На мосту самоубийц

Это была обычная городская река, закованная в бетон, отравленная городскими нечистотами и мутная от тюремного заключения в мегаполисе. Но было одно особое место, у самого истока, куда ещё не проникали ни грязь, ни муть, ни серость, ни тлен человеческих поступков. Известный архитектор выстроил над рекой диковинный мост, готовый раскрыть объятия молодым влюблённым и начинающим великим поэтам. А власти города наложили запрет на любое строительство в этом районе, дабы не оскорблять величия природы и в будущем выстроить здесь или посёлок для элиты, или какой-нибудь мини-парк, привлекающий и местных жителей, и туристов, и деньги в казну города. Однако в один далеко не прекрасный день репутация этого романтического места была безнадёжно испорчена. С новенького моста в прозрачную воду бросился никому не известный человек. Спасти его не удалось, тело обнаружено не было, и чёрные слухи и сплетни зловещим облаком накрыли и мост, и реку, и берега. Ни один влюблённый не сможет шептать прекрасной девушке на ушко о свадебном путешествии, если оба будут знать, что где-то внизу, возможно, плавает утопленник.

И вот в один колдовской лунный вечер у реки, не сговариваясь, сошлись трое. Они не были знакомы, но мгновенно уловили на лицах друг друга какую-то особую печать. Каждый втайне надеялся, что непрошенные соседи не выдержат и уберутся с вожделенного моста, но никто не уходил. Луна в драпировке лохматых туч казалась жёлтым совиным глазом, пристально наблюдавшим за странной компанией и делавшим свои выводы.

Повинуясь внезапному порыву, первый из незнакомцев обратился к непрошенным сотоварищам, причём его глухой голос ломался и срывался, как у подростка:

— Надеюсь, никого не смутит, если я прыгну в воду?

— Ну а Вас-то что подвигло на самоубийство? — отозвался приятным баритоном самый высокий.

— Ишь ты, — хмыкнул третий, — и вы все туда же. В кино бы увидел — ни в жисть не поверил.

Первый из говоривших был невысоким худеньким субъектом с бледным лицом и кругами под запавшими глазами. Под ними залегли мазки кисти художника, известного под псевдонимом Смерть.

— Эти мясники дали мне полгода. Максимум, — просипел поблёкший.

— Братки? — сочувственно и удивлённо осведомился второй.

— Нет, люди в белых халатах. И… какая это будет жизнь: боль и участь отщепенца, от которого все шарахаются. У меня СПИД.

Бритоголовый машинально отшатнулся, но потом, вспомнив, с какой целью он сам стоит на мосту в лунную ночь, придвинулся обратно.

— А меня вот свои же приговорили, — печально проговорил он, — конец будет, типа того, быстрым, но бесславным и болезненным. И главное: у меня нет времени ни на алиби, ни на бегство, ни на юридические прыжки и уловки.

И он грязно выругался. От этой фразы, ставшей уже привычной, мрак сгустился ещё больше. Дорогой пиджак, так старательно пригнанный по фигуре, обвис и казался поношенным и грязным. Мощный торс на глазах оплывал, а его хозяин неимоверно быстро старел и горбился.

— Нет, лучше я сам. Здесь, мне верный человек шепнул, особое место. Вода, вроде, спокойная, а где-то посередине… как в Бермудском треугольнике: секунда — и нет человека. Ну а ты, тоже решил эту канитель прекратить? — спросил он у третьего собеседника.

— Это неважно, — отрезал тот, но, увидев изумление на лицах сотоварищей, махнул рукой:

— Просто уже устал от бессмысленности. Я военный. Строил-строил свою жизнь, а что толку? Родине классные спецы не нужны, жена, оказывается, пока я интернациональный долг выполнял, на мои же денежки в моей же квартире свила себе гнездо с другим соловьём. По ночам война снится, а из-за ранения со мной никто контракт не заключит. Я либо пойду черепа проламывать, либо свою голову сверну.

