Креститель Руси

Глава 1. «Как во славном было городе во Киеве…»

Погожим августовским днем 1011 года от Рождества Христова, в Праздник Успения Пресвятой Богородицы, из Успенского храма, стоявшего неподалеку от княжеского дворца^[1], выходила торжественная процессия. Впереди, мягко ступая по расстеленным коврам, шел человек высокого роста, в длинной златотканой одежде и красных сафьяновых сапогах, с пурпурным парчовым плащом на плечах. Он был уже немолод^[2], однако держался по-юношески прямо и величественно. На его седеющей голове тускло поблескивал золотой венец, украшенный драгоценными каменьями — знак княжеской власти. Это был киевский князь Владимир, в святом крещении — Василий.

За старым князем следовал богато одетый молодой мужчина. Пожалуй, его можно было бы назвать красивым. Но как же портили его лицо надменное выражение и презрительно поджатые губы! Впрочем, туровский князь Петр, или Святополк^[3], как его чаще называли, считал себя вправе смотреть на всех свысока. Ведь хотя он приходился князю Владимиру приемным сыном, тот признавал его наравне со своими родными детьми. А из них Святополк был самым старшим. Значит, со временем великокняжеский престол в Киеве должен был достаться именно ему! Оттого-то Святополк и держался так гордо: мысленно он давно уже примерял на свою голову отцовский венец!

Рядом со Святополком шел высокий, широкоплечий, чернокудрый юноша лет двадцати или чуть старше, судя по одежде — тоже княжич. Но в нем не было заметно и тени той гордыни, которая была написана на лице туровского князя. Напротив, он держался просто и скромно…и все-таки многие люди в толпе, сквозь которую шла процессия, при виде этого юноши думали: «вот уж кто истый-то князь!» Юноша этот в крещении носил имя Роман, хотя чаще его называли Борисом^[4]. Его сопровождал большеглазый отрок, как две капли воды похожий на старшего брата — самый младший из сыновей Владимира — княжич Глеб, в крещении Давид.

Толпа приветствовала княжеское семейство радостными криками:

— Здрав будь, княже!

— Солнышко ты наше красное!

— Многая лета тебе и детям твоим!

А тем временем на площади перед церковью ставились столы, из княжьих погребов и кладовых выкатывались бочки меда, слуги выносили караваи хлеба, мясо, сыр и рыба — готовилось «светлое пированье» в Праздник Царицы Небесной, в престольный праздник Успенского храма. Мало того -по княжескому повелению праздничное угощение развозили по всем улицам Киева — «чтобы все приходили и ели, славя Бога». Ох, и весело же было в тот день «во славном городе во Киеве»!

Веселым был и пир в княжеской гриднице. Чего тут только не было! И столы, ломящиеся от угощений, и музыканты, и певцы, и плясуны! И разговоры гостей, наперебой восхвалявших своего князя.

— …Раз сидим мы здесь на пиру всей дружиной. А кто-то из наших выпил лишнего и давай жаловаться: мол, горе-горюшко нашим головушкам: пир-то богат, а на ложки-то поскупились: деревянные подали. Так что ты думаешь? В другой раз велел князь дать нам серебряные ложки. И сказал: «храбрая дружина мне дороже серебра и золота. Ничего мне для нее не жаль. С удалой дружиной найду я и серебро, и золото». Да, другого такого щедрого да ласкового князя поискать!

— А сколько походов он совершил! И на ляхов, и на болгар, и на печенегов, и на греков^[5]! И всех побеждал! Уж на что славный воин был его отец Святослав, да только сынок удалью его превзошел!

— В отца он удалью пошел, а умом — в бабку свою, княгиню Ольгу. Ведь посмотри, что придумал: велел нам детей отдавать учиться грамоте. Я было думал: зачем моему Николке грамота, и без нее ведь прожить можно. Так ведь как княжьей воли ослушаешься? А женка-то моя и вовсе завыла по Николке: мол, заучат его в школе, замучат! Зато теперь на него не нахвалится: мальчонка-то, как откроет книгу, так и давай сказывать, что в ней написано. Одно слово: как по писаному говорит! Глядишь, как подрастет, выйдет в люди, большим человеком станет. Грамотному-то это легче. Ох, и мудр же наш князь, что школы открыл! Ох, и мудр!

— Как же ему мудрым-то не быть? Ведь его бабка, Ольга-княгиня, мудрейшей из женщин была! Оттого и уверовала в Истинного Бога, и крестилась. А князь наш по ее примеру тоже крещение принял…

— А я слышал, будто его один грек убедил креститься. Да не простой грек, а какой-то тамошний мудрец…по-ихнему фи-ло-соф.

— Какой там мудрец! Там чудо было, да какое чудо! Я-то лучше вас знаю, сам тогда при князе был! Как повел он нас походом на Корсунь, вот тут-то все и случилось…

Пир еще продолжался, когда маленький княжич Глеб тихонько выбрался из-за стола. Ему не терпелось дочитать житие святого равноапостольного императора Константина Великого^[6], которое на днях дал брату Борису отец Анастас, настоятель Успенской церкви. Вчера вечером они вместе начали его читать и дошли до того момента, когда император Константин перед битвой, от исхода которого зависела его судьба, увидел на закатном небе Крест Христов с надписью «этим победишь». Что же случилось дальше? Конечно, Глебу стоило бы подождать старшего брата. Но, похоже, застолье близится к концу. Так что наверняка Борис скоро присоединится к нему. Ему ведь тоже интересно узнать, откликнулся ли император Константин на зов Христа!

В этот момент Глебу вспомнились разговоры, услышанные за пиршественным столом. Разумеется, мальчик знал, что его отец принял Православную веру, будучи уже зрелым мужем. Но никогда не задумывался о том, почему он это сделал. Ведь сам Глеб был крещен еще в младенчестве, и потому быть христианином для него казалось чем-то само собой разумеющимся. Однако его отец прежде был язычником. Тогда что же побудило князя Владимира отказаться от ложных богов, которым поклонялись его отец и дед, и уверовать в Бога Истины? И как он узнал, что истинна именно христианская вера? Или кто-то открыл ему это? Но кто именно?

Увы, если кто из людей и мог ответить на эти вопросы, то только сам князь Владимир…

Глава 2. «Я и впрямь видел чудо»

…Пир давно уже кончился, и утомившийся за день князь Владимир прилег было отдохнуть. Однако вместо желанного сна на него волной нахлынули воспоминания. Еще бы! Ведь сегодня старый князь отстоял службу в своем любимом Успенском храме. По его повелению почти семь лет строили эту церковь искусные греческие зодчие, украшали цветным мрамором и пестрыми мозаиками. Под ее сводами в каменных гробницах упокоились вечным сном и жена князя, греческая царевна Анна, и его бабушка княгиня Ольга. Но не только этим была памятна князю Владимиру Десятинная церковь…

— Господи, грехов неведения моего не помяни! — прошептал старый князь и перекрестился на висевшую в углу икону Спасителя. В этот момент он вдруг осознал, что недалек тот час, когда ему придется держать перед Богом ответ за все свои земные деяния. Что тогда он сможет сказать в свое оправдание? И успеет ли он передать то немногое доброе, что сделал на земле, в надежные руки? И в чьи именно? В руки Святополка? Увы, князь давно понял: его приемный сын любит лишь себя самого. А Руси нужен другой правитель, который будет заботиться о том, чтобы в ней царили мир и согласие, крепла Православная вера. И лучше Бориса это не сделает никто. А когда подрастет Глеб, он поможет старшему брату. Они оба станут хранителями и защитниками Русской земли.

Владимир встал, и, выйдя из опочивальни, направился к покоям Бориса. Подойдя к приоткрытой двери, он заглянул внутрь и увидел сыновей, склонившихся над лежащей на столе книгой. Заметив отца, Борис и Глеб почтительно встали.

— Что это вы читаете? — спросил князь Владимир.

— Житие равноапостольного царя Константина. — ответил Борис. — Правда, мы только что его дочитали. Вот это был человек! Представляешь, отец — сначала он был язычником. Но после чуда, которое с ним случилось, уверовал во Христа…

— А с тобой тоже было чудо? — спросил маленький Глеб, ластясь к отцу. — Скажи, ты тоже видел чудо? А какое? А где ты его видел? Расскажи, отец…

Борис глядел на них во все глаза. Он тоже слышал разговоры о некоем чуде, после которого его отец не только крестился, но стал совершенно другим человеком. Преобразился. — как сказал ему однажды старый боярин Добромысл, помнивший Владимира еще ребенком. Конечно, Борис не раз читал о подобных чудесах в житиях святых. Но одно дело — читать. И совсем другое — быть причастным чуду. Однако Борис не решался спросить отца — что побудило его стать христианином. Ведь не всякий человек решится поведать о случившемся с ним чуде. И угораздило же Глеба приставать с расспросами! Экий любопытный! Чего доброго, рассердит отца!

Но князь Владимир и не думал сердиться, а ласково потрепав Глеба по черным кудрям, сказал:

— Ты прав, сынок. Я и впрямь видел чудо. Вернее, несколько чудес. Кому-то хватает одного чуда, чтобы увидеть за ним Бога. А мне на это понадобилось много лет и много чудес. Как же я был слеп! Нет, не глазами — душой. Есть много вещей, которые делают нас слепыми и глухими к зову Бога. Зависть, злоба, гордыня… Я знаю это, потому что сам был таким… пока Господь не дал мне прозреть и увидеть Его. А как это случилось — о том я вам сейчас расскажу.

Старый князь обвел взглядом притихших сыновей и начал свой рассказ:

Глава 3. «Сын рабыни»

— Родился я не здесь, а на Севере, в псковской земле, в селе Будутино. Там и прожил лет до шести вместе со своей матерью, а вашей бабушкой Малушей. Ты-то, Глебушка, ее живой не застал, а вот Борис, наверное, ее помнит…

Борис и впрямь помнил свою бабушку Малушу. Хотя довольно смутно. Ему запомнилось лишь то, что бабушка была очень суровой и властной. Больше всего на свете она любила почет, и потому требовала, чтобы ее всюду носили в кресле и называли не Малушей, а на варяжский лад — Малафредой. Малушу-Малафреду считали вещей старухой и потому побаивались. Но страх и любовь — плохие соседи. И, возможно, единственным человеком на свете, который любил эту строгую и неуживчивую женщину, был ее сын — князь Владимир.

