Сказка про Жеребёнка,
который родился с крыльями

В одном лошадином табуне, очень далеко отсюда, там, где бескрайняя-бескрайняя степь венчается с бескрайним-бескрайним небом, родился Жеребенок с крыльями.

Ну, родился и родился. Чего не бывает на свете.

Крылатый Жеребенок рос, резвился со своими сверстниками жеребятами на бескрайних степных просторах, и все было в его жизни хорошо, пока не увидел его однажды старый Осел.

Этот Осел всю жизнь возил на себе одного очень почтенного аксакала. Осел покачал головой и сказал, что нужно показать крылатого Жеребенка людям.

Почтенный аксакал увидел крылатого Жеребенка, покачал головой и пригласил других еще более старых и еще более почтенных аксакалов.

Еще более старые и почтенные аксакалы смотрели на крылатого Жеребенка, сокрушенно качали головами, похожими на сухие коробочки мака на ветру, и говорили, что не было таких лошадей ни при отцах, ни при дедах, и что во всем виноват Белый Город, от которого все беды на земле.

Аксакалы грозили Белому Городу своими сухонькими кулачками, похожими на лапки богомолов...

И только один совсем уже старый Аксакал с лицом желтым, сухим и плоским, как лицевая сторона домбры, никому не грозил. Он сидел и улыбался. Он был настолько стар, что пережил все, даже самые мудрые слова, и теперь пребывал в еще более мудром безмолвии.

И только ветер, ночь и степь, только его старая домбра, помнили сухой и теплый, как сама степь, голос этого старого Аксакала, помнили его тихую песнь...

Но нет худа без добра. Так Жеребенок впервые задумался, зачем ему крылья? Он понял, что за ответом ему нужно идти в тот самый Белый город, о котором говорили аксакалы.

Так наш Жеребенок оказался в Белом Городе.

Город был пыльный, каменный, тесный и душный. Люди не обращали на Жеребенка никакого внимания и все спешили куда-то мимо, очень часто проносясь даже мимо самих себя...

И только Мальчишка, обыкновенный Мальчишка, который, прогуливая ненавистный урок, плелся себе куда-то со своей школьной сумкой и мороженным по диагонали через парк, обратил внимание на Жеребенка.

— Круто! Какие классные крылья!

Тогда и остальные люди заметили Жеребенка.

К Жеребенку подошел директор зоопарка, завел его в пустую клетку, которую тут же запер на замок. А на клетку повесил табличку: «„ПЕГАС“ (жеребенок с крыльями). Руками не трогать, бесплатно не кормить и не фотографировать».

И весьма довольный, будто сделал хорошее дело, пошел по своим делам.

А Жеребенок остался в клетке.

В неволе Жеребенок затосковал и впервые пожалел о том, что родился с крыльями. Он никак не мог понять, для чего нужны ему эти крылья, которые приносят одни неприятности. Вернее, он знал, что крылья нужны для полета. Он часто с завистью смотрел на птиц, исчезающих в бездонном небе. Но кто научит его летать? Он был, хоть и быстроногим, но все-таки скакуном, а совсем не птицей. Он, как и все лошади, боялся того Обрыва, которым заканчивалась бескрайняя степь.

Ужас перед этим Обрывом он впитал с молоком матери.

— Какая блестящая карьера! Мало кто в столь юные лета добивается такого успеха! — Перед клеткой Жеребенка жирным лоснящимся столбиком стоял Золотоволосый Пингвин с новомодной голливудской прической над вечно модным хищно — горбатым, полированным клювом.

Жеребенок с удивлением смотрел на торчащие в разные стороны перья Пингвина, тонко позолоченные на кончиках отдельных «прядей» и по изящной линии глаз к вискам.

Поблескивая своим хитрющим глазком, явно довольный произведенным на Жеребенка впечатлением, Пингвин продолжил:

— Вы добились признания у людей! Это полная победа! Теперь о вас будут писать, ваши фотографии будут помещены во все научные справочники во всем мире! Чего еще можно желать?!

— Но разве для этого я родился на свет с крыльями? — спросил Жеребенок.