Все трое молчали, уставившись в манящие воды реки, а кто-то неведомый, казалось, шептал им: «Ну же, скорее, несколько секунд — и все твои печали «под тёмною водой»! И всё закончится. Не будет ни боли, ни страха, ни терзаний. Вода сомкнётся — и больше ничего не будет!»

— Да врёт он, старый лжец, — раздался негромкий старческий голос, — ничего у вас, детушки, не закончится. Только начнётся. И так, что ни в какой сказке не скажешь, ни в каком вашем ужастике не покажешь.

Как незнакомый старичок возник среди трёх самоубийц, непонятно: то ли подошёл тихонечко, то ли из воздуха внезапно материализовался. Но отчаявшиеся люди почему-то не удивились ни его появлению, ни умению читать мысли, словно так и должно было быть, словно лимит странных и загадочных совпадений ещё не исчерпался и неизвестно, когда ему придёт конец.

Лицо у старичка было какое-то светлое, чистое, глаза ясные, а в голосе ощущались и властность, и мудрость, и сила, и знание.

Всем троим почему-то захотелось сделать для старичка что-то хорошее. Словно было очень важно, запомнит ли их этот древний старец, будто не было ничего важнее и необходимее.

Не сговариваясь, бритоголовый вынул из кармана бумажник, подумал-подумал — и отдал весь, не скупясь напоследок и даже почему-то нисколько не красуясь.

Бледный снял с пальца перстень, а бывший военный сдёрнул с плеч добротный плащ — уже начинало холодать.

С трепетом ожидая, что старичок откажется от подаяния, они облегчённо вздохнули, когда тот с поклоном принял все дары и сложил их в ветхую свою котомку. Окинув всех троих пристальным взглядом, он одёрнул свою тёмну одежонку («Ряса, кажется, называется», — тоскливо подумал военный), а старческий голос произнёс поистине загадочную фразу:

— Ну, вы, я вижу, твёрдо надумали. А передумаете — позовёте. Милостынька — она горы двигает. Да и день Ангела у вас. Помолюсь о душах заблудших.

— Вот-вот, помолись, батя, — выдохнул бритый.

— Помолюсь, чадо, пока можно, — смиренно ответствовал старец и, не отвечая на немой вопрос, застывший в глазах трёх самоубийц, произнёс: Хотите окунуться в небытие? Я вам помогу.

В следующий миг с моста, оттолкнувшись от перил, летели три тёмных силуэта. Ещё через миг вода, до поры до времени нежно и мирно поблёскивавшая в лучах красавицы-луны, вдруг с неистовой силой ринулась в их лёгкие, вытесняя последние остатки воздуха и отвоёвывая себе всё большую и большую территорию. Словно река вся напиталась злой энергией человеческой воли и в один миг из живой превратилась в мёртвую. А ещё через несколько мгновений все трое открыла глаза. И увидели, что находятся на самом дне, и ужаснулись содеянному, и поплыли наверх. Но когда один из них оглянулся, то издал крик, который привлёк остальных. Среди камней и водорослей лежали три утопленника. То, что осталось от бритоголового Серого, болезненного Сержа и по-военному подтянутого Серёги. И смотреть на эти жалкие останки было страшно.

В тот же миг все трое в безумной панике ринулись вверх. И пулей выскочили на берег недалеко от места, где хотели свести счёты с неудавшейся жизнью... а свели сами с собой.

Выбравшись из воды, они с удивлением осознали, что живы. Думают — даже яснее, чем обычно, видят — и значительно зорче прежнего, слышат — причём более отчётливо, чем в прошлом.

Но не успело чувство облегчения и неимоверной радости согреть их надежду, как её спугнули смрад, дикий визг, вой и, наконец, появление каких-то мерзких тварей. Часть из них бросилась на несчастных и схватила их, а один, самый омерзительный и неимоверно огромный, ходил вдоль образовавшегося строя, потирая руки. При ближайшем рассмотрении руки превратились в лапы с длинными когтями, а несчастные пленники поняли, что перед ними тот, в чьё существование они доселе не верили.