— До поры я не задумывался, кто я такой, — продолжал Владимир. — Как ни придавал значения и тому, что у моих сверстников были отцы, а у меня — нет. Пока однажды случайно не услышал разговор двух старых слуг:

— Мальчонка-то как на отца смахивает. Одно слово, княжич!

— Ишь, чего сказал! Княжич! Не княжич он, а… сын рабыни!

И такое презрение звучало в этих словах, что я заплакал и побежал к матери. Она обнимала и утешала меня, а я ревел от обиды за себя и за нее. Неправда! Эти люди врут! Моя мама не рабыня! Ведь мой отец — князь! Они же сами так сказали… Значит, я сын не рабыни, а князя!

— Они сказали правду. — глухо промолвила мать. — Ты и впрямь сын рабыни.

Я смотрел на нее во все глаза, не веря услышанному. Мать подняла меня, усадила на лавку, и, глядя на меня снизу вверх, повторила:

— Да, сынок, я рабыня. Но в тебе не рабская, а княжеская кровь. Твой отец Святослав княжит в Киеве. А твой дедушка Мал был князем древлян^[7]. Не случайно я назвала тебя Владимиром. Когда ты вырастешь, то тоже станешь князем, великим князем. И отомстишь тем, кто обездолил нас и сделал рабами. Поклянись, что ты сделаешь это!

Утирая кулаком слезы и шмыгая носом, я поклялся отомстить. Тогда моя мать сказала:

— Киевские князья — вот кто наши враги! Они заставили наш народ платить им дань. И все же мы еще долго оставались свободными людьми. Рабами нас сделала княгиня Ольга, мать Святослава! Так она отомстила нам за смерть своего мужа Игоря… только нам пришлось горше, чем ему!

Мать смолкла. Но тут же заговорила вновь, словно спеша поделиться со мной терзавшим ее горем:

— Обычно к нам в Коростень за данью приезжал воевода Игоря. Но однажды вместо него нагрянул сам князь с дружиной^[8]. Что они творили у нас! И дань собрали вдвое больше обычного. Да только Игорю этого мало показалось. Он вернулся с дороги и снова потребовал дани. Наши пытались убедить его, что он уже забрал все, что можно. Но Игорь не послушал их. И тогда старшие люди нашего народа собрались к моему отцу на совет:

— Что нам делать? — сокрушались они. — Мало ему того, что он уже взял у нас? А теперь отбирает последнее…

И тут кто-то тихо сказал:

— Если повадился волк к овцам ходить, то не уймется, пока всех не перережет.

— Если только его не убить его… — раздалось в ответ. — Что нам еще остается? Убьем волка. Авось другим волкам неповадно будет.

Однако напрасно мы надеялись, что смерть Игоря устрашит других охотников брать с нас дань. И напрасно мой отец посылал послов к Ольге, предлагая ей помириться с ним и стать его женой. Послы не вернулись…она их убила. А потом пошла на нас войной. Разве мы могли устоять перед ее войском? Нам пришлось укрыться в Коростене. Они все лето простояли под его стенами. Долго бы им еще пришлось стоять, если бы не хитрость этой Ольги! Она предложила нам мир в обмен на ничтожную дань: по три голубя да по три воробья с каждого двора. Как же мы радовались, что Ольга сменила гнев на милость! Но она обманула нас. Она велела привязать к каждой птице тлеющий трут, а потом выпустить их. И они полетели — назад в наш город. Коростень сгорел дотла. А те, кто не погиб в огне или от рук воинов Ольги, стали ее рабами^[9].

Голос матери дрожал. Но не от слез — от гнева:

…— Когда нас привели к Ольге, мой отец сказал ей:

— Ты победила нас. Об одном прошу: пощади моих детей. Ведь у тебя самой есть сын. Ради него не мсти моим детям! А со мной делай, что хочешь.

Она ответила:

— Как поступить с тобой, я еще подумаю. Что же до твоих детей, то можешь быть спокоен. Они будут жить — у меня в рабстве!

Вот так мы с братом Добрыней и стали рабами Ольги. Она не была к нам жестока. Особенно с тех пор, как съездила в Царьград к грекам и приняла их веру^[10]. Но что мне до того? Ведь я, древлянская княжна — всего лишь ключница киевской княгини. Я рабыня! Ольга отняла у меня родину, свободу, даже моих богов…да, там, в Царьграде, меня крестили. Так захотела моя госпожа княгиня Ольга! Она хочет, чтобы и другие принимали ее веру. Но ты будь верен нашим богам! Не принимай веру врагов, которые убили твоего деда и сделали твою мать рабой. И отомсти им!

Тогда я еще не знал, что горе и отчаяние помрачают разум человека. И поэтому верил всему, что говорила мне мать, и повторял вслед за ней клятву отомстить врагам. Так, лишь понаслышке зная свою бабушку, княгиню Ольгу, своего отца и своих братьев по отцу — Ярополка и Олега, я уже ненавидел их. В самом деле, что общего было между ними и мной — «сыном рабыни»?

Только однажды к нам в Будутино приехали посланцы от Киева. Они забрали меня у матери и отвезли в Киев, к тем, кого я ни за что на свете не назвал бы своими родными. Вот только они, похоже, считали иначе…

Глава 4. Волчонок

Я со страхом ожидал встречи с бабушкой, отцом и братьями. Потому что по рассказам матери представлял их чуть ли не чудовищами. Но они оказались самыми обыкновенными людьми. И встретили меня довольно приветливо.

— Вот ты какой вырос! — удивленно воскликнул при виде меня рослый усатый мужчина с длинным чубом на бритой голове и золотой серьгой в ухе. — Ну, здравствуй, сынок! Иди-ка сюда!

Но я стоял, не двигаясь с места, и исподлобья разглядывал незнакомца. Разумеется, я сразу понял, что это мой отец, князь Святослав. И все-таки я боялся его.

— Подойди сюда, внучек! — ласково звала меня стоявшая рядом с отцом невысокая пожилая женщина в темных одеждах. За ее спиной стояли двое мальчишек примерно одних лет со мной и с нескрываемым любопытством, хотя вполне дружелюбно, глазели на меня. Так вот они какие, мои бабушка и братья!

— Что же ты стоишь? — в голосе бабушки послышалось недовольство. — Какой дикий! Прямо волчонок!

— Полно, матушка! — усмехнулся мой отец. — Еще б ему не дичиться! Он же нас в первый раз видит. Ну да ничего, скоро привыкнет. На что уж зверь дикий, да и того приручают.

Да, вскоре я привык к новой жизни. И все же так и не сошелся ни с братьями, ни с бабушкой. Поначалу старая княгиня старалась приласкать меня. Кажется, она даже что-то рассказывала мне о своем Боге — Христе. Если бы я тогда прислушался к ее словам! Но ненависть делает человека глухим к добру. Видимо, вскоре бабушка поняла, почему я избегаю ее, и оставила меня в покое. Зато Олег и Ярополк не давали мне проходу. Они дразнили меня «волчонком» и «сыном рабыни», и частенько поколачивали. А я боялся дать им сдачи. Поэтому мне оставалось только утешаться мечтами о мести:

— Вы дразните меня волчонком. — шептал я, глотая слезы. — Что ж! Придет время, волчонок вырастет и станет волком. Дорого же вы тогда заплатите мне за свои насмешки!

Глава 5. «Негоже будущему князю быть рохлей и неумехой»

Но не думайте, что в ту пору я жил только ненавистью. Ведь человек не может прожить без любви. Вот и я в ту пору горячо, безраздельно любил двух человек. Прежде всего — своего отца Святослава. Для меня он был героем, воином без страха и упрека, лучшим из лучших. Я готов был часами слушать бесчисленные рассказы о его военных походах, о битвах, о победах. О том, как, отправляясь на бой с врагами, он посылал им весть: «иду на вас». О том, как он пренебрегал богатством и роскошью, подобающими князю, и больше всего на свете ценил воинскую доблесть и силу. Как же я хотел быть похожим на него!

Между прочим, мой отец был язычником. Как ни старалась княгиня Ольга уговорить его креститься, Святослав был непреклонен:

— Дружина засмеет! — отшучивался он. Впрочем, дело было не только в этом. Мой отважный отец искренне верил: прав тот, кто силен и смел. И презирал тех, кого считал слабыми:

— Как я могу поверить в Бога христиан? — говорил он. — Ведь Он дал Себя убить. Какой же это Бог? Вот если бы Он испепелил Своих врагов огнем, как наш Перун^[11] — другое дело… Да и вера эта — чужеземная. Неужели я ради нее пойду на поклон к грекам? Не бывать тому!

Увы, не только ненависть, но и гордыня мешают нам познать Истинного Бога!

Другим человеком, к которому я привязался не меньше, чем к отцу, был мой дядя Добрыня. Он был моим старшим товарищем, моим наставником, а иногда — и защитником. Благодаря ему я перестал быть робким, запуганным волчонком, и научился стоять за себя. Вскоре Олег и Ярополк убедились — больше они не смогут безнаказанно обижать своего младшего брата…

Именно Добрыня воспитал из меня мужчину и воина. Он научил меня обращаться с разным оружием, укрощать норовистых коней, рассказывал о повадках зверей и птиц, о том, как не заблудиться в дремучем лесу и в дикой степи. Не раз мы с ним отправлялись на медвежью или соколиную охоту. Кем бы я был, если бы не Добрыня! Ведь отцу некогда было заниматься мной: каждый год он отправлялся в поход: то на греков, то на болгар, то на хазар, то на вятичей. Поэтому-то дядя и взял на себя заботу обо мне:

— Учись, учись, племянничек, — добродушно смеясь, приговаривал он, когда пущенная мной стрела в очередной раз пролетала мимо цели, и я, кусая губы от досады, готов был отбросить прочь свой лук. — Негоже княжескому сыну быть рохлей и неумехой! Какой же из него тогда князь выйдет?

