и в воде не тонет, и в огне не горит. Так пусть же разожгут посреди города большой костер. И мы оба войдем в пламя. Кто из нас не сгорит — за тем и истина!

По сердцу те слова пришлись народу. Разожгли они костер, да такой большой и жаркий, что и приблизиться боязно. Только Владыка Елий не испугался. Подошел он к самому костру и крикнул Зарию:

— Что ж ты стоишь? Или боишься? Пойдем в огонь вместе — пусть все увидят, за кем истина!

— Иди первым! — отвечает ему Зарий. — Ты это придумал, тебе первому и в огонь идти!

Но напрасно думал обманщик перехитрить Владыку Елия. Тот осенил себя крестным знамением и смело взошел на костер. И совершилось чудо — не тронул его огонь. Долго стоял святой епископ в самой середине костра — и хоть бы волос на его голове опалился. А по народу глас прошел:

— Чудо Господне! Вот за кем правда! А мы-то сомневались...чуть не поверили лукавцу... Ну-ка, братцы, хватай его, да в огонь!

Схватили они Зария и швырнули в пламя. Если бы не заступился Владыка Елий за своего врага — не быть бы ему живу...насилу ноги унес. С тех пор за епископом Елием всегда следовал народ, воспевая божественные песнопения и славя Бога, даровавшего им такого Владыку. Я это сама видела. И сподобилась принять Святое Крещение, а потом и монашество от рук этого Божия человека. Можно сказать, он родил меня во Христе. Если бы я могла быть хоть немного похожа на него!

Тетя смолкла и некоторое время сидела, не говоря ни слова. А потом сказала:

— Ну вот я тебе и рассказала о Владыке Елии. А теперь мне пора идти к Василле.

— Можно, я тоже пойду с тобой? — попросила я.

— Что ж, — ответила она. — Пожалуй, тебе и впрямь стоит познакомиться с ней.

Василла оказалась моей сверстницей. Однако, в отличие от меня, она была круглой сиротой. Поэтому находилась под опекой своего дяди, Элина, который радушно встретил нас с тетей. Между прочим, там же, у Василлы, я вновь увидела старого раба Прота, приветствовавшего меня почтительным «здравствуй, маленькая госпожа». А я-то все гадала, куда подевался этот добрый, словоохотливый старик... Он вышел к нам не один, а с другим стариком, тоже безбородым, но, в отличие от Прота, высоким и худощавым:

— Иакинф, мой брат во Христе. — представил он своего товарища. И я вспомнила, как отец рассказывал о двух рабах — Проте и Иакинфе, которые служили моей тете с юных лет, учились вместе с ней, а потом вместе с ней ушли в монастырь. Выходит, сейчас они оба передо мной... Теперь понятно, почему Прот называл мою тетю настоя... нет, как раз это-то и непонятно. Если моя тетя — монахиня, значит, она ушла в женский монастырь. Но, насколько мне известно, в женские монастыри не пускают мужчин. Тогда как же туда вместе с тетей приняли и ее рабов? Не могли же они выдать себя за женщин? Тайна, да и только...

А ведь я почти разгадала ее...с точностью до наоборот.

^[1] Перифраз из 1-го Послания Апостола Павла к Тимофею (1 Тим. 3:16).
^[2] В основе рассказа — житие святой преподобномученицы Евгении, написанное Святителем Димитрием Ростовским (Жития Святых, декабрь. — Издание Свято-Введенской Козельской Оптиной Пустыни, 1992. — С. 644–669). Память ее (ее матери, мученицы Клавдии и ее слуг, мучеников Прота и Иакинфа, пострадавших за Христа около 262 г.) совершается накануне Рождества Христова, 24 декабря по старому стилю (6 января — по новому стилю). Ряд персонажей: рассказчица, ее служанка Афра, врач Ксанфий — вымышлены. Во всем остальном повествование основано на тексте жития.
^[3] Евгения вспоминает известную поговорку: «все дороги ведут в Рим».
^[4] Древний город в Африке. Ныне на его месте расположен город Тунис.
^[5] Древнеримская поговорка.
^[6] Речь идет об императоре Валериане, правившем с 253 по 260 гг. Его соправителем был сын Галлиен. Поэтому чуть ниже няня Афра говорит не об одном, а о нескольких императорах. Святитель Димитрий Ростовский в житии святой Евгении называет императорами и Валериана, и Галлиена.
^[7] Перифраз слов древнеримского полководца Фабия Кунктатора (Медлительного), вошедшие в поговорку.
^[8] Коммод — римский император в 180–192 гг.
^[9] Гречанка Сафо и римлянин Овидий — знаменитые древние поэты, писавшие стихи о любви.
^[10] 1 Кор. 1:20–21.
^[11] В Древнем Риме девочек выдавали замуж рано. Средний возраст невесты составлял 13–16 лет (см. книгу Т. Гуревич, М-Т. Рапсат-Шарлье «Повседневная жизнь женщины в Древнем Риме», М. 2006, С. 87).
^[12] В том, что Евгения, дочь христианина Авита, была некрещеной, нет ничего удивительного. В древние времена такое случалось. Например, один из великих учителей Церкви, Святитель Григорий Богослов, сын епископа Григория и праведной Нонны, крестился, уже будучи взрослым. Возможно, Авит не решился крестить дочь, боясь гонений. А может, хотел, чтобы она со временем сознательно сделала выбор в пользу Православной веры.
^[13] Нерон (время правления: 54–68 гг.) — жестокий и взбалмошный римский император, устроивший первое гонение на христиан, ложно обвинив их в поджоге Рима.
^[14] Стола — длинная женская одежда в Древнем Риме.
^[15] Лектика — крытые носилки.
^[16] Древнеримские почтальоны назывались «табелларии» (см. книгу А. Анджела «Один день в Древнем Риме». — М., 2010, с. 236).
^[17] Прот цитирует 2-е Послание Апостола Павла к Коринфянам: «Господь есть Дух; а где Дух Господень, там свобода» (2 Кор. 3:17).
^[18] Атриум — прихожая в древнеримском доме.
^[19] Все это — древнехристианские символические изображения. Пастух с овцой — Добрый Пастырь — Христос. Он же изображен и в виде Орфея, а звери у Его ног символизируют людей, внимающих Его учению. Павлин и феникс — символы бессмертия.
^[20] Плутон и Прозерпина (у греков — Аид и Персефона) — в античных мифах — владыки царства мертвых.
^[21] Вольноотпущенник — раб, получивший свободу, но частично зависимый от своего бывшего господина. «Лучшее лекарство — покой» — афоризм знаменитого древнеримского врача Цельса.
^[22] Рыба — известнейший древнехристианский символ. Если написать по-гречески слова «Иисус Христос, Божий Сын, Спаситель» (или «Иисус Христос, Божий Сын, Крест»), то их начальные буквы сложатся в написанное на том же языке слово: «рыба». В связи с этим раннехристианские церковные писатели даже иногда символически именовали Христа — Рыбой.
^[23] Флп. 4:13.