— Ну, что, шеф, этих на мытарства тащить или сразу к нам? — прохрипела вертлявая козявка, шнырявшая у нижних лап главного.

— Сразу. Эти сами себе приговор подписали. Обжалованию не подлежит. Тю-тю.

— Это замечательно! — юлил мелкий. — А то, сами знаете, какие накладки случаются. Недавно один (людишки таких называют теперь «новыми русскими») никогда не каявшийся мытарь избег справедливого возмездия! В недобрую для нас минуту он отдал набитый купюрами бумажник. И кому?! Горячо ненавидимому нами попу Амвросию.

— И ведь никто не принял во внимание, что был тот банкир в лёгком подпитии, а это значит, что трезвым он мог поступить и по-другому! — вставил реплику красноносый уродец, от которого несло нестерпимым перегаром. — Не для того я лично ему водки подливал! Жаль, не смог совсем напоить.

Главный нервно ходил взад-вперёд и напоминал Серому надзирателя, Серёге — главу банды, а Сержу — почему-то… фашиста времён Великой Отечественной. Но все трое понимали, что они себя обманывают: перед ними расхаживал самый настоящий бес. А это значило только одно: они всё же умерли, утонули, и сейчас их души трепещут в руках мучителей. «Бабушкины сказки» вмиг стали страшной и неотвратимой реальностью.

А бесы тем временем продолжали:

— А этот Амвросий… бумажник принял и, что бы вы думали, разделил всё отданное на три части. И вложил… в приют да в богадельню. А, что он для алтаря на оставшуюся треть купил, я и говорить не рискну. Ну… и в вечное поминовение включил, и со всеми своими подопечными о нём молился. А через неделю «нового русского» «новые кавказские» убили. И нам из-за этого кошеля вволю теперь над ним поиздеваться нельзя! А ко всем прочим несчастьям, поп тот узнал о катастрофе и теперь непременно станет этого мафиози отмаливать! И, что самое гадкое, один без корысти отдал, а другой без неё, родимой, теперь Небеса тревожить будет. Потому заключаю, что, от покойника, как понятно, никакой мзды не получишь!

При рассказе о «кошельке» в душе бритоголового ожила и затрепетала надежда. Словно лёгкая ласточка, принесла она весточку из другого мира, мира настоящей и непреходящей Весны.

Но тут главный злорадно прогромыхал:

— Ну, ничего. Здесь этот номер не пройдёт. У самоубийц обратного пути нет. Сами свою жизнь Распятому под ноги швырнули — считай, сами себя нам и отдали.

Миг — и ласточка-надежда безнадёжно оборвала свой недолгий полёт. Серый снова обмяк в руках мучителей.

— А то ещё был случай, — гнусил мелкий, словно в насмешку над обречёнными, — бабища одна… похвального поведения… из своего «мерса» в норковой шубе вышла, а на остановке её школьная подруга стоит. Пальтишко у богомолки на рыбьем меху, шапочка — так себе. Мёрзнет, автобуса ждёт.

И ведь не было никакой необходимости так себя мучить. Незачем было трёх щенков рожать! Уж не мы ли подсказывали людишкам средства предохранения от сопливой мелюзги, а этой, можно подумать, больше всех надо было!

Так вот, дурища наша богатая эту свою подругу всё же увидела, хоть мы ей рекламой глаза и мозолили. Охи-ахи. В ресторан повела. Потом домой к себе потащила. Шмоток целый пакет надарила, да ещё и наврала, что малы, дескать, хоть выбрасывай.

А та… как посмотрела на шикарную квартирку, как глянула на ручку без обручальной бирюльки, как соотнесла машину-брюлики-обстановочку с упорным молчанием по поводу места работы… так и схватила подругу — и потащила в храм. И вещи забыла. Тоже, вишь, пожалела (бесёныш смачно сплюнул зелёной вонючей жижей).