Как я благодарен своему дяде за эти слова и за эту науку! Ведь это он сделал из «сына рабыни» будущего князя. Мало того — благодаря Добрыне я стал князем. Но об этом потом. А пока расскажу вам о том, как в первый раз в жизни оказался свидетелем чуда.

Глава 6. Мальчик с уздечкой

В тот год Киев осадили печенеги^[12]. Вскоре в городе начался голод, а вслед за ним пошли разговоры о сдаче. А мой отец в это время находился за тридевять земель от нас, в недавно отвоеванном у болгар Переяславце на Дунае^[13]. Правда, на другом берегу Днепра стоял со своим войском воевода Претич. Но для того, чтобы пробраться к нему и попросить о помощи, гонцу из Киева мало было переплыть Днепр. Прежде ему нужно было пройти незамеченным через весь печенежский стан. Так что спасти Киев могло только чудо. Но разве чудеса бывают?

Каждый день я поднимался на городскую стену и с высоты смотрел на печенежское войско, по-хозяйски расположившееся внизу. И каждый день видел на стене свою бабушку княгиню Ольгу. Она стояла, прижимая к груди небольшой серебряный крест, и, глядя небо, где со зловещим карканьем кружились вороны, что-то шептала. Я догадывался, что она молит своего Бога о помощи. Однако помощь не приходила…и все-таки назавтра старая княгиня снова всходила на стену, чтобы снова взывать к Богу о спасении Киева. Я не понимал, на что она надеется? Мы обречены — не сегодня, так завтра Киев падет. Как когда-то пал Коростень.

Вот и в тот день моя бабушка, как всегда, поднялась на городскую стену. Но уже не сама, а опираясь на мою руку — с начала осады Киева старая княгиня сильно сдала. А на стене ее уже поджидали бояре. Судя по их лицам, они собирались сообщить ей нерадостные вести:

— Плохи наши дела, княгиня. — посетовал один из них. — В городе неспокойно. Говорят, если до завтра с того берега не подоспеет подмога, сдадимся печенегам. А кого послать к Претичу? Это ж верная смерть!

И тут тишину нарушил чей-то звонкий голос:

— Я пойду!

Мы обернулись. И увидели паренька лет четырнадцати, по виду, простолюдина.

— Я пройду! — повторил он.

— Как же ты проберешься к нашим? — спросила моя бабушка, с жалостью глядя то на мальчишку, то на печенежские шатры, за которыми поблескивал Днепр. — Они же тебя сразу схватят!

— Не схватят! — мотнул вихрастой головой паренек. — Где им! Я по-ихнему немного знаю. Прихвачу с собой уздечку и прикинусь, будто коня своего ищу. Так и пройду.

— Что ж, — промолвила бабушка. — Тогда ступай с Богом.

В ту ночь я не сомкнул глаз, чутко вслушиваясь в темноту. Ну и где же подмога? Как видно, моя бабушка-христианка напрасно надеялась на помощь своего Бога! Мальчишку поймали, и теперь нас уже никто не спасет! С этой мыслью под самое утро я задремал. Неожиданно меня разбудили оглушительные звуки труб и крики. Я вскочил с постели, стремглав взбежал на стену, пробившись сквозь толпу ликующих горожан, и увидел, как с того берега к нам плывут ладьи с вооруженными воинами. А печенеги удирают во все лопатки, бросая свои шатры. Что это? Неужели чудо все-таки случилось?

От волнения я лишь смутно запомнил, что было дальше. Бабушку, меня и братьев зачем-то повели на берег, к лодкам. Но почему? Ведь печенеги бежали. Тогда что же может угрожать нам?

Мы уже были у самых лодок, когда увидели печенежского всадника, несущегося на нас во весь опор. А ведь еще миг назад казалось, что опасность миновала. Рано же я радовался чуду — оно оказалось обманом!

Воевода Претич выступил вперед.

— Кто вы? — надменно спросил печенег, разглядывая нас с высоты своего гнедого жеребца. И я понял, что перед нами — сам их князь.

— Люди с той стороны Днепра. — спокойно ответил наш воевода.

— А ты не князь ли будешь? — на сей раз печенежский князь немного умерил свою спесь.

— Нет, — невозмутимо произнес Претич. — Я лишь один из его воевод. А князь наш идет следом с большим войском и вот-вот будет тут.

— Вот оно как… — протянул печенежский князь. — Тогда… будь моим другом.

С этими словами он спрыгнул с коня и протянул руку Претичу.

— Что ж, будем друзьями. — согласился воевода, подавая ему руку. И, получив от печенежского князя саблю и стрелы, вручил ему ответный дар: кольчугу, щит и меч. Вслед за тем печенег ускакал восвояси.

— Теперь они нескоро воротятся. — усмехнулся Претич. — Ишь, как перепугались! Видно, решили, что это князь с войском на них идет. Тоже мне, молодцы против овец! А вот кто настоящий молодец, так это тот паренек, что от вас прибежал звать нас на подмогу. Мал да удал!

Вот только в суматохе никто не удосужился не только наградить этого мальчика, но даже узнать его имя. Впрочем, разве мало на свете героев, чьи имена ведомы только Богу?

Глава 7. Из грязи — да в князи

Да, смелость этого мальчика и хитрость воеводы Претича спасли нас и Киев. Однако все мы понимали: радоваться еще рано. А что, если печенеги поймут, что их провели, и вернутся? Тогда нам несдобровать. Пожалуй, пока не поздно, нужно послать за князем Святославом. Полно ему воевать в чужих землях, когда на его родине хозяйничают враги!

Тем временем моя бабушка таяла на глазах. Осада Киева лишила ее последних сил. Однако она все-таки дожила до возвращения сына. Возможно, потому, что слишком хотела увидеть Святослава и сказать ему нечто очень важное для него:

— Останься здесь, сынок. Христом Богом прошу тебя — останься. Твое место здесь, в Киеве. — упрашивала умирающая княгиня своего воинственного сына.

— Нет. — резко ответил Святослав, и золотая серьга в его ухе тихонько звякнула. — Не по сердцу мне Киев! То ли дело мой Переяславец на Дунае. Там — середина моих владений. И чего только не везут туда! Из Греции — золото, вина, дорогие ткани. Из Чехии и Венгрии — серебро и коней. А из наших краев — меха и воск, мед и рабов. Нечего мне делать в Киеве! Я вернусь в Переславец.

— Что ж. — ответила Ольга. — Только подожди немного, сынок. Прежде схорони меня.

Через три дня моя бабушка умерла, завещав отпеть ее в церкви и ни в коем случае не справлять по ней языческую тризну^[14]. Тогда отец снова стал собираться в поход. А перед этим поделил свои владения. Старшему сыну, Ярополку, оставил Киев. А Олега послал к древлянам. Так мои братья по отцу стали князьями. Мог ли я, сын рабыни, мечтать о подобном счастье?

Но в этот момент снова случилось чудо. Точнее, не одно, а целых два. Одно из них произошло со мной, когда мы с отцом и братьями в последний раз вместе отправились на охоту. Но о нем расскажу позже, в свое время.

Что до другого чуда… Как раз в это время в Киев пожаловали новгородцы — просить себе князя:

— Если никто не пойдет к нам, сами добудем себе князя. — заявили они моему отцу.

Ох уж эти вольные новгородцы! Они ведь и впрямь сами добыли себе князя. Правда, был тот князь десятилетним мальчишкой — почти как ты, Глебушка. И как вы думаете, его звали? Экие же вы догадливые! Да, то был я, ваш отец.

А помог мне стать князем Добрыня. Когда Ярополк и Олег ответили отказом на просьбу новгородцев (в самом деле, разве могли они, прирожденные княжичи, променять стольный Киев на далекий Новгород!), дядя посоветовал им попросить себе в князья меня. Вот так я, сын рабыни, и попал, как говорится, из грязи да в князи. Впрочем, учиться быть князем мне приходится до сих пор.

Глава 8. Кудесник Немир

Я уже прожил в Новгороде около полугода, за которые успел осмотреть не только сам город, и его окрестности, но и не раз поохотиться в тамошних лесах вместе со своим дядей. Однажды, когда мы в очередной раз отправились на охоту, Добрыня сказал мне:

— Вот что, племянничек. Говорят, что здесь поблизости живет один кудесник по имени Немир^[15]. И будто нет для него тайн ни в прошлом, ни в будущем. Вот я и подумал: уж не наведаться ли нам с тобой к этому кудеснику? Вдруг он и нам что-нибудь такое предскажет? Хотелось бы знать, что с нами будет…

Разумеется, я согласился. Но не потому, что хотел узнать свое будущее. По правде сказать, мне просто было любопытно взглянуть на вещего кудесника. Хотя вправду ли он прозорлив? Поди проверь…

Похоже, дядя разделял мои сомнения:

— Только вот что я придумал. — заявил он. — Поедем-ка мы к нему вдвоем, да назовемся княжескими дружинниками. Угадает, кто мы такие: значит, он и впрямь прозорливый. А не догадается — значит, люди врут и сам он врет.

Увы, даже мудрый Добрыня не догадывался, насколько коварным бывает зло!

Жилище кудесника находилось на лесной опушке. Перед ним, в ограде, поверху украшенной черепами животных, стояло несколько деревянных изваяний, в одном из которых я признал Перуна. У их подножий, в круге, сложенном из камней, горел костер.

Что до самого кудесника Немира, то я ожидал увидеть перед собой дряхлого, седовласого старца. Однако перед нами стоял высокий суровый на вид мужчина лет пятидесяти, с длинными, черными волосами и бородой, чуть тронутыми сединой. На его плече сидел ворон и косился на нас блестящим черным глазом. И я, не боявшийся дикого зверя в лесу, отчего-то испугался этого человека.

— Кто вы такие? — строго спросил кудесник, внимательно разглядывая нас.

— Мы княжеские дружинники. — ответил дядя. — Вот, пришли тебя о нашем будущем спросить. Говорят, тебе будущее открыто…

Словно в ответ ему, ворон хрипло каркнул.