Лестная речь Пингвина совсем его не утешила. Напротив, ему еще больше захотелось на волю...

— Мало кто знает, для чего он родился на свет, — загадочно сказал Пингвин, — но одно дело просто жить, а совсем другое дело, — помогать этой самой жизни, быть ее любимым детищем, ее лицом, так сказать...

Я вижу и в вас избранника судьбы! Мы должны быть вместе! — Пингвин приблизился к Жеребенку с видом заговорщика.

— Вода — мать всякой жизни. Мировой океан — наша колыбель. И я обрел морскую плоть. Мое тело изумительно подходит для плавания. Что? Небо? Я заплатил дань и ему. Пожалуйста, у меня есть крылья, клюв, когти ... хотя я не вижу в них никакого проку.

Человек — царь природы? Что ж, я встал на задние конечности, как человек. Почему бы и нет? Я улыбаюсь человеку, я позирую перед ним, я смеюсь над ним! Они одевают на себя одежды и прячутся в жилища — мы неделями стоим на убийственных ветрах на полюсе холода земли, высиживая при этом своих птенцов! Да, мы можем быть и отцами, и матерями одновременно. Мы, пингвины, и в этом универсальны! Мы сама универсальность! Конечно, это нелегко, — Пингвин устало вздохнул, — кругом враги. Наш главный враг — максимализм. Его образ — динозавры и все эти гигантские рептилии, страшные только в детских фильмах. Где эти летающие драконы, эти страшные звероящеры?! Они вымерли, потому что не были способны к компромиссу...

А вы, мой друг, родившись в мир с крыльями, явили собой еще один аргумент в пользу универсальности!

— Странно, но я думал, что я родился с крыльями для того, чтобы летать, — ответил Жеребенок, — научите меня летать, пожалуйста. У вас ведь есть крылья. Неужели вам никогда не хотелось взлететь?!

Золотоволосый Пингвин безнадежно посмотрел на Жеребенка, как профессор на несостоявшегося ученика.

— Взлететь? Вон воробьи, галки летают... вон пакетик мусорный взлетел — эка невидаль! А ты над собой поднимись! Ты посмотри вокруг! — Пингвин снова перешел на шепот, — мир меняется! Меняются даже те, кто был вечным библейским образом разделения на «овнов» и «козлищ»! Ты оглянись!

Жеребенок несмело обернулся.

По соседству с ним сидело рогатое существо, на клетке которого было написано: «КОЗЛОБАРАН». Было написано также, что это действительно помесь козла и барана, были указаны регионы обитания и прочее.

Существо флегматично что-то жевало и смотрело на Жеребенка пустым, тусклым желтым взглядом. Тревожно прислушавшись к себе, Козлобаран срыгнул. И снова спокойно и величественно, как священнодейство, продолжил жевание. То оживление, которое появилось в его глазах под впечатлением срыгивания, мгновенно увяло. Прояснившийся, было, взгляд снова поблек и вылинял, как пластмассовые цветы на заброшенной могиле.

«Может, по науке это существо и называется Козлобараном, — решительно подумал про себя Жеребенок, — но по виду и сути своей это самый обыкновенный козел!»

— Ты в погоне за своей универсальностью себя потерял! Кто ты? Рыба? Птица? Человек? — услышал Жеребенок грозный, надменный голос, обращенный к Пингвину.

Это был Павлин, который, распустив свой шикарный хвост, величественно наступал на Золотоволосого Пингвина, покачивая над головой небесным хохолком-короной.

За Павлином семенили какие-то мелкие, блеклые, но ужасно преданные птички. Птица-секретарь делово вела протокол.

Красота Павлина затмила собой все. Универсальный Пингвин, который только что доказывал, что он был всем, моментально стал никем. И хоть и был он отнюдь не мелким зверьком, он просто-таки исчез с этого величественного полотна, которое называлось теперь одним словом: «Павлин».

— Не слушайте Пингвина, мой друг, — покровительственно говорил Жеребенку Павлин, — но в одном он прав: действительно нужно быть любимым детищем жизни, воплощением красоты... — окружающие Павлина птички восхищенно зачирикали.