А там другой наш враг непримиримый — Мишка, поп тамошний — как назло, шёл бабку исповедовать. Так ведь задержался, исповедь принял, грехи отпустил, епитимью наложил…

Беса буквально корёжило, он становился всё мельче и всё противнее:

— А на следующее утро дурища наша бывшая в магазин поехала. Она ведь ходить-то, почитай, разучилась. А на пути — малец. И выбор-то был: ну, переехала бы его, ну, откупилась бы… а она (мелкий скрежетал зубами-клыками до искр, летящих во все стороны) в дерево влетела. И всё. Собой пожертвовала, мальца спасла, с исповедью подсуетилась! Даже шмотки подаренные, той подругой так и не полученные, зачлись! Вот ведь обидно!

Перед мысленным взором Серёги встал его любимый немецкий плащ, подаренный неизвестному старцу. И доброе лицо отца Михаила, о котором он слышал столько хорошего.

— Да, плохо, — подытожил главный. — Но самоубийцы, хвала нашему Хозяину, ещё не перевелись. Эти сами любую помощь отвергли. Ни записки, ни отпевания, ни все прочие вражеские происки им теперь не положены. Вечность, без права переписки!

Бесовское войско загоготало. А Сергей понял, что действительно совершил непоправимое!

Главный перешёл поближе к третьему обречённому, а мелкий продолжал юлить и прогибаться, причём в прямом смысле этого слова:

— А вот… тоже совсем недавно. По их летоисчислению — всего век назад… с моим хвостиком.

Серж вздрогнул.

— …Артистик один, эгоист порядочный, наш, вроде, человек, а поддался глупому суеверию. Пошёл на чудотворный образ смотреть (последние три слова дались бесу с видимым трудом, но он был обязан описать место сражения). И увидел там тётку.

Ревёт в три ручья — разливается. Ему бы внимания не обратить, а этот лопух с расспросами пристал. Ну и выяснил. На нашу голову. У этой бабы, видите ли, малец помирал. Доктора два дня давали.

И хорошо. Мелкого бы мы потеряли, а мамаша бы точно в уныние впала, а там и до богохульства, или ропота, или отчаяния с самоубийством недалеко. Все варианты хороши.

Так вот, она у этой иконы молилась. И вымолила-таки. Жив её щенок. А отблагодарить нечем. Можно подумать, Той, Которая там изображена была, деньги нужны или бирюльки. Да и монахи там, — бес заскрежетал зубами и снова сплюнул, — не подступишься нашему брату.

А наш клиент вдруг взбрыкнул. «У меня, мол, ничего нет, — говорит, — а перстенёк… вот, почитатели подарили, его берите. Будет и от меня подарок. Вы на маменьку мою умершую похожи. Тоже богомолка была».

И ведь что противно (в этом месте бес скорчил такую гримасу, которой некоторые современные юмористы, возможно, просто рукоплескали бы, так она была трагична и смешна), такую квартирку этому прощелыге приготовили, так его окручивали… А тут — перстень, золото, наше, казалось бы, оружие…

— Знаю, — рявкнул главный, — дальше началось такое, что и вымолвить страшно. В эпоху Нашей Великой Революции матросики начали драгоценности с иконки той сдирать. А этот малахольный рядом оказался, так он про всю свою разгульную жизнь забыл и про идейки современные — и защищать полез. Ну и…

Бес только лапой корявой махнул.

— Эх, ладно, там промахнулись, здесь восторжествуем.

— Не восторжествуете, нас старец вымолит, — сказал вдруг Серёга.

Но ответом на эту смелую реплику был поистине сатанинский хохот.

Придвинув к лицу Сергия свою зловонную рожу, бес плевать в его лицо ядовитые слова:

— Э, нет, шалишь! У самоубийцы обратного пути нет. Даже если наступит ваш так называемый Страшный Суд, в тартарары вы трое полетите вместе с нами. Хотя, мы, естественно, этого Суда никогда не допустим. И в последней битве исход тоже предрешён. Видимый мир катится по нашим рельсам и играет по нашим законам, значит и Невидимый нам покорится.