— Вот как… — произнес Немир, внимательно разглядывая нас (а, по правде сказать, одеты мы были куда богаче простых дружинников…). — Значит, князь хочет узнать свою судьбу? Так ли?!

Ворон снова закаркал. А кудесник уставился на меня так пристально, словно читал самые тайные мои думы. Как же я в этот миг проклинал свое глупое любопытство! Зачем только меня понесло к этому колдуну? Ведь, похоже, он и впрямь колдун, раз догадался, что я — не дружинник, а князь! От такого только беды ждать…

— Так слушай же, князь! — воскликнул кудесник, не спуская с меня своих горящих глаз. — Ты избран богами. Они вознесут тебя высоко…выше твоих дела, отца и братьев. Хотя разве они тебе братья? Они твои враги. Порази врагов — и великокняжеский престол будет твоим! Кто, как не ты, достоин им владеть!?

— Кар-р! Кар-р! — вторил ему ворон. А лики деревянных изваяний, казалось, зловеще ухмылялись в свете костра…

Обратно мы возвращались молча. Не знаю, что в это время думалось моему дяде Добрыне. А у меня не шли из головы слова кудесника: «порази врагов — и великокняжеский престол будет твоим»!

Так семя ядовитого растения, брошенное в землю, прорастает там, пока в свое время не даст смертоносные всходы…

Глава 9. «Брат на брата пошел»

Да, слова кудесника Немира запали мне в сердце. Тем более, что между мной и братьями никогда не было ни дружбы, ни согласия. Но все-таки мы были братьями, сыновьями одного отца. Нет, я не мог поднять руку на братьев! Конечно, из нас троих мне достался самый незавидный удел. Зато в Новгороде спокойней, чем в Киеве. Здесь я сам себе хозяин и князь!

Мог ли я знать, что вскоре мне придется бежать из Новгорода в чужие края!

Впрочем, сначала до меня дошли вести о гибели отца. Он погиб в сражении с печенегами. Рассказывали, будто их князь Куря велел сделать из его черепа чашу, и пил из нее на своих пирах. Какая страшная и бессмысленная смерть! Стоило ли искать себе славы и чести, сражаться и одерживать победы — чтобы сложить голову на чужбине, на радость врагам? Нет, ратные подвиги — не цель жизни. Слава обманчива, сила ненадежна, удача переменчива. И доказательство тому — судьба моего несчастного отца. Я хотел стать таким, как он. Но теперь изберу себе иную долю. Не стоит менять родину на чужие края. Где родился — там и пригодился.

Спустя три года после гибели отца до Новгорода донеслась новая черная весть. Ее сообщил мне верный Добрыня:

— Плохи дела, племянничек. — заявил он мне однажды, разбудив меня среди ночи. Только что прискакал гонец из Киева. Твой брат Олег убит.

— Кем? — спросил я, объятый зловещим предчувствием.

— Своим братом Ярополком. — ответил Добрыня. — Вот ведь дела какие. Брат на брата пошел. Что-то теперь будет?

Вслед за тем он поведал мне, что Олег во время охоты убил одного из приближенных брата. Отец убитого, старый воевода Свенельд, верно служивший еще дедушке Ярополка — князю Игорю, потребовал мести. Судя по всему, мои братья были далеко не так дружны, как казалось: Ярополк вторгся в удел Олега и возле города Вручего разбил его войско. Уцелевшие воины, сбивая с ног и давя друг друга, устремились под защиту городских стен. В этой сумятице и давке погиб Олег. Оплакав своего брата, Ярополк, тем не менее, забрал себе его владения.

— Вот я и думаю, племянничек… — завершил свой рассказ Добрыня, теребя седеющую бороду. — Как бы этот Ярополк теперь не захотел и Новгород заграбастать. Родного брата не пожалел — тебя тем более не пожалеет. Пожалуй, нам с тобой бежать надо. Куда? За море: в Швецию, Данию или Норвегу^[16]. Туда-то Ярополк за тобой не сунется — руки коротки.

В тот же день мы с Добрыней бежали из Новгорода. До сих пор не знаю — стоило ли это делать. Но я слишком боялся, что Ярополк отнимет у меня княжество. Возможно, я думал так потому, что в душе сам не прочь был захватить его владения. А вместе с ними — и великокняжеский престол.

В Норвегии мы прожили три года. За это время успели побывать во многих походах воинственных норвежцев. Но об этом — потом. Пока же скажу одно: за годы изгнания я убедился — нет на свете земли лучше нашей Руси!

Разумеется, я успел основательно подружиться с норвежцами. В том числе и с их королем — Гаконом Могучим, который привечал и частенько нахваливал меня. В ту пору я был еще слишком молод и потому принимал его слова за чистую монету, не догадываясь о коварстве старого короля.

— Вот гляжу я на тебя, Владимир. — сказал он мне однажды во время задушевной беседы на пиру, хитро прищурившись и покручивая рыжий ус. — Гляжу и думаю — как это ты, такой храбрец, вдобавок, князь, можешь терпеть такое унижение? Да как же не унижение, если твоего брата убили, у тебя самого княжество отняли, а ты с этим смирился! Ан нет бы тебе восстановить справедливость: и удел свой вернуть, и убийцу брата покарать! Разве не обязан князь защищать правду и справедливость?.. Что? Дружины у тебя нет? Будет дружина. За таким храбрецом как ты, каждый пойдет….опять же, как не встать за правое-то дело…

Коварный совет короля Гакона пришелся весьма кстати. И возвращаясь на Русь вместе с наскоро набранной варяжской дружиной, я мнил себя мстителем за убитого брата, человеком, который собирается вернуть себе незаконно отнятое у него, защитником справедливости. Что ж, зло часто рядится в одежды правды, и самая большая несправедливость творится под предлогом борьбы за правду-истину…

Глава 10. «Ты этого хотел?»

Разумеется, первым делом я вернулся в Новгород. Оказалось, что городом управляли люди Ярополка. Я прогнал их восвояси:

— Идите к моему брату! Пусть он знает, что я против него вооружаюсь, и готовится отразить меня!

Однако я не сразу пошел войной на Ярополка. А прежде посватался к его невесте Рогнеде.

Она была дочерью Рогволода, варяга, княжившего в Полоцке. Но молва об ее красоте, уме и гордости дошла и до Новгорода. Правда, я знал, что Рогнеда просватана за Ярополка и вот-вот должна была состояться их свадьба. Но тем больше мне хотелось жениться на ней. Чем я хуже своего брата? Рогнеда будет моей. Потому что так хочу я.

Только девушка ответила мне отказом:

— Не хочу стать женой сына рабыни, а хочу за Ярополка.

Гнев обуял меня, когда посланцы пересказали мне ответ полоцкой княжны. Эта гордячка горько пожалеет о своих словах! Она не хочет стать женой сына рабыни? Что ж! Тогда она станет его рабыней! Как моя мать была рабыней Ольги и Святослава! Я отомщу Рогнеде за свою обиду…горько ж она заплатит за это!

…Князь Владимир смолк, словно собираясь с силами для дальнейшего рассказа. Потом, не глядя на притихших Бориса и Глеба, заговорил снова:

— Дети мои, никогда не давайте волю гневу. Гнев не творит правды…он творит только зло. Рогнеда стала моей женой. Со временем даже полюбила меня. Но могла ли она забыть, что я захватил Полоцк и убил ее отца и братьев? Могла ли простить? Да и я не всегда был добр к ней. Потому что считал ее своей пленницей, своей добычей. Бывало, я надолго покидал ее, увлекшись какой-нибудь красавицей. Однажды, уже будучи киевским князем, после долгой разлуки с Рогнедой, по дороге с охоты я заглянул в гости в ее терем, стоявший близ Киева. А ночью, во время грозы, проснувшись от удара грома, увидел, как она заносит надо мной нож. Рогнеда не стала отпираться — да, она и впрямь хотела убить меня. Ведь она меня любит, любит, несмотря на то, что я убил ее близких… а я забыл ее, забыл нашего маленького сына Изяслава…зачем тогда мне жить? Зачем тогда ей жить?

И я опять дал волю гневу и велел Рогнеде готовиться к смерти. Назавтра, с мечом в руке, я пришел в ее покои. Рогнеда выполнила мою волю: оделась в такое же платье, как в день нашей свадьбы. Она без страха смотрела, как я подходил к ней… Но тут позади меня раздался голос маленького Изяслава:

— Отец, ты здесь не один!

После этого я не решился убить Рогнеду. Пусть лучше ее судьбу решит суд. Разумеется, окончательное решение приму я. И все-таки пускай мои бояре решат, какой участи достойна Рогнеда.

— Ты должен покарать ее по всей строгости, князь! — сурово произнес кудесник Немир. С тех пор, как я призвал его в Киев, Немир стал одним из моих ближайших советников, но вскоре счел, что вправе повелевать мной. — Рогнеда хотела убить тебя. За это она сама заслуживает смерти! Долг князя — карать злодеев!

— Но разве князь должен только наказывать? — возразил ему Добромысл, старый боярин, служивший еще моей бабушке, княгине Ольге. Добромысл был христианином и не скрывал этого. На советах он говорил редко, больше молчал и слушал других. В отличие от Немира, Добромысл не давал готовых советов — обычно он задавал вопросы, над которыми мне приходилось думать. Но решение, принятое после таких раздумий, всегда оказывалось правильным. — Разве князю не пристало быть милостивым?

— Это по твоей вере так! — вскинулся Немир. — Вот сам и живи по ней, да помалкивай, а нас не учи! Мы другим богам молимся и законы у нас другие. Милость — удел слабых! А у нас главное — справедливость!

— Что ж, тогда рассудим по справедливости. — не сдавался Добромысл. — Положим, что Рогнеда виновна. Но заслужила ли она за это смерть? А чем виновен ее сын Изяслав? Справедливо ли за проступок матери сделать сиротой ее ни в чем неповинного ребенка?

— Правда! — поддержали его другие бояре. — Ребенок-то в чем виноват? За что ж страдать безвинному дитяти? Прости ее, князь, прости ради сына!

