Выгодная сделка
Инокиня Монония, сухопарая старуха лет пятидесяти, сидела на своем убогом ложе, покрытом грубой рогожкой. На коленях у нее покоился массивный кипарисовый ларец[1]. Этот ларец мать Монония хранила в изголовье своей постели. Какой же он тяжелый! Да и как иначе! Сколько лет она наполняла этот ларец, подобно трудолюбивой пчеле, наполняющей нектаром медовые соты. Оттого-то ей так отрадно бывает смотреть на то, что находится внутри.
Дрожащими руками старуха подняла крышку. В ларце — монетка к монетке — тускло поблескивали золотые червонцы. Мать Монония залюбовалась ими, как земледелец — собранным урожаем. Что ж в том греховного? Ведь не для себя собирала она это богатство…
* * *
Мать Монония монахиней стала не по своему хотению, а по родительскому велению. Что поделать, если у них в семье было заведено: выгода — прежде всего. И отец Мононии, будучи торговцем, рассуждал, как истый торговец: дочь — родителям разорение. В самом деле, без приданого девку выгодно замуж не пристроить, а приданое ей давать — себя обделять. Зато сын — иное дело. Не зря говорится: невеста — товар, а жених — купец. Только бы удалось выгодно женить сына Акилу. Хоть на перестарке, хоть вовсе на старухе, хоть на кривой, хоть на рябой, лишь бы только невеста богата была. А Акила… да что Акила?! Не парень, а размазня — как привык с малолетства на родительской шее сидеть, так до сих пор оттуда не слазит: все-то отец с матерью за него должны решать. Да, может, то и к лучшему — не станет артачиться, пойдет под венец, с кем велят, а там стерпится — слюбится. А дочь — в монашки! Пусть за родных своих, живых и усопших, Богу молится. Хоть какая-то польза от девки!
Вот так и стала мать Монония монахиней, да, пожалуй, так оно и лучше. Ведь незамужняя заботится… как угодить Господу, а замужняя заботится о мирском, как угодить мужу[2]. Выгодней быть Невестой Царя Небесного, чем мужней женой. Слава Господу за все!
Только как-то раз (Монония в ту пору уже четвертый десяток разменяла) пришел в монастырь, где она жила, старик с девочкой лет шести, да с письмом для матери Мононии. Едва узнала она в том старике отцовского приказчика Прокла… а он и вовсе поначалу не признал в ней дочь своего покойного хозяина. Да и немудрено — ведь сколько лет минуло с тех пор, как отдали ее в монастырь… А как прочла мать Монония принесенное им письмо — словно волна морская обрушились на нее воспоминания о родителях, об Акиле и его сварливой жене, которая поедом ела своего безответного мужа за то, что женился он на ней не по любви, а из корысти... Отхлынула волна, остался на песке малый камешек — девочка, как две капли воды похожая на Акилу. Кто это? Зачем она здесь?
— Не обессудь, мати, что тебя потревожил. — ответил ей Прокл. — Только так мне новые хозяева велели. Мол, есть у покойного сестра — вот, пускай она его дочь и воспитывает. А нам-де лишний рот не нужен.
Вслед за тем узнала мать Монония, что незадолго до смерти разорился Акила вчистую, а все, что у него осталось, заимодавцы и женина родня меж собой поделили. А его дочь Акилину решили отослать к сестре покойного, в монастырь. Куда ж еще ее девать?
На Тебе, Боже, что нам негоже…
* * *
Что таить, поначалу негодовала мать Монония на тех, кто прислал к ней племянницу. В самом деле — обобрали девчонку, да и с рук долой. А ей она зачем? Разве монашеское это дело — детей воспитывать? Хотя нет худа без добра. Ведь призреть сиротку — дело богоугодное. Наградит за это Господь мать Мононию. А ради небесных наград можно и потерпеть.
Но со временем привязалась Монония к Акилине, да так крепко, словно девочка та была ее родной дочерью. А какая мать не желает счастья своему дитяти? Вот и надумала Монония, как войдет племянница в возраст, выдать ее замуж. Пусть живет Акилина в мужнином доме, в довольстве и в холе, горя и нужды не зная. Одна беда — без богатого приданого ее выгодно замуж не выдать. Только откуда его взять, это приданое? Не из тех же грошей, что мать Монония выручает за пряжу? Этого им с Акилиной едва на житье хватает. Не зря говорят — от трудов праведных не построишь палат каменных.