— Научите меня летать, пожалуйста, — робея, попросил Жеребенок Павлина.

Ему ужасно понравилась эта красивая птица, которая, конечно, и летает красиво, ведь красота — сестра гармонии...

— Летать?! Зачем еще?! — Павлин несколько смутился и вдруг распустил свой хвост на Жеребенка:

— А ты кто? Лошадь?! Птица?! Это что еще за природное хулиганство?!

— Но разве я виноват? — пытался оправдаться Жеребенок, но Павлин его и не слышал. Он никого не слышал, когда не хотел. У него и ушные отверстия при этом куда-то исчезали. Он тоже был по-своему универсален, этот Павлин.

— Глядя на тебя, кентавры какие-нибудь появятся, минотавры. Что за распущенность! Ты что себе позволяешь?!

— Курица ряженая! — громко и весело сказал с недалекой ветки Попугай Жако, веселым взглядом провожая Павлина.

Павлин церемониальным шагом № 2 прошел мимо, нисколько не смутившись. У него сейчас уже и не было слуха, поэтому он ничего и не услышал. Исчезла и его свита. Птица-секретарь вела протоколы уже совсем в других лесах, потому что много дел было у неуемного Павлина...

Остались только Жеребенок и Попугай Жако.

Жако был умным, старым попугаем.

У всех попугаев Жако, как говорят, мозг младенца, но наш Жако пошел дальше, он развил в себе мозг старика.

часто твердил он. Надо признаться, Попугай грешил стишками.

Иногда у него из-за собственной старости и благоприобретенного маразма выходило наоборот, но многие находили в этом даже некоторую оригинальность:

Вообще нашему Жако пророчили большое будущее, жаль только, что дальше двустиший у него не шло.

Для рифм старческого маразма все-таки маловато. Хотя были у него мысли. И неплохие мысли...

Нашему Жеребенку захотелось поговорить с Попугаем.

— Если я родился с крыльями, значит, я должен летать?! — спросил у Попугая Жеребенок.

— Должен! — бодро ответил ему Попугай. На душе у Жеребенка сразу полегчало.

— Но летать я не умею! — поведал свое отчаяние Жеребенок.

— Не умею, — также бодро повторил Попугай и продолжил, подумав:

Интересные иногда появлялись мысли у Попугая Жако. Жаль только, что не свои...

Стало нашему Жеребенку совсем грустно, совсем одиноко. И снова он пожалел, что родился с крыльями.

Как хорошо ему было в табуне среди своих родных и близких мчаться по бескрайней, вольной степи!

Как хорошо жить в табуне лошадей, в стае птиц, в косяке рыб, в рое пчел...

Как тяжело на свете одному!

«И зачем мне эти крылья? — думал Жеребенок. — Они мне ничего еще не дали, но так многого уже меня лишили! Они лишили меня всего на земле...»

— Я помогу тебе взлететь, — услышал Жеребенок властный, но спокойный голос, от которого повеяло холодком.

На клетке равнодушного ко всему козлобарана сидела большая, наверное, самая большая в мире хищная остроклювая птица, с пронзительно — холодным и точным, как удар молнии, взглядом.

— Я помогу тебе взлететь... — тихо и уверенно повторила птица.

— Но эти решетки, эти запоры, — цепенея от ужаса, отвечал наш Жеребенок. — Вы говорите о полете, но я даже в простом движении так стеснен...

— Кто не стеснен на земле, тому не нужно неба! — усмехнулась птица. — А все эти решетки и запоры... они сдерживают только тех, кто снаружи их не видит неба, а внутри забыл про себя...

Неволя была терпима мною только до встречи с тобой, Жеребенок. А ты мне поможешь, стать снова собой! — загадочно говорила птица. — И, видишь, меня уже ничто не сдерживает! Ищи и ты своей свободы! Ты найдешь ее сегодня у Обрыва!

Большая птица легко снялась с клетки козлобарана и озорно умылась небесным простором, уносясь вдаль. Она умылась небом, как здоровый и сильный человек умывается водой с брызгами во все стороны из уличного умывальника летом на даче.

Капли этого невидимого умывания упали и на нашего Жеребенