Светлая седмица

Как-то раз, на той самой праздничной неделе после Пасхи, которую называют Светлой седмицей, мне пришлось оказаться в небольшом городке, расположенном по соседству с областным центром. В старину, когда русские люди любили селиться возле святых обителей, подобные городки обычно строились рядом с каким-нибудь монастырем, чьи стены, кресты и купола вздымались над домами, домиками и домишками мирян, словно напоминая о том Небесном Отечестве, к которому всю свою краткую земную жизнь должен стремиться человек. Но этот городок появился в совсем другие времена, когда в России принялись уже не строить, а разрушать церкви и монастыри. И первыми его обитателями были всякие пришлые, вольные и подневольные люди, работавшие на местном лесозаводе, и ютившиеся в нескольких бараках по соседству с ним. С тех пор прошло много лет. Бывший рабочий поселок давно уже получил статус города, и на его площади, вокруг гипсового памятника вождю, указующему рукой в прекрасное далеко, даже успело появиться несколько каменных административных зданий. Но и после этого городок выглядел так уныло, словно над ним никогда не всходило солнце. Теперь же, когда леса в наших краях повырубили и завод оказался на грани закрытия, он медленно угасал, словно брошенный и всеми забытый одинокий старик. Так что, пожалуй, единственным радостным событием за последние несколько лет существования городка стала постройка в нем храма.

Храм построил тамошний уроженец, уже давно осевший в столице, где он имел некий весьма доходный бизнес. Хотя, какой именно, толком не знал никто. В областной газете его поступок сравнивали с деяниями некогда известного, а впоследствии всеми забытого местного купца, в дореволюционные годы выстроившего в губернском городе церковь и богадельню. В связи с чем делали вывод, что, несмотря на десятилетия безбожия, благочестивые храмоздатели на Руси все-таки не перевелись. Правда, многие старожилы городка имели на этот счет другое мнение, известное каждому из нас по старинной русской поговорке: «от трудов праведных не построишь палат каменных». И о храмоздателе отзывались весьма нелестно: «этот Ванька всегда был вор. Сколько раз он у меня с огорода морковку таскал. А теперь, знать, наворовал по-крупному, так и решил выпендриться». Короче, то ли потому, что несть пророка в своем Отечестве, то ли по какой иной причине, но земляки новоявленного благодетеля относились к его затее подарить родному городку Божий храм с изрядной прохладцей.

Надо сказать, что журналисты не без оснований сравнивали его с дореволюционным купцом-благотворителем. Потому что храм он построил поистине с купеческим размахом. Это был самый настоящий собор — огромный, пятиглавый, с беломраморным крыльцом, сверкающими золотыми куполами и гордо взметнувшейся ввысь колокольней, которая смахивала на знакомую каждому из нас по учебникам истории звонницу Ивана Великого, хотя все-таки и уступала ей в размере. По соседству с ним серенькие каменные зданьица на городской площади смотрелись особенно убого, а уцелевший памятник с простертой дланью (на которой уже отсутствовало два пальца) и вовсе казался изображением, так сказать, человека с протянутой рукой... И хотя было непонятно, зачем понадобилось возводить в захудалом городишке столь монументальное сооружение, с появлением храма его вид несколько оживился — словно сквозь сплошную пелену серых туч вдруг блеснуло солнце...

На освящение храма приехал сам епископ, а также множество важных гостей из числа как духовенства, так и мирян. В их числе была некая приезжая знаменитость, гордо и загадочно именовавшаяся «колоколистом». Прибыли и соборный протодиакон со стайкой иподьяконов, и весь архиерейский хор, и сонм корреспондентов всевозможных, так сказать, средств массовой информации. И прочие люди, по тем или иным причинам пожелавшие присутствовать на столь торжественном событии. Благо, что ехать от областного центра до городка было всего ничего — каких-нибудь полтора часа.

Действительно, все происходившее в тот день в новом храме, выглядело очень торжественно и благолепно. Под его сводами собралось множество людей, как приезжих, так и местных, немало из которых, уже дожив до преклонных лет, лишь сейчас впервые оказались на Богослужении. И, теперь, слушая стройное пение хора, перемежающееся раскатами могучего протодьяконского баса, недоумевали — неужто и впрямь возможна на свете такая неземная красота? И как они прежде могли жить, не ведая о ней?

По окончании Литургии епископ вручил церковный орден простоявшему всю службу на левом клиросе человеку в изысканно строгом черном костюме и с лоснящейся лысиной, в котором старые жители городка не сразу признали того самого мальчишку, что когда-то таскал морковку с их огородов. А хор пропел ему многолетие. Разумеется, вокруг нового храма состоялся и крестный ход. Впереди шло духовенство, затем — важные гости, посреди которых, с красной свечкой в руке, выступал и сам храмоздатель в окружении плечистых охранников, за ними — все остальные. Пламенели на солнце ризы священнослужителей, блестело золото хоругвей, плясали на ветру огоньки разноцветных свечей, а со звонницы, где обосновался приезжий маэстро-«колоколист», несся такой неистовый звон, что казалось, с содрогающегося неба вот-вот обрушатся вниз затянувшие его тучи. И далеко вокруг разносилась ликующая песнь о победе над смертью — «смерти празднуем умерщвление, адово разрушение, инаго жития вечнаго начало...» И жители вымирающего городка, как те, что присоединились к крестному ходу, так и те, кто смотрел на него со стороны, внимали ей — кто с надеждой, кто с сомнением, кто — с непонятной щемящей тоской в сердце. Ибо нет, наверное, на свете человека, который хоть раз да не слышал зов свыше. Даже если сам и не откликнулся на него...