Что же делать? Как же быть?
* * *
Долго думала об этом мать Монония, да так ничего и не придумала. Только как-то раз шла она в храм к обедне. И встретился ей по пути незнакомец. Одет богато, а сам страховидный: чернявый, красноглазый, на левую ногу хромает. Поначалу мать Монония решила, что это бес ей привиделся. Даже перекрестилась со страху. «Да воскреснет Бог и расточатся врази Его…» Усмехнулся незнакомец — видно, понял, что мать Монония его испугалась, и говорит ей:
— Мир тебе, честная мать! Вижу, в церковь ты идешь. Помолись там и за меня. А это тебе за труды.
Поначалу мать Монония глазам своим не поверила. Это же целый золотой — тяжелый, полновесный! Вот спасибо благодетелю… да как же тебя зовут-то, мил-человек?! А его уже и след простыл. Словно сквозь землю провалился!
Тут-то и смекнула мать Монония, что неспроста была эта встреча. Уж не Господь ли ей благую мысль подает, как собрать приданое для Акилины? Выходит, молитва — тот же товар, только не мирской, а, так сказать, духовный. И, если повести дело умеючи, можно заработать на ней больше, чем просиживая дни и ночи за прялкой. Что ж, будет у Акилины приданое, да такое богатое, что другим девицам и не снилось. Не зря мать Монония — дочь торговца!
С тех пор и стала инокиня торговать… да только уже не пряжей. Прислушивалась к разговорам на улице, на рынке, в церковных притворах, выискивая тех, кому требовались ее молитвы. Понадобится кому из горожан Псалтирь по болящему или по усопшему почитать, захочет ли кто заказать поминовение сродников своих болящих-путешествующих-во узах сущих — мать Монония тут как тут! Глаза к небу возводит, говорит умильно, да все-то от Писания:
— Не поскупитесь, благодетели… Господь сказал: не собирайте себе сокровищ на земле… но собирайте себе сокровища на небе[3]. За вашу щедрость Царь Небесный вам сторицей воздаст. А кто сеет скупо, тот скупо и пожнет[4]. Так в Писании сказано. Не поскупитесь, благодетели, монашеская молитва большую силу имеет…
Правда, когда случалось матери Мононии встретить нищего с протянутой рукой, вспоминала она совсем другие строки из Писания:
— Поди прочь! Али не слыхал, что Святой Апостол Павел заповедал: если кто не хочет трудиться, тот и не ешь[5]. Чем лодыря гонять да попрошайничать, шел бы лучше работать! В безделье жить — Бога гневить!
И проходила мимо, не подав ему ни гроша. Ведь все денежки, что выручала мать Монония за свои молитвы, меняла она на золотые червонцы и складывала в кипарисовый ларец, к тому, самому первому червонцу, который дал ей тогда на улице странный незнакомец. Монетка к монетке, золотой к золотому — вот и полон ларец.
Теперь пора искать жениха для Акилины.
* * *
— Молитвами святых отец наших, Господи Иисусе Христе…
— Аминь! — отозвалась мать Монония, захлопывая крышку ларца и пряча его под рогожку. В келью вошел отец Макарий.
— Благослови, батюшка! — смиренно промолвила инокиня, кланяясь ему в пояс. Хотя в этот миг ей думалось совсем иное: что ему нужно?
— Что это у тебя, мать? — спросил отец Макарий, указывая на ларчик, предательски выглядывающий из-под края рогожки.
— Там, батюшка, святыньки. — схитрила мать Монония. В самом деле, незачем отцу Макарию знать правду. Не то начнет выпрашивать у нее денег на бедных. Ведь все знают, что отец Макарий открыл в своем доме приют для нищих. Как будто нет у него дел поважней, чем возиться со всякой рванью и гольтепой!