Вы не сумасшедшие, за себя отвечаете! Вот и ответите. Сами свой путь выбрали. Сами! Это не ваш Бог наказывает человека. Это человек наказывает себя. Сам делает свою душу такой, что она после смерти либо притягивается и порабощается адом, либо возвращается к своему Богу.

Да и что там, в пресловутом раю, ждёт нас с вами, с грешниками? Огонь сжигающий. Мы там с вами не выживем. Это праведники там благоденствуют, а вам — в другую сторону. Благоденствия не обещаем, но… мало не покажется.

— Да если бы мы знали… — вырвалось у Серого.

— Знали? — бес гнусно захохотал и придвинулся к лицу пленника…

…В этот момент раздалось ржание коней, и к месту событий стало приближаться сияющее облако. Из него выехали несколько сверкающих ангелов с мечами в руках. На головах у всех всадников сияли золотые нимбы, а по бокам летели и заливисто смеялись маленькие крылатые существа, немного напоминающие амурчиков. За спинами ангелов развевались пышные пушистые крылья, а в руках они держали какие-то свитки.

— Оставьте этих людей, исчадия ада! — грозно воскликнули сияющие.

Однако бесы не спешили освобождать пленников. Они явно тянули время и препирались со светящимися всадниками. Тогда главный ангел затрубил в какой-то немыслимый рог, и воинство помчалось на гнусных противников. После короткого, но ожесточённого боя отряд бесов, захвативших троих Сергеев, дрогнул, смешался, превратился в большой ком, чем-то напоминающий шаровую молнию, и укатился прочь.

— Бог вас любит, — сладко пропели ангелы. — Он освобождает вас! Он когда-то взял на себя бремя ваших грехов, а теперь вы спасены! Выберете одну из трёх дорог в райские владения и смело идите навстречу своей вечности!

И мгновенно перед тремя растерянными и оглушёнными душами материализовался огромный валун, навевавший явные ассоциации с былинами и сказками. На одной из дорог стояла юная женщина немыслимой красоты, на другой глаз притягивали сияющие плитки с золотом, на третьей гостей ждал богато сервированный стол, буквально прогибающийся от яств.

Серж метнулся было к столу, но, увидев, с каким огорчением смотрит на него юная красавица, махнул рукой — и стремительно кинулся к ней.

…Тонкий стан весь развернут к бегущему, волосы, струящиеся до пят и переливающиеся всеми цветами радуги, змеятся где-то у ног, нежнейший макияж и тонкие длинные ухоженные ногти, похожие на лепестки алых роз, создают аромат зрелой и опытной дивы. Полная грудь при неимоверно тонкой талии и неправдоподобно длинных ногах, огромные изумруды глаз и большой красивый рот, живущий, казалось, своей жизнью — всё это приправлялось таким взглядом, что Серж ни минуты не сомневался в своём выборе.

— Выходит, правда, что существует рай с гуриями! — в восторге подумал он, летя к своей мечте на всех парусах.

Сергей, однако, взглянул на красотку не только с пренебрежением, но и с омерзением. Он не раз встречал женщин, стремящихся к подобному идеалу, и не раз видел, какие несчастья они приносили тем, кто с ними сталкивался: несчастным обманутым мужьям, брошенным жёнам, обольщённым и покинутым мужчинам, на глазах превращавшимся в несчастных неврастеников или в тени с больным отрешённым взглядом. Даже если такая обольстительница будет с ним всегда рядом и никуда не денется, он не хотел бы разделить с нею вечность. Любимая жена была нежной и милой, с глазами, в которых плескалась улыбка, с добрыми умелыми руками и светлой, умненькой головкой. Она не признавала макияжа и была свежа и прекрасна и в стареньком халатике, и в вечернем платье. При взгляде на неё щемило сердце, и хотелось совершить какой-нибудь подвиг… И только потом она стала совсем другой… Что же касается стола и золота? Нет, увольте. Он сел не землю около камня…

Серый, конечно, выбрал путь со слитками. Он шёл по нему с чувством достоинства, но твёрдо и непреклонно, дабы никто его не смог опередить.