После этого произошло еще одно событие, напрямую связанное с тем, что храм был освящен именно на Светлой седмице. А, как известно, ее еще называют «звонильной неделей». Поскольку именно в это время любому человеку разрешается взойти на колокольню и позвонить в колокола. Поэтому после Литургии ко входу в новую звонницу сразу же выстроилась очередь. Тем более, что в наших краях этот обычай не так распространен, как в центре России, и соблюдается не везде. Так что даже старый прихожанин иного храма не может похвастаться, что хоть раз в жизни, да обозревал окрестности «со своей колокольни». Вдобавок, были и другие причины последовать старинному обычаю. Ведь с новой звонницы открывался замечательный вид на весь городок, и на окружавшую его бескрайнюю пустошь с редкими деревцами, на месте которой когда-то росли вековые леса, и на блестевшую вдалеке серебристую полоску реки с маячившими за нею неясными силуэтами городских многоэтажек. Да стоило видеть и сами колокола. Особенно самый большой, с вылитыми на нем изображениями святых, в том числе великомученика Иоанна Нового, покровителя «куплю деющих», опоясанный надписью, сделанной славянской вязью, и гласившей, что сей кампан был отлит лета такого-то от сотворения мира, а от Рождества Христова — такого то, в Богоспасаемом граде Н., тщанием боголюбивого раба Божия имярек. Правда, посетители колокольни, издали дивясь на это чудо литейного искусства, предпочитали звонить в колокола поменьше...

Поскольку очередь к колокольне грозила затянуться надолго, я в числе прочей журналистской братии отправилась на праздничный обед, устроенный в столовой горсовета. Тут тоже все было, как положено — приветствия, здравицы, многолетия. Только вот радости не было — словно эти хвалебные речи под звон бокалов ненароком спугнули ее. И мне захотелось часок-другой побродить в одиночку по улочкам городка. Да заодно уж и посмотреть на него с новой звонницы. Именно поэтому я решила повременить с возвращением домой, и, после окончания торжеств, отправилась гулять по центру городка.

Когда я вернулась к колокольне, вокруг нее было уже безлюдно. Лишь возле самого порога стояла какая-то старушка в выцветшей вязаной шапочке и мешковатом пальто неопределенного цвета, из-под которого виднелись полы зеленого ситцевого халата. На одной из них, словно клеймо, чернел какой-то штемпель. Обута она была в стоптанные суконные бурки без шнурков — видимо, единственную обувь, которую возможно было натянуть на ее отекшие ноги. В левой руке у нее была палочка, сделанная из старой бамбуковой лыжной палки. А парализованная правая рука бессильно свисала с перевязи, сделанной из старого вафельного полотенца. Сперва я приняла ее за нищую и потянулась в карман за мелочью. И лишь потом поняла, что, в отличие от профессиональных попрошаек, старушка отнюдь не стремится привлечь к себе внимание или вызвать у прохожих жалость. А просто стоит, глядя то ли на небо, то ли на самый верх колокольни. Мало того — даже чему-то улыбается.

Намереваясь все-таки обозреть окрестности городка с новой звонницы, я шагнула на ее мраморное крыльцо. И услышала тихий и робкий голос старушки:

—Пожалуйста...помогите мне дойти туда...

Пожалуй, окажись рядом люди, я сделала бы вид, что не расслышала ее. Слишком уж разителен был контраст между тем, как мы выглядели — нарядная молодая особа и старуха в нищенской одежонке. Но мы были одни. И нам, как говорится, было по пути. Поэтому, подхватив старушку под парализованную правую руку, я повела ее наверх. Однако почти сразу же убедилась в опрометчивости своего поступка. Поскольку у моей спутницы оказалась парализована не только рука, но и нога. Так что пару раз мы не свалились вниз лишь чудом. Вдобавок, одолев очередной лестничный пролет, приходилось останавливаться и ждать, пока старушка, наконец, отдышится и сможет продолжить восхождение. Одним словом, чем выше мы поднимались, тем больше я жалела о том, что взялась тащить на колокольню незнакомую старуху. Причем явно ненормальную, поскольку было совершенно непонятно, с какой стати ей понадобилось лезть туда.