— Святыньки… — задумчиво повторил отец Макарий. — Вот, значит, как…
Впрочем, в следующий миг он заговорил спокойно и деловито, как человек, только что принявший некое важное решение:
— А я тебе, мать, по делу пришел. Слыхал я, будто ты приданое для племянницы собираешь…
Старуха насторожилась. К чему это он клонит? Уж не проведал ли отец Макарий, что у нее водятся денежки? Что ж, хоть и водятся, да не для его нищебродов. Пусть им другие подают…
— …А тут один человек продает два драгоценных камня: яхонт[6] и изумруд. — продолжил отец Макарий. — Редкостной красоты камни. А главное, стоят намного дороже, чем он за них просит.
— И сколько же он за них хочет? — осторожно поинтересовалась мать Монония.
— Пятьсот золотых за оба камня. Ума не приложу, почему он продает их настолько дешево. Может, эти камни краденые… Одно знаю: тот, кто их купит, выгадает сторицей!
— Я куплю!
Впрочем, уже в следующий миг мать Монония испугалась собственных слов. В самом деле, ведь она выдала себя с головой, признавшись, что у нее, монахини, в свое время давшей при постриге обет нестяжания, есть целых пятьсот золотых. Что-то подумает о ней отец Макарий?
— Что ж, мать, мудрое решение. — похвалил ее священник. — Значит, я могу сказать тому человеку, что нашел покупателя?
— Скажи, батюшка, только поскорее. Не ровен час, он передумает. Да вот еще что — не мог бы ты их сам у него купить? Мне-то, монахине, по мирским домам ходить не пристало... Опять же — как бы этот человек меня не объегорил. Народ-то нынче бессовестный пошел, им бы только свою выгоду соблюсти. А батюшку, чай, постыдятся обманывать. Сделай милость, отче, купи у него сам для меня эти камни!
— Я бы, мать, их тебе с радостью купил. — ответил отец Макарий. — Только откуда у тебя, монахини, таким деньгам взяться? Подумай-ка — пятьсот золотых! Это же целое богатство…
Мать Монония извлекла из-под рогожки кипарисовый ларец.
— Здесь ровно пятьсот золотых. Возьми, отче!
От радости мать Монония не заметила, как содрогнулся отец Макарий, когда она вручила ему свой заветный ларец…
* * *
Как же она радовалась тому, что ей удалось совершить такую выгодную сделку. В самом деле — два драгоценных камня, и всего-то за пятьсот червонцев! В то время как на самом деле они стоят намного дороже. Так сказал отец Макарий, а ему можно доверять. Ведь все знают, что в свое время, до того, как стать священником, он был гранильщиком драгоценных камней. Стало быть, знает толк и в яхонтах, и в изумрудах, и в их цене…
Только бы сделка не сорвалась!
* * *
Весь следующий день она прождала отца Макария. Даже в храм не ходила — а ну, как принесет он драгоценные камни, а ее дома нет! Однако отец Макарий не пришел ни в тот день, ни назавтра, ни послезавтра — словно в воду канул. И с каждым днем мать Монония все больше тревожилась. В самом деле, куда пропал отец Макарий? Уж не стряслось ли что с ним? Как же тогда ее драгоценные камни? Как же тогда ее деньги? Это тревожило мать Мононию куда сильней, чем загадочное исчезновение отца Макария.
Не выдержав ожидания, старуха поспешила на поиски священника. Разумеется, первым делом она отправилась в храм, где он служил. И на его пороге столкнулась с отцом Макарием.
— Благослови, отче! — приветствовала его старуха. — Куда ж ты запропал? Не ожидала я, что ты такой забывчивый… Где мой яхонт? Где мой изумруд?
— Полно, мать, успокойся. — отвечал отец Макарий. — Ничего я не забыл. Все у меня дома — и твой яхонт, и твой изумруд. Только не угодно ли тебе будет пойти со мной да взглянуть на них? Вдруг не приглянутся? Тогда возьмешь назад свои денежки.
— Прости, отченька, если ненароком тебя обидела. — заворковала мать Монония. — Уж я так тебе благодарна, так благодарна! Пойдем скорей! Уж больно хочется мне на них взглянуть!
Никогда еще мать Монония не чувствовала себя такой счастливой. В самом деле, ведь она поступила, как тот мудрый купец из притчи Спасителя, который продал все имение свое ради одной бесценной жемчужины[7]. Пожалуй, она даже мудрей этого купца. Ведь наверняка ее яхонт и изумруд стоят дороже самого ценного жемчуга!