— А ты? — с нетерпением воскликнул ангел, глядя прямо в глаза Сергею.

— А я подожду старца, — упрямо ответил тот.

И в этот момент он увидел, что ломящегося стола на предназначенной ему дороге уже нет. Вместо него стояла настоящая летающая тарелка, а перед ней… Перед ней стояли и махали ему рукой настоящие инопланетяне. Всех видов, о которых только знало человечество. От людей с неправдоподобно большими головами и невероятно умными лицами до причудливых живых роботов. Были даже монстры, но они жались где-то в сторонке, явно обезвреженные и прирученные высокоразвитыми гуманоидами. Машинально, почти по привычке, из любопытства — но Сергей пошёл к НЛО. Он, казалось, уже забыл, как в детстве горел желанием вступить в контакт с жителями других планет, а теперь вот вспомнил. Но на середине пути Серёга всё же засомневался: среди гуманоидов стоял… их старец, только не в старенькой ряске, а в слепящем глаза одеянии. На голове его тоже красовалось нечто, напоминающее нимб.

Нет, такого смешения Сергей уже не выдержал. Он почему-то почувствовал, что старца здесь нет и просто быть не может. А потом яркой молнией мелькнули воспоминания о том, как любимая прабабушка как-то раз охарактеризовала его любимых инопланетян, и он закричал так, что, казалось, разорвет свои уже не существующие лёгкие:

— Бесы! Это бесы!

В этот же миг все участники спектакля: от лже-старца до ангелов и инопланетян — приняли свой настоящий облик. Серёжа повернул обратно, но его всё же схватили и швырнули к летающей тарелке.

Дива, которую Серж, к счастью, не успел поцеловать, преобразовалась в омерзительную бесовку. Её волосы змеились уже настоящими гадами, маникюр превратился в окровавленные загнутые когти, прелести стали жирными и отталкивающими, кожа — зеленовато-серой и морщинистой, груди провисли до колен, подобно омерзительным мешкам. Лицо её заставило бы отшатнуться самого стойкого, а запах духов сменился непереносимой вонью, издаваемой трупом.

— Ну и зря, — процедил один из бесов, — при жизни она вас таких пачками бросала, потом поклонилась истинному богу, после смерти дослужилась до того, что теперь стоит на одном уровне с низшими ангелами Сатаны. А это для человека немало, скажу я тебе.

И не было понятно, лжёт ли нечистая сила, по своему обыкновению, или правду говорит. Да и не до того было несчастному, чтобы в эти слова вслушиваться. Демон ли в это чудовище оборотился, или правда, что человек может до беса опуститься при контакте с нечистью… Главное, что чудовище было поистине омерзительно и при этом имело право мучить душу и издеваться над ней.

Бесиха повернулась к буквально парализованному Сержу и протянула к нему хищные крючковатые пальцы… Она с видимым удовольствием начала окунать его в зловонную жижу, приговаривая:

— Очень ты человечиной пахнешь, красавчик, а вот мы сейчас тебя и помоем.

В открытый рот кричащего Сержа заливалась неимоверная гадость, но бывшую красавицу это явно не смущало.

В этот момент на Серого нагрузили немыслимый мешок с золотом, а потом пинками и палками погнали его вперёд по выбранной дороге. Там высились огромные пирамиды, которые какие-то несчастные рабы строили из кусков чистого золота. Используемые фараонами не только в качестве гробниц, но и в самых настоящих мистических целях, пирамиды, даже маленькие игрушечные фигурки, всегда привлекали нечистую силу. Серому популярно объяснили, что для разнообразия он будет тащить и шлифовать мокрым песком многотонные глыбы для пирамид. Не один, конечно, здесь таких навалом. А значит, будет пить и есть на золоте, как и было обещано.