Они были правы. И тогда я помиловал Рогнеду и разрешил ей уехать в родной Полоцк. Время лечит. Пусть живет там и забудет обо мне.

Но я отвлекся — теперь начну рассказ сначала.

…Захватив Полоцк, я пошел на Ярополка. Среди его приближенных отыскался предатель: он-то и уговорил брата сдаться. Ярополк пришел ко мне с миром — и был убит. Это сделал не я — но все же смерть брата на моей совести.

Я смотрел на его тело…и тут мне вспомнились слова Ярополка, которые он сказал старому Свенельду, оплакивая своего брата Олега, ставшего жертвой мести:

— Смотри! Ты этого хотел?

Мог ли я радоваться, что стал великим князем такой страшной ценой? Увы, если человек ищет во всем только собственной выгоды, то в конце концов ужаснется тому, что натворил!

Глава 11. «Я хочу знать истину»

— А что было дальше? — спросил Глеб. В самом деле, почему отец снова замолчал? Когда же он расскажет о чуде, после которого принял Крещение?

— Дальше… — задумчиво произнес князь Владимир. — Дальше я стал княжить в Киеве и делать все, что положено князю. Воевал с камскими болгарами, с печенегами, с ятвягами, что живут на Немане, с ляхами, у которых отнял несколько наших городов, захваченных ими при Ярополке. Ну, а когда возвращался в Киев с богатой добычей, привезенной из чужих краев, с обильной данью — начинались пиры да веселье. Рекой лились заморское вино и хмельной мед — из турьих рогов пил я их вместе с моими верными дружинниками. И певцы-гусляры воспевали наши победы, величали меня Красным Солнышком, а дружину мою — богатырями, удалыми добрыми молодцами, чьи луки натянуты, колчаны отворены, сабли изострены, и мчатся они по бранному полю, как быстрые парды, ища себе чести, а князю — славы^[17].

Разумеется, я был убежден, что все эти победы мне даровали боги. Потому что хорошо помнил слова кудесника Немира из новгородских лесов: «ты избран богами». И я велел поставить в Киеве изваяния Хорса, Дажьбога, Стрибога^[18]…и много кого еще. А над ними возвышался Перун с серебряной головой и золотыми усами. Этим идолам приносились жертвы. И вот однажды…

«И не было до тех пор на Руси столь мерзостного идолослужения. А из христиан тогда — кто бежал, кто скрывал свою веру, а кто и изменил ей… Ибо ярились язычники на христиан, и гнали их, и разоряли Божии храмы»… — вспомнился Борису рассказ боярина Добромысла, того самого, что мудрым советом спас от смерти несчастную Рогнеду. Старый боярин умер, когда Борис был еще ребенком, однако успел рассказать маленькому княжичу о многих событиях, очевидцем и участником которых он был…. Но почему же Бог не защитил тех, кто за веру в Него терпел гонения от язычников? Почему не совершил чудо?

— …Однажды, — отвлек юношу от раздумий голос отца, — я с победой вернулся из очередного похода. И разумеется, первым делом решил принести благодарственную жертву богам. Вот только какую? Пожалуй, стоит посоветоваться об этом с Немиром. Кудесник наверняка знает волю богов лучше меня.

— Великая победа, князь. — льстиво заявил мне Немир, когда я пришел к нему за советом. — Потому и жертва должна быть великой. Пусть бросят жребий на юношей и девиц: на кого он падет, того и принесем в жертву богам.

Кудесника поддержали старцы и бояре, жребий был брошен и пал на юношу Иоанна, сына варяга Тура, который, как и многие его соплеменники, долгое время служил в Византии, в императорском войске, и принял там крещение с именем Феодора^[19]. Теперь я понимаю — жрецы наверняка подстроили то, что жребий пал именно на Иоанна — он, как и его отец, был христианином. Могли ли служители ложных богов не желать его смерти?

— Радуйся, Тур, твоего сына боги избрали в жертву себе! — сказали Феодору посланцы жрецов.

— Я не Тур, а Феодор! — ответил он. — А боги ваши не боги, а деревяшки. Руками людей они вытесаны, сегодня есть, а завтра сгниют. Есть Один Истинный Бог — Тот, Кого почитают греки. Он создал землю и звезды, луну и солнце. И человека создал Он, а не ваши рукотворные боги. Да и какие они боги? Они бесы. Не отдам сына своего бесам!

О том, что было дальше, я узнал от Немира:

— Князь, он отказался исполнить волю богов! Мог ли я скрыть это от народа? Нашим долгом было покарать смутьяна. Не так ли? Мы явились к его дому, выломали ворота. Этот Феодор стоял на крыльце вместе с сыном. «Отдай мальчишку в жертву богам!» — потребовали мы. «Если ваши боги и впрямь боги, пусть кто-нибудь из них сам придет и возьмет моего сына. — ответил он. — А вы за них что хлопочете?»

— И что же? — спросил я. — Что же случилось дальше?

— Мы убили их. — раздраженно ответил кудесник. — Что еще мы могли сделать?

После ухода Немира я долго размышлял над его рассказом. И чем дольше раздумывал, тем больше мне казалось, что этот Феодор-варяг был прав. Почему наши боги сами не пришли за избранной жертвой? Не захотели? Или не смогли? А отчего бы им было не явить свою силу? Однако Феодора и Иоанна убили не боги, а люди. Что еще они могли сделать? Но тогда… что если мы верим в ложных богов?

В этот миг мне вспомнился давний случай из детства. Я обещал рассказать о нем: вот теперь и настало время.

Это случилось незадолго до того, как отец поделил между нами своим владения. Мы вместе отправились на охоту. И тут Ярополк с Олегом в очередной раз стали смеяться надо мной:

— Что, волчонок, спорим, ты не одного зверя сам добыть не сможешь! — ехидничали они. — Где тебе? Таким, как ты, только коров пасти!

Я рассердился. Посмотрим, что они скажут, когда я вернусь к ним, с ног до головы обвешанный добычей! Небось, лопнут от зависти. Отстав от отца и братьев, я в одиночку углубился в чащу, чувствуя себя героем, грозой лесных зверей. Еще не зная, что вскоре сам едва не стану их поживой.

Увы, я так увлекся охотой, что сам не заметил, как заблудился. Тем временем начало смеркаться, и я испугался не на шутку. Но напрасно я пытался отыскать дорогу в лесу, напрасно звал на помощь: темнота сгущалась, а вместе с ней — и мой страх.

А потом вдалеке раздался волчий вой. Вскоре показались и сами волки. Они окружили меня. Конечно, я был не безоружен: при мне были лук со стрелами и даже маленький топорик. Но что может сделать перепуганный ребенок, оказавшись один на один с волчьей стаей? Разумеется, только молиться о чуде. И я взмолился богам…кого только из них не просил я тогда спасти меня! А волки подходили все ближе и ближе. Вот их вожак уже изготовился к прыжку — и вдруг рухнул наземь, пораженный стрелой. Что было дальше — не помню.

Когда я очнулся, то увидел, что сижу верхом на коне. А правит тем конем рыжеволосый юноша, по виду — отцовский дружинник, из варягов. В расстегнутом вороте его рубахи виднелся янтарный крестик. Рядом с ним ехали еще двое вооруженных всадников, постарше годами. Рядом с ними бежал крупный лохматый пес, из тех, с которыми охотятся на волков.

— Очнулся! — улыбнулся мой спаситель, заметив, что я открыл глаза. — Ну все, княжич, теперь страшное позади. Слава Богу, мы вовремя подоспели!

— Кто ты? — спросил я.

— Федор! — улыбнулся он. — А прежде Туром звали.

Как я в ту пору жалел, что ничем не могу вознаградить его за спасение! Но со временем позабыл об этом человеке. И вот теперь мне подумалось: уж не был ли Феодор-варяг тем самым Федором, который тогда спас меня от смерти? И вот теперь его убили… Это ли моя награда ему?

Но почему он был так уверен, что Бог христиан — Истинный Бог? Где истина? Я хочу знать ее!

Тогда я отправился к Добромыслу и сказал ему:

— Я хочу знать, во что верят другие народы. Пусть придут и расскажут мне об этом. Потому что я хочу знать, где истина.

Глава 12. «Умудрил его Господь»

Вскоре после этого ко мне стали являться чужеземные гости. Разумеется, кто-то из них пришел по зову Добромысла. А кто-то пожаловал и сам, надеясь обратить меня в свою веру. Ведь я был великим князем, владыкой земель, простиравшихся от Киева до Балтийского моря^[20]. Неудивительно, что многим хотелось сделать своим единоверцем правителя столь большого государства… Что поделать: люди слишком часто ищут своего…

…Борису вспомнился рассказ Добромысла о том, как отец беседовал с посланцами из разных стран об их вере. Старый боярин знал тех беседах не понаслышке — в свое время он был их очевидцем:

«-Первыми пришли волжские болгары. А были они магометанами^[21]. Поначалу вроде бы заслушался их князь. Да и то сказать — красно они говорили. Да и понятно: всяк кулик свое болото хвалит… Потом, смотрю, начал князь хмуриться. Видно, не все речи чужеземцев ему по нраву пришлись. Однако смолчал он. Но когда завели болгары речь о том, что по их вере запрещено пить вино, тут уж князь не выдержал. И сказал им так:

— Какое же на Руси веселье без чары доброго вина? Не ведется у нас иначе. А без веселья как и жить?

И ушли болгары в свои степи ни с чем. За ними латиняне^[22] пожаловали. И ну разливаться соловьями — свою веру расхваливать:

— А каковы заповеди вашей веры? — спросил князь.

— Заповеди наши не тяжки, — отвечали латиняне. — пост по силе, а можно и без него обойтись… пусть человек живет, как хочет, лишь в Бога веровал, да все творил во славу Божию. — Видно, надеялись они прельстить нашего князя тем, что может он и дальше жить, как жил, по своей воле, лишь бы только их веру принял. Только он с ними еще строже обошелся, чем с болгарами:

— Идите прочь, отцы наши не принимали веры от римского папы! — И убрались латиняне несолоно хлебавши — да и скатертью дорога!