* * *
От радости мать Монония не заметила, как они подошли к дому отца Макария.
— Что ты хочешь видеть сначала — яхонт или изумруд? — спросил священник.
— Как благословишь, отче…
— Что ж, гляди!
Священник распахнул дверь, и глазам матери Мононии предстала просторная комната. Посредине ее стоял длинный дощатый стол, уставленный глиняными мисками и плошками. А за столом сидели оборванные мужчины, старики, хромые, слепые, паралитики. Казалось, здесь собрались все городские нищие, от мала до велика. Запах грязных тел и лохмотьев мешался с аппетитным запахом гороховой похлебки, которую участники этого странного застолья уплетали за обе щеки, дробно стуча деревянными ложками о края глиняных мисок. У самой двери, спиной к матери Мононии, сидел коренастый плечистый мужчина средних лет.
— Ишь ты! — подумала инокиня. — Такому бугаю впору камни ворочать, а он тут сидит, дармовую похлебку жрет. И не стыдно ему… да разве у таких, как он, есть совесть? Одно слово — дармоед!
— Как вы, братие? — спросил отец Макарий.
— Благодарствуем, отче! Спаси Господь тебя и матушку Мононию! — ответил плечистый мужчина, оборачиваясь к нему. И увидев его лицо, изуродованное оспой, и белесые незрячие глаза, мать Монония поняла — напрасно она осуждала этого человека. Он же слеп! Вот бедняга!
— Спаси Господи благодетельницу нашу, матушку Мононию! — нестройным хором откликнулись остальные едоки. И вновь застучали ложками.
— Вот твой яхонт. — сказал отец Макарий. — А теперь взгляни на изумруд.
С этими словами он провел ее в другую половину дома, где глазам потрясенной инокини предстала такая же картина. Только там за трапезой, благословляя имя матери Мононии, сидели оборванные и увечные женщины.
— Вот твой изумруд. — показывая на них рукой, произнес священник. — Что скажешь, мать? Не правда ли, бесценные камни?
Монония молчала.
* * *
Она не помнила, как дошла до своей кельи. В самом деле, ведь теперь конец ее надеждам выгодно пристроить замуж Ангелину! Она обманута, ограблена! И кем? Отцом Макарием! Она сама отдала ему свой заветный ларец. Но могла ли мать Монония знать, что он потратит ее деньги на своих нищебродов?! И вот теперь по собственной жадности и глупости она сама стала нищей!
От горя старуха впала в забытье. И привиделось ей, что стоит она на самом краю бездны. А там, внизу, в кромешной тьме, бушует неугасимый огонь — аж глядеть страшно! Каково же тем, кто горит в том огне?! Вон как они кричат и плачут… А ведь и ей туда дорога — суд без милости не оказавшему милости[8]. Нет ей оправдания, нет спасения. Нечем откупиться от вечной погибели и муки!
И тут предстал ей Некто, сияющий славой, и сказал, указывая на огненную бездну:
— От всех этих бед могут избавить тебя яхонт и изумруд, купленные отцом Макарием!
Зарыдала старуха — и очнулась.
* * *
С тех пор мать Мононию словно подменили. Теперь все деньги, что попадали ей в руки, она отдавала нищим, не оставляя себе не гроша. Отец Макарий радовался, что сумел излечить инокиню от пагубного недуга сребролюбия. И вот она вернулась на стези спасения. Слава Богу!
Мог ли он знать, что мать Монония просто-напросто решила пойти на очередную выгодную сделку. Ведь милостыня врата небесные отворяет. Вот она и мостила себе путь в Царство Небесное теми монетами, что раздавала нищим.
[1] В основе сюжета — история о том, «как сребролюбивая инокиня сделалась щедролюбивою», заимствованная из старинной книги «Училище благочестия». То, что находится за пределами этого повествования (прежде всего, мотивация поступков героини) — авторский вымысел.
[2] 1 Кор. 7, 34.
[3] Мф. 6, 19-20.
[4] 2 Кор, 9.6.
[5] 2 Фес. 3.10.
[6] Старинное название рубина (реже — сапфира).
[7] Мф. 13, 45-46.
[8] Иак. 2, 13.
Опубликовано: 12/07/2016