Инопланетяне же тем временем потащили Сергея к операционному столу, переговариваясь о каких-то опытах:

— Тысячелетиями изучаем этих людей, а всё не надоест.

А, глянув на обезумевшего пленника, добавили:

— Чистый эксперимент всегда без анестезии.

Причём один из «инопланетян» шепнул:

— Ты не переживай, твои друзья тоже обделены не будут. У нас справедливость! Равноправие и вечная свобода… Для нас, конечно же!

И в этот момент все трое, не сговариваясь, закричали, вкладывая в этот отчаянный вопль всю свою страдающую душу:

— Господи, помилуй!

Словно память предков, бездонная генетическая кладовая, вдруг начала открываться, и спрятанное в ней сокровище засияло, как солнце. Словно грязная пелена атеизма и маловерия спала в один миг с глаз, и человек предстал таким, какой он есть: ищущим защиты у Отца Небесного. В минуты опасности слетает с нас шелуха и наносное… Поэтому даже в обезображенной тьмой неверия России звучала в сороковые замечательная поговорка: «На войне атеистов нет».

Неизвестно, на что надеялись души обречённых самоубийц, но на бесов этот вопль произвёл поистине необыкновенное действие. Они отпрянули и истаяли, словно последние струйки тумана в лучах рассвета.

А ещё через секунду трое Сергиев снова стояли на мосту перед старцем и смотрели на него широко, до боли, распахнутыми глазами.

Не сговариваясь, они начали ощупывать сначала своё тело, а потом и одежду. В том мире телесная оболочка исчезла, и все они выглядели как-то не так, не так, как обычные люди. Но события развивались настолько стремительно, что не оставляли надежды как следует рассмотреть и осознать всё увиденное, прочувствовать и понять услышанное .

С огромным облегчением Сергеи обнаружили, что одеяния их явно не соприкасались с водой.

Но на эту, возникшую у всех троих, мысль старец печально покачал головой:

— Нет, чада, это был не гипноз. Православные бесовскими штучками никогда не занимаются! Господь повелел показать вам реальную картину вашей загробной участи, конечно, в доступных человеку образах. В виде слабой тени иной реальности. Готовы ли вы теперь отвергнуть Его бесценный дар и гордо удалиться в адские бездны?

Вместо ответа все трое буквально рухнули на колени. Из глаз Сержа лились потоком слёзы, бритоголовый в ужасе схватился за голову, а Сергей впился глазами в старца.

— Вижу, чада, вижу ваше раскаяние. В страшном грехе — помысле о самоубийстве и попытке его осуществить — вы сегодня же в Церкви покаетесь. Но помните, что теперь ваша задача будет настоящей, а не призрачной. Не тленное богатство и гибельные удовольствия, а спасение!

— Что нам делать, батюшка? — выдохнул с душевной мукой потрясённый Сергей.

— У вас два пути. Один — Божий, а другой собственный. Выберете второй — живите, как знаете.

— Как скажешь, батя, так и сделаем, — твёрдо и уверенно ответил за всех Серый.

— Ты, — ответил ему старец, — пойдёшь к бывшим дружкам-товарищам.

Уловив смертный ужас во взоре недавнего бандита, мягко добавил:

— Тот, кто оклеветал тебя, убит, его козни раскроются. Грешником тем сейчас бесы занимаются. Ох, тяжко на мытарствах ему придётся, бедному. А деньги твои тебе отдадут.

При слове «деньги» Серый непроизвольно вздрогнул, буквально ощутив на плечах тяжесть слитков с золотом.

— Все, до копеечки, отвезёшь отцу Георгию в село Холмистое. Помогать ему будешь. А потом и отцу Сергию пригодишься.

Ты, чадо, не удивляйся, что я твоё родное село знаю. Господь всё откроет, когда нужно будет.

Там твоя прабабка век доживает, дочка священника репрессированного. Поможешь.

— Да уж, лучше там, чем бесам мешки таскать… Сделаю, — мотнул головой Серый.