Вслед за ними еще одни пришли, из Хазарии^[23]. Тоже свою веру нахваливали, мол, она-де самая правильная, да лучше ее на свете нет. Только князь наш их возьми да спроси:

— А где ваша земля?

Тут они и давай юлить. Мол, за грехи отцов наших землей нашей нынче христиане владеют, а мы по всему белу свету рассеяны… Тогда князь им в ответ:

— Как же вы других учите, если сами своим Богом отвергнуты да по чужим странам рассеяны? Или хотите, чтобы и с нами то же случилось? Идите прочь!

Стою я, слушаю, как князь с ними беседует, а сам дивлюсь его мудрости. Как сумел он отличить, где правда, а где обман, где красивые слова, а где истина?! Не иначе, как вразумил его Господь!»

…-Последним пришел философ из греческой земли. — донесся до Бориса голос отца. — И запали мне в сердце слова его. Много говорил он о жизни и смерти, о добре и зле, о бытии всего мира, и о Боге, что тот мир сотворил. А еще о том, как некогда ослушались люди Бога и подпали под власть зла. И тогда Господь явился в мир и Сам Себя принес в великую жертву за спасение людей. Не потому, что был слаб, как считают иные. А потому, что любил людей, да так сильно, что ради них по доброй воле пошел на смерть, воскрес со славой и вознесся на небеса. Но настанет день, когда снова явится Господь в мир. И будет судить каждого человека по делам его.

Тут показал мне тот философ изображение Страшного суда. И ужаснулся я, видя вереницу грешников, с плачем идущих в вечную погибель. Что если и я окажусь среди них? Ведь среди тех, кто, ликуя, восходит в райские обители, мне нет места…

— Крестись, и ты будешь среди них! — воскликнул грек, показывая мне праведников, входящих в двери рая.

— И тогда ты крестился? — спросил маленький Глеб, уже предвкушавший рассказ о чуде.

— Нет. — ответил князь Владимир. — Потому что в тот миг я подумал о своем народе. Могу ли я, познав истину, оставить его во тьме? Но захотят ли они покинуть эту тьму? Ведь, хотя моя бабушка Ольга и крестилась, немногие подданные последовали примеру своей княгини. Даже ее сын предпочел остаться язычником. Как же поступить мне? Как убедить свой народ взыскать истины?

— Подожду еще немного креститься. — сказал я греку-философу. А сам созвал на совет бояр и старцев и сказал им так:

— Приходили ко мне люди из разных стран. И каждый свою веру хвалил. Наконец, пришел один из греческой земли и говорил, будто тот, кто примет их веру, если и умрет, то снова воскреснет и будет жить вечно. Что вы скажете мне на это? Чья вера лучше?

— Княже, — ответили бояре. — То не дивно, что всякий свою веру хвалит. Своего никто не хулит. А если хочешь узнать, чья вера лучше, пошли своих людей в те страны — пусть посмотрят, как разные народы служат Богу. Лучше раз увидеть, чем сто раз услышать. А там и решим, чья вера лучше.

Я последовал их совету и послал десятерых именитых и мудрых людей к болгарам, немцам и грекам с наказом разузнать, как в их странах люди молятся Богу. Когда же мои посланцы вернулись, я вместе с боярами и старцами выслушал их рассказ:

— Ходили мы к болгарам, смотрели, как они молятся в своих храмах, и нет у них веселья, только печаль великая. Нехорош их закон. Потом пошли мы к немцам, и видели в их храмах многие службы, а красоты не видели никакой. Когда же пришли мы в Царьград к грекам и ввели нас туда, где они своему Богу служат, не знали мы, где стоим, на земле или на небе. Потому что нет на земле такой красоты…не знаем, как и рассказать о ней. Одно скажем: служба их самая лучшая, и в их храмах Бог с людьми пребывает. Не можем мы забыть той красоты. Ведь, если попробовал человек сладкого, не возьмет потом горького. Вот и мы, узнав веру греков, иной веры не хотим!

Воцарилась тишина. Похоже, бояре были потрясены рассказом наших послов. Но все они слыли людьми славными и разумными. Как можно было им не поверить?

— Если бы плоха была вера греков, разве приняла бы ее княгиня Ольга? — раздался в тишине голос Добромысла.

— А ведь и правда! — согласились бояре и старцы. — Правда, княже! Бабка твоя Ольга мудрейшая из людей была. Она-то уж знала, какая вера правая — вот и поехала в Царьград, вот и крестилась!

— Где же мы примем крещение? — спросил я бояр.

— Где тебе любо. — ответили они. И я понял, что мои приближенные совершили свой выбор веры. Такой же, как и я.

Глава 13. Бог есть любовь

— И тогда ты отправился креститься к грекам? — спросил Глеб. — А куда? В Царьград?

— Нет, — ответил князь. — Не в Царьград. Видишь ли, Глебушка, греки — народ гордый. Даже моя бабушка Ольга, «царица руссов», как они ее называли, целый месяц ожидала на своих кораблях, пока ее соизволит принять греческий император. И была очень обижена этим^[24]. Мне не хотелось такого унижения. Вот я и надумал, так сказать, завоевать христианскую веру^[25]. И тем самым получить право держаться с греками на равных. Собрав большое войско, я пошел на их город Корсунь и осадил его. Однако тамошние жители храбро защищались, и долго бы я простоял под стенами Корсуни, если бы не отец Анастас. Да-да, тот самый, что служит в Успенской церкви. Он пустил в наш стан стрелу с письмом: «за вами, ближе к востоку, находятся колодцы, а от них идут в город подземные трубы; перекопай их и перейми воду».

Я последовал этому совету и вскоре Корсунь пала. Тогда я послал весть к греческим царям Василию и Константину:

— Взял я ваш славный город. Слыхал же я, что есть у вас сестра-девица по имени Анна. Если не отдадите ее за меня, сделаю с вашей столицей то же, что с Корсунью.

Конечно, мои предки не раз ходили на Царьград. В том числе Олег, прозванный вещим, родич убитого древлянами князя Игоря. Рассказывали, будто он в знак победы над греками, даже прибыл на царьградских воротах свой щит^[26]. Но все-таки никто из наших князей не осмеливался просить (да что там — требовать!) руки греческой царевны. Однако в то время царям Василию и Константину было не до гордости: один из полководцев поднял против них бунт. Разумеется, с одним врагом справится легче, чем с двумя. Поэтому они дали согласие выдать за меня свою сестру. С одним условием — я крещусь. Но ради этого я и шел воевать Корсунь.

Я чувствовал себя победителем. Свершилось! Сын рабыни стал великим князем. А теперь он еще и породнится с гордыми греческими императорами. Как видно, не меня нарекли Владимиром — владыкой мира! Кто из моих предков-князей добился такой великой славы и чести!

Однако моя радость оказалась преждевременной. Внезапно я разболелся глазами и ослеп, в одночасье превратившись из победителя — в побежденного. Ведь теперь все мои победы не значили ровным счетом ничего. В самом деле, какая от них польза беспомощному слепцу? И за что мне эта кара? Кто наслал ее на меня? Бог греков? Или те ложные боги, которым еще совсем недавно я поклонялся?

Мне приходил на ум последний разговор с Немиром. Незадолго до того, как я отправился в поход на Корсунь, разгневанный кудесник вбежал ко мне в покои:

— Что я слышу, князь? — возмущенно спросил он меня. — Ты и впрямь решил предать наших богов?

— Отречься от ложных богов. — поправил я. — Да, это правда. Ведь теперь я познал истину и хочу последовать ей и креститься.

— Вот как! — злобно крикнул кудесник. — А ты не боишься гнева наших богов?

— Вспомни Феодора и Иоанна. Кто их убил? — спросил я Немира. — Это сделали ты и те, кто пошел за тобой. Но не ваши боги. А ведь если бы они были на самом деле…

— Так слушай же, князь! — прошипел побледневший от ярости кудесник. — Боги вознесли тебя высоко — но ты оказался неблагодарным. Ты предал их. Знай — они отомстят тебе за это! Отомстят!

И вот теперь мне пришли на ум угрозы Немира. Неужели мне и впрямь отомстили его боги? Точнее, бесы, как называл их варяг Феодор. В этот миг я понял, какая страшная сила ополчилась на меня… что я мог сделать, чтобы устоять перед ней? Разве человек может в одиночку противостоять этой силе? Нет, она сокрушит его, как сокрушила меня…

— Княже, прибыла царевна Анна. — отвлек меня от горестных раздумий голос слуги. Но я молчал. В самом деле, что теперь мне до этой девушки, которая наверняка ненавидит меня. Ведь ее, словно пленницу, привезли сюда, чтобы насильно отдать в жены чужаку, врагу…почти как когда-то мою мать Малушу. Бог христиан, что же мне делать? Они называют Тебя Светом — просвети же мою тьму! Защити меня!

…— Она послала сказать: если хочешь исцелиться — крестись скорее. — донесся до меня голос слуги.

Эти слова были для меня словно молния, блеснувшая в кромешной тьме. Я вспомнил еще одно имя Бога, в которого веруют греки — Любовь^[27]. Да, так тогда говорил мне грек-философ: «Бог есть любовь». Выходит, эта девушка, царевна Анна, любит меня! Потому-то она и дает мне совет не медлить, а поскорее прибегнуть к помощи Бога христиан и креститься. Ибо верит: тогда Бог совершит чудо и исцелит меня…

Князь смолк. Борис и Глеб смотрели на отца, не решаясь прервать его молчание. Потому что понимали: человеку нелегко говорить о чуде, которое случилось не с кем-то из его ближних — с ним самим.

…-Меня под руки привели на городскую площадь, в церковь святого Василия. — заговорил наконец Владимир. — Нагим, как новорожденное дитя, вошел я в купель. Вокруг меня раздавались голоса, слышалось пение. Наконец епископ, совершавший крещение, коснулся моей головы и произнес:

— Крещается раб Божий Василий во имя Отца, аминь. И Сына, аминь. И Святаго Духа, аминь.