В итоге, когда мы наконец оказались наверху, у меня уже пропал всякий интерес к созерцанию окрестных красот. Зато моя спутница, вглядываясь в небо полуслепыми светло-голубыми глазами, прямо-таки светилась от счастья:

—Как же хорошо! Господи, как же хорошо-то у Тебя! Привел Ты меня дойти! Слава Тебе, Господи!

Она неловко крестилась здоровой левой рукой, позабыв об упавшей на пол палке. А в глазах у нее стояли слезы...

Спуск вниз оказался еще более долгим и опасным, чем подъем. Он окончательно обессилил старушку, так что последний лестничный пролет я буквально тащила ее на себе. И не оставалось никаких сомнений в том, что самостоятельно дойти до дома она уже не сможет. К счастью, поблизости от храма стояло такси. Кое-как втащив старушку на заднее сиденье, я бессильно плюхнулась на переднее, рядом с водителем, и машина тронулась. Правда, сперва я не могла понять, куда мы едем. Потому что не удосужилась спросить у своей странной спутницы ее адрес. Однако, судя по ухмылке таксиста при виде старушки, ему это явно было известно. Что до нее самой, то она всю дорогу что-то говорила. Взахлеб и невпопад, как те люди, что после долгого молчания наконец-то обрели собеседника. Там было что-то про эвакуацию и бомбежки, в одной из которых погибла ее семья. Про детдом и лесозавод, где она работала с пятнадцати лет. Про мужа-фельдшера, из высланных, который был такой хороший человек, даже ни разу не побил ее... только вот детей им Бог не дал...и вот уже десятый год, как его не стало... да вот, слава Богу, добрые люди не оставили, пристроили в инвалидный дом, а там тепло, и крыша над головой, и воду носить не надо — сама по трубам бежит, и одежду дают, и кормят целых три раза в день... А еще про то, как давным-давно, в детстве, тетушка, послушница из закрытого монастыря, рассказывала ей про Бога, что живет на небе... И как ей все хотелось подняться на колокольню, что была в их селе, потому что ей казалось, что с нее до неба совсем близко... да только не довелось тогда, а вот теперь Бог привел... Рассказывая все это, она благодарила и Бога, и добрых людей, которых Он ей посылал всю жизнь, и страну, которая заботится о старых людях, таких, как она...так что ее речь была сплошным славословием, неудержимым и радостным.

Тем временем мы подъехали к покосившемуся двухэтажному деревянному зданию, окруженному невысоким зеленым забором. Несколько верхних окон его были зарешечены, и стена под одним из них залита грязью. Справа от входа на скамейке сидело несколько старух в таких же ситцевых халатах, как и у моей спутницы, синих фланелевых жакетках и одинаковых белых платках в синий горошек. А еще одна, стоя у крыльца и что-то ласково воркуя, кормила большую стаю сизых голубей, сновавших у самых ее ног. При нашем приближении птицы испуганно вспорхнули, обдав нас облаком пыли, а их кормилица окатила нас потоком отборной брани...

Но это было, как говорится, только начало. Первое, что я увидела, войдя внутрь здания вместе с моей едва передвигавшей ноги спутницей, была надпись на стене: «Живи просто — проживешь лет со сто. Народная мудрость». Слева, из-за полуоткрытой двери столовой, разило подгоревшей капустой. На запертой двери справа по коридору виднелась табличка с надписью «медпункт» и стояла проволочная корзина с пустыми бутылками. Над ней склонился неряшливо одетый небритый старик в облезлой ушанке и с сумкой в руке, который при виде нас выпрямился и принялся старательно изучать висевший на стене санбюллютень о вреде курения. Уже миновав его, я обернулась и заметила, как он, воровато оглянувшись, извлек из корзины пустую водочную бутылку и сунул в свою сумку... А прямо навстречу нам санитарка и помогавший ей дурашливо ухмыляющийся носатый парень-дебил везли каталку, на которой лежало что-то длинное, прикрытое простыней...

И тогда мне стало страшно. Потому что прежде я знала о домах престарелых только из тех сентиментальных фильмов, где милые, интеллигентные пенсионеры коротают век в комфортабельных пансионатах где-нибудь на лоне природы, окруженные всеобщей любовью и заботой, влюбляясь, распевая романсы и размышляя, так сказать, о вечных проблемах. И я бросилась бежать — мимо ковыляющих навстречу стариков, зловещей надписи над входом, так и не успевших вспорхнуть голубей и старухи на крыльце, истошно орущей мне вслед — пока снова не очутилась в поджидавшем меня такси. А моя спутница так и осталась там, посреди коридора, прямо перед несущейся на нее каталкой...

Больше я никогда не бывала в том городке. Поэтому не знаю, что случилось с ней дальше. Но лишь теперь, годы спустя, понимаю, что наша встреча не была случайностью. Как не было случайностью и то, что она произошла именно на Светлой седмице, когда в храмах звучит ликующая песнь о том, как «от смерти к жизни и от земли к Небеси, Христос Бог нас приведе». И когда каждый человек, глядя с высоты колокольни на землю внизу, и на небо вокруг, радуется этому так, словно уже вернулся домой, в свое Небесное Отечество.