— И Машеньке пособишь, тяжело ей с грузной соседкой приходится. В жёны её зови.

Совсем недавно Серый и помыслить не мог ни о роли сиделки при родственнице-старушке, ни о женитьбе на простой деревенской девушке. Но теперь он снова покорно кивнул. Какая бы жена ни была, а лучше жить так, как Господь велит.

Словно в ответ на эти мысли старец продолжал:

— Машенька-то сначала не согласится. Хороша она, молода, чиста. А «новых русских» как огня боится, но делать нечего. Воля Божия. Духовник её на брак благословит. А семья у вас будет замечательная, если с Господом в душе будете.

— Тебе, чадо, благословляю к жене вернуться.

На боль в глазах Сергея старец с любовью вымолвил:

— Сама придёт — не гони. Простишь её падение — прежней будет…Болезнь её поразила страшная, смертельная. Скажи: верить будет, покается — тогда Господь её и вылечит. А ты, отец Сергий, будешь жену вымаливать.

— Ты, — старец повернулся к Сержу, — вылечишься. Но срок жизни тебе положен маленький. С Богом будешь, так умрёшь без мучений и с чистой совестью. Это значит — с плачем о грехах и с покаянием, после исповеди и причащения. А сколько — не открою тебе. Не полезно сие.

И строго добавил:

— Зря ты учёбу бросил. Вернёшься, восстановишься, врачом будешь. Гематологом. И смотри, лечи тело, а напоминай о душе. Протяни руку отчаявшемуся, предостереги того, кто о самоубийстве может задуматься.

— А теперь, чада мои, — помолчав, сказал старец, — разрешу задать мне по тому вопросу, который каждого мучает. И довольно. Расстанемся.

— Почему в раю грешники жить не смогут, почему праведникам так благодатно в нём? — спросил Сергей то, о чём думал с момента пленения бесами.

— Сатана — отец лжи. Даже правду из уст слуг его слушать непозволительно. Это я тебе на будущее. Но ведь эту мысль ты и от других услышать можешь. Поэтому отвечу.

Что произошло вот с этими ягодами смородины, на которые лил дождь и сияло солнышко? Они расцветали и наливались жизнью. Сорви ягоды — и поставь в коробке под дождь или на солнышко. Что будет? Сгниют, испортятся.

Так и человек, оторванный от источника жизни, от Господа, уже не может воспринять ни благодать, ни любовь, ни спасение.

— А почему одни творят зло — и живут припеваючи, а другие — в нищете и неприятностях? Ведь те, вторые, живут правильно!

— Не все, не все. Малое стадо живёт праведно. А вот о первых скажу тебе. Ты ведь в лес за грибами ходил. Стоит такой великан — огромный гриб, богатый, сильный — а сорвешь… Черви точат! Гниёт заживо.

— Батюшка, а где мы ещё с тобой встретимся? — Серж задал свой вопрос и затаил дыхание.

— Да уж боле здесь не встретимся.

— Даже увидеть нельзя?

— Да я в храме всегда, куда твоя матушка ходит. Слева от алтаря всегда стою. Что нужно, придёшь на службу — попросишь. Но лучше всего запомни: прежде всего — проси только Господа. И Богородицу. А потом уж смиренного игумена.

В этот момент раздался звон церковного колокола. Он словно разбудил рассвет и разорвал ночную сеть, окутывавшую реку, город и мост с бывшими самоубийцами. Сверху небо ещё было тёмным и сумрачным, но чуть ниже уже окрасилось голубым и розовым. А остатки ночной синевы истаивали в свете ещё не видимого солнца. Невидимого, но угадываемого со всей определённостью. Ведь и на небе, и в истории человечества тьма всегда будет обречена на поражение…

…Обернувшись к золотым куполам, смиренный и кроткий игумен благоговейно перекрестился и поклонился. Сергий тоже взглянули на кресты и купола… А когда обернулись, то дивного старца уже не было.