И тут перед моими незрячими глазами словно полыхнул огонь. Я зажмурился, а когда осмелился открыть их, то увидел…то понял, что прозрел.

— Я вижу! — вскричал я. — Теперь я вижу…теперь я знаю Истинного Бога!

Но это было не последнее чудо, которое случилось со мной. — промолвил Владимир, глядя на застывших в изумлении Бориса и Глеба. Ведь мало уверовать в Бога. Надо, чтобы эта вера окрепла, как крепнут крылья птицы, которая учится летать. Но тогда я еще не знал об этом, я радовался исцелению, возвращению к жизни, а самое главное, тому, что Бог христиан теперь стал моим Богом^[28].

Глава 14. «На этих горах воссияет благодать Божия»

Я крестился не один. Это сделали многие из моих дружинников. Ведь мое чудесное исцеление совершилось на их глазах. Могли ли они, став свидетелями такого чуда, не уверовать во Христа? А затем нас с царевной Анной торжественно обвенчали. И, хотя прежде я любил многих женщин и имел от них детей, ни с кем из них я не был так счастлив, как с нею — моей женой во Христе. В качестве свадебного дара я вернул братьям Анны город Корсунь. Впрочем, все-таки взяв с города выкуп, какого прежде не брал с греков ни один из русских князей. Те брали золото, шелка и оружие. А я взял святыни: мощи святого Климента и его ученика Фива^[29]. Взял я также церковные сосуды и иконы…а в придачу — несколько древних бронзовых статуй. Уж больно они мне понравились, особенно четверка коней, что сейчас стоит возле Успенской церкви — прямо, как живые…

Теперь можно было подумать и о возвращении домой. Правда, по просьбе греческих императоров я задержался и хорошенько проучил их взбунтовавшегося полководца. Поделом досталось смутьяну! Ну, а потом мы отправились назад в Киев. Но я вез на Русь не только свою юную жену и ее свиту, но еще и нескольких греческих иереев^[30], в том числе отца Анастаса, который (почему — Бог весть!) помог нам взять Корсунь. Ведь своих священников у нас было слишком мало…

Пока мы плыли в Киев, умный и общительный отец Анастас рассказывал мне о Христе и о Его учениках — апостолах, которые проповедали Евангелие в разных странах. От него я узнал много такого, о чем стоило призадуматься.

— А ведомо ли тебе, княже, — спросил он однажды, — что ученики Спасителя побывали и в ваших краях?

— Как это? — удивился я. — Неужели?

— Да, в ваши края приходил сам святой апостол Андрей Первозванный^[31]. — ответил отец Анастас. — Когда он собирался отправиться в Рим, то сперва пришел к нам в Корсунь, а оттуда направился вверх по Днепру, пока не дошел до тех мест, где сейчас стоит твой Киев. И, увидев тамошние горы, сказал своим ученикам:

«-Видите эти горы? На них воссияет благодать Божия, и будет здесь великий город со множеством церквей».

Потом он взошел на те горы, благословил их и поставил там Крест. И вот теперь сбывается пророчество святого Андрея. На твоей земле, княже, воссияет благодать Божия!

Я слушал отца Анастаса, и мне казалось — это Бог говорит его устами. Что ж, да свершится Его воля. Святой Андрей принес в нашу землю семя Христовой веры. А я насажу эту веру на Русской земле!

Глава 15. На земле и на небе — радость

В Киеве меня ожидала торжественная встреча. Меня радостно встречали бояре и старцы, знать и простолюдины, мужчины, женщины и дети — казалось, мне навстречу высыпал весь город. И в первых рядах толпы стоял старик Добромысл. От радости он помолодел лет на десять. Зато кудесник Немир словно в воду канул. Похоже, он затаил на меня злобу и вынашивал планы мести. Впрочем, теперь я уже не опасался его угроз. Потому что убедился — добро сильнее зла.

Разумеется, первым делом я крестил всех своих детей. В том числе — детей Рогнеды. Вслед за ними приняли крещение и те из моих приближенных, кто до сих пор еще оставался язычником. Теперь настала очередь киевлян. Но я не хотел силой заставлять их креститься. Пусть они тоже совершат свой выбор веры. А для начала нужно уверить их — прежде они поклонялись ложным богам. И я приказал своим людям свергнуть идолов, изрубить их в куски, а затем сжечь. Главного же из них — Перуна — привязать к хвосту коня и, для пущего бесчестья стегая прутьями, стащить с горы в Днепр. Пусть люди видят и убедятся — все эти годы они верили ложным святыням!

Вот уже изваяние Перуна рухнуло в волны Днепра и медленно поплыло по течению. И тут на верху обрыва появился Немир. Сейчас в кудеснике не осталось и следа прежней спеси — он казался жалким, обезумевшим стариком. Ведь вместе с идолами пришел конец и его власти над нами. Мог ли Немир, привыкший к безраздельному господству над людьми, пережить гибель своих ложных богов и, самое главное — собственное падение?

— Выплывай! Выплывай, Перуне! — отчаянно закричал он. Но течение уносила идола все дальше и дальше. И тогда, словно желая остановить его, кудесник бросился с обрыва в днепровские волны…

Владимир смолк, заметив страх в глазах маленького Глеба. Пожалуй, ему еще рано слушать такие истории… Князь улыбнулся, привлек мальчика к себе и сказал:

— А Перуна на другой день прибило к берегу возле села Пидбы. Собрался поутру один горшечник везти на базар свои горшки, принес их туда, где его лодка стояла, смотрит — а у берега какое-то бревно на волнах колышется. Подошел он поближе, пригляделся — да это же Перун-батюшка! И что, ты думаешь, сделал горшечник? Взял багор да и отпихнул идола от берега. А сам приговаривал:

— Ты, Перунище, прежде у нас ел и пил досыта. А теперь пора и честь знать. Плыви-ка отсюда прочь, деревяшка негожая!

И поплыло бревнище-Перунище неведомо куда…

А потом я объявил, чтобы все некрещеные киевляне, от мала до велика, назавтра пришли на Днепр. Кто же не явится, будет мне враг.

На следующее утро народ повалил к Днепру^[32]. Разумеется, среди них были не только те, кто уже убедился в истинности христианской веры, но и сомневающиеся:

— Добро ли это — веру менять? — робко спрашивали они тех, кто шел рядом с ними. — Ведь от добра добра не ищут…

— Да какое ж это добро — ложным богам кланяться, а от Истинного Бога бегать? — слышалось в ответ. — Вон, князь наш и бояре уже крестились, а они-то поумнее нас с тобой будут. Нет, доброе дело твори смело, без оглядки да без лукавства! Идем с нами!

Друг за другом люди заходили в воду. Родители держали на руках своих ребятишек. По очереди киевляне подходили к священникам, и те читали над ними молитвы, нарекая их православными христианами. И казалось, небо и земля радуются нынешнему торжеству.

— Творец земли и неба! Благослови новых чад Твоих; дай им познать Тебя, Бога Истинного, утверди в них веру правую! — молился я за своих подданных. А теперь — и за своих единоверцев.

— Ныне отпускаешь раба Твоего, Владыко, по слову Твоему, с миром…^[33] — дрожащим голосом прошептал кто-то за моей спиной. Я обернулся — и увидел Добромысла. В глазах старика стояли слезы. Ведь он дожил до того счастливого дня, когда на его родной земле наконец-то восторжествовала истинная вера: вера Христова.

Глава 16. Новая жизнь

Вслед за тем я велел строить в Киеве православные церкви. На том месте, где недавно высился идол Перуна, возвели деревянный храм в честь святого Василия, в честь которого я в крещении был назван Василием. А на том месте, где когда-то стоял дом Феодора-варяга, я решил построить церковь во имя Успения Пресвятой Богородицы и отдать туда все святыни, привезенные из Корсуни. Да, дети мои, этот храм стоит на мощах мучеников, первых мучеников за Христа на нашей земле. Дай-то Бог, чтобы никогда не вернулись те времена, когда на Руси будет литься кровь православных христиан!

Правда, что таить, не все мои подданные крестились так же охотно, как и киевляне. В Новгороде было иначе…

Борис, внимательно слушавший рассказ отца, вспомнил, как однажды Святополк с какой-то стати завел с ним разговор о вере. Похоже, в тот день туровский князь выпил лишнего и потому изменил своей обычной скрытности:

— Верит наш народ в Бога, как же! Знаем мы, как он верит… Ведь разве он крестился по доброй воле? Как бы не так! Слыхал присловье — «Путята крестил мечом, а Добрыня огнем»? Вот и говори после этого, что наш народ в Бога не из-под княжьей палки верит! Сказки все это!

Борис запомнил эти слова. Да и потом еще не раз слышал поговорку про Путяту с Добрыней, не решаясь спросить у отца — правдива ли она. Но, похоже, теперь он узнает это…

Тем временем князь Владимир продолжал свой рассказ:

— Когда до новгородцев дошла весть о крещении киевлян и о том, что мой наместник Добрыня едет из Киева в Новгород со священниками и епископом, один из городских старшин, по имени Угоняй, поднял в городе бунт:

«-Не пустим сюда чужаков! — кричал он, разъезжая верхом по городу. — Пусть убираются восвояси! Не отдадим наших богов им на поругание! Постоим за них и за наш славный Новгород!»

Только объявится бунтовщик — всегда сыщутся люди, готовые его поддержать. Вот и у Угоняя нашлись сторонники: такие же смутьяны и горлопаны, как он. Они разобрали мост, ведущий в Новгород, а сами с оружием в руках, словно врага, вышли встречать Добрыню. А перед этим они разграбили его дом, убили его жену и нескольких родичей. Бог весть, сколько бы продолжалась смута, если бы мой воевода Путята с маленьким отрядом не пробрался ночью в город и не схватил Угоняя и кое-кого из его горластых и драчливых дружков. Да, когда Добрыня с Путятой усмиряли бунт, не обошлось без крови. Но большинство новгородцев крестилось по доброй воле. И сейчас не жалеют об этом.

Что до меня, то, решив все неотложные дела в Киеве, я отправился к Рогнеде. Потому что недавние события заставили меня взглянуть на многое другими глазами. И теперь я чувствовал себя виноватым перед этой женщиной — вот только удастся ли мне хотя бы отчасти загладить эту вину?

Рогнеда встретила меня спокойно, пожалуй, даже холодно. При ней находился один из ее сыновей — Ярослав, в крещении Георгий^[34], который от рождения не мог ходить. Неудивительно, что больной ребенок, неотлучно находившийся при матери, был ее любимцем. И платил ей ответной любовью.

— Отныне ты свободна. — сказал я Рогнеде. — Выбери себе жениха по сердцу из моих князей и будь с ним счастлива, как я с Анной.

— Я — княжеская дочь. — гордо выпрямившись, ответила мне бывшая полоцкая княжна. — И ничьей рабой не была и не буду. А коли дозволяешь ты мне избрать себе жениха — пусть будет им Сам Царь Небесный. Я уйду в монастырь, стану невестой Христовой. Иного жениха мне не надо.^[35]

Ярослав с восхищением смотрел на мать:

— Ты выше всех цариц и княгинь, мама! — воскликнул он. — Высок твой удел и благо тебе, что не хочешь ты иного!

Мы с Рогнедой замерли в изумлении: наш больной сын вдруг встал на ноги, хромая, подошел к матери и обнял ее. На наших глазах совершилось чудо. Впрочем, разве сын, так любивший и почитавший свою мать, не заслужил милости Божией?! Ведь Господь милует даже грешников…таких, как я!

Дети мои, если вы встретитесь с кем-нибудь из сыновей Рогнеды, помните: они — ваши братья! И любите их как братьев — Бог есть любовь.

…Что до моей матери — Малуши, то она, забыв свою обычную суровость, радовалась встрече со мной и жадно слушала рассказы о походе на Корсунь, о крещении и женитьбе на греческой царевне. Пожалуй, впервые в жизни я видел мать такой счастливой:

— Я знала, сынок, что ты будешь великим князем! — приговаривала она. — Да только ты еще дальше пошел. Шутка ли — с самим греческими императорами породнился! То-то бы порадовался твой дедушка Мал, что не угас род князей древлянских… Слава Тебе, Господи!

Бог дал матери и большее утешение: она дождалась рождения нашего с Анной первенца. Этим ребенком был ты, Борис… После этого моя мать окончательно примирилась с Богом и людьми и отошла ко Господу, уже не проклиная, а благословляя свою судьбу. Мир ее душе: при жизни ей довелось изведать больше горя, чем радости…

А тем временем жизнь в Киеве текла своим чередом. Строились храмы и обители, открывались школы, во все концы Руси отправлялись священники учить народ Православной вере. И, прослышав о чудных делах, творящихся у нас, приходили в Киев чужеземные князья. Кое-кто из них вернулся домой христианином^[36].

Не обходилось и без веселья: по воскресеньям и церковным праздникам я пировал в дружиной в своем дворце. А на моем дворе гулял-веселился народ. Как и прежде, на тех пирах рекой текли вино и мед, играла музыка, а певцы и сказители воспевали ратные подвиги славных витязей и подвиги Божиих витязей — святых. А больным и немощным угощение развозили прямо по улицам: пусть в день Господень каждый дом не будет обойден радостью!

Да, иной жизнью зажили мы с тех пор, как пришла на нашу землю Православная вера! Конечно, и прежде мы знавали радость. Однако можно ли было сравнить ее с радостью новой жизни –жизни во Христе!

Но все-таки и нас не миновали испытания.

Глава 17. Испытание

Я уже говорил вам, что прежде много воевал. Но теперь мне казалось греховным захватывать чужие земли и отнимать жизнь у людей — хотя бы и у врагов. Одно время я миловал даже отъявленных злодеев, пока не убедился: поступая так, я невольно потакаю злу… Тем не менее, я решил, что у меня найдется много дел и без военных походов. Буду укреплять границы, строить новые города. Если же пойду воевать, то лишь против тех, кто первым нападет на Русь. Ведь такая война будет справедливой.

Однако кое-кто из наших соседей счел мое миролюбие за слабость. И спустя четыре года после моего крещения на Русь пожаловали печенеги. Наши войска встретились на реке Трубеже: на одном берегу стояли мы, а на другом — они. А между нами мирно текла река…

Тем временем к берегу подъехал печенежский князь. Рядом с ним на могучем коне скакал широкоплечий воин исполинского роста. Один вид его внушал страх: каков-то он окажется в бою?

— Послушай, князь! — закричал печенежский князь, увидев меня. — Ты, небось, хочешь мира, верно? Так вот, видишь моего богатыря? Если кто из ваших его одолеет, клянемся три года не воевать с вами. А если наша возьмет: не обессудь — мы три года тебе покоя не дадим. Ну как, согласен?

Но никто из моих воинов не захотел вступить в единоборство с печенежским богатырем. Мне оставалось только молить Бога о помощи. Увы, чем дольше я молился, тем больше мне казалось — Господь не слышит меня. А может, это сбывается проклятие кудесника Немира? В это время во мне в одночасье ожили все прежние сомнения. Я чувствовал себя оставленным всеми…и, что самое страшное — покинутым даже Богом. Что для человека может быть страшнее этого?

— Княже. — вдруг донесся до меня голос верного Добрыни, сопровождавшего меня в том походе. — Тут тебя один старик спрашивает…

— Кто он? — встрепенулся я. Потому что первым делом мне подумалось — уж не Немир ли вернулся, чтобы увидеть, как сбылось его проклятие, и порадоваться этому? Но нет, мертвые не воскресают…разве только мы, христиане, воскреснем в иной жизни. И передо мной стоял совершенно незнакомый мне старик-простолюдин. Кто же он? Зачем пришел? Неужели ради того, чтобы сразиться с печенежским богатырем? Вот уж и впрямь — богатырь выискался! Такому силачу только в обозе и место, за лошадьми приглядывать!

— Княже. — серьезно и с достоинством вымолвил старик. — Я здесь с четырьмя сынами. А младший мой сынишка, Микитка, дома остался, за хозяйством смотреть. Так вот что я тебе скажу: младшенького моего с детства никто не смог одолеть. Раз я бранил его, а он в то время мял бычью кожу…мы, видишь ли, кожемяки^[37]… Так он как схватит эту кожу, да как разорвет пополам! Пошли за ним, князь! Авось, с Божией помощью, он и печенега одолеет!

Разумеется, я послал своих людей за младшим сынишкой старика-кожемяки. Но, увидев перед собой невысокого паренька совсем не богатырского вида, снова усомнился. Это же совсем ребенок! Где ему справиться с великаном-печенегом?

Похоже, смышленый парнишка угадал мои думы:

— Князь! — сказал он, смело глядя мне в глаза. — А вдруг мне будет не по силам одолеть того печенега? Прежде испытай меня. Нет ли тут где-нибудь быка, да чтоб побольше да посильнее? Пускай его на меня выпустят. Справлюсь с ним — авось и с печенегом совладаю!

Мы с изумлением смотрели, как этот неказистый на вид Микитка на ходу остановил разъяренного быка, мчавшегося на него во весь опор. На другой день он вышел против печенежского витязя. Увидев своего противника, тот закатился в смехе, и хохот его был подобен рокоту грома:

— Это и есть твой богатырь, князь? Ха-ха-ха! У тебя, что, получше никого не нашлось? Видать, совсем плохи твои дела, если ты против меня такого комара выслал! Да я сейчас эту мошку на одну руку посажу, а другой прихлопну! А вслед за ней и всех вас! Ха-ха-ха!

Печенеги ответили ему дружным хохотом. Но уже через миг они испуганно охнули, а потом в ужасе побежали прочь. Потому что маленький Микитка одолел насмехавшегося над ним исполина. Как тот мальчик по имени Давид, о котором мне рассказывал отец Анастас, с Божией помощью победил чужеземного витязя Голиафа^[38]. Выходит, зря я чувствовал себя оставленным Богом. Он услышал меня и спас всех нас! Как спасает всех, кто верует в Него. Конечно, не всегда он исполняет наши молитвы так, как того хотим мы. Только не зря сказано: подумаешь — горе, а раздумаешь — власть Господня.

На месте, где Микитка победил печенежского богатыря, я велел заложить город и назвал его Переяславлем, в честь нашей победы. А старого кожемяку в награду сделал своим боярином. Сыновья его, все пятеро, теперь служат в моей дружине^[39].

Слыхали былины про Никиту-кожемяку? Так ведь сложены они о Микитке… Да мало ли у нас таких мальчишек, готовых встать на защиту Руси? И они не переведутся никогда, как не престанет на нашей земле и Православная вера.

Глава 18. Утро нового дня

Словно в ответ князю, за окном послышалось:

— Бом-м! Бом-м!

Князь Владимир подошел к окну и распахнул его. В горницу ворвался свежий, холодный ветер, заиграл огоньком лампадки, висящей в красном углу, разрумянил лица Бориса и Глеба. А за окном постепенно светлело небо, и вдали на горизонте алела полоска утренней зари. Выходит, они не заметили, как проговорили всю ночь. И вот теперь звон колоколов Успенской церкви возвещает им — настало утро^[40].

— Солнце всходит! — удивленно произнес маленький Глеб, глядя на разгорающуюся зарю. Борис молчал. Юноше думалось: что-то принесет всем им новый день?

— Солнце… — повторил князь Владимир, положив руки на плечи сыновей. — А Вы знаете, что Христа, Бога нашего, называют Солнцем Правды? Святой Апостол Андрей предсказал Его восход на нашей Руси. Княгиня Ольга первой просветила ее светом христианской веры, как освещает мир утренняя заря^[41]. Феодор и Иоанн освятили ее мученической смертью. Я же лишь продолжил начатое ими. Теперь настает ваш черед хранить и приумножать Православную веру на нашей земле. Это я завещаю вам^[42], дети мои.

А тем временем солнце всходило все выше и выше. И плыл над Русью колокольный звон, возвещая утро нового дня.

Святый равноапостольный великий княже Владимире, моли Бога о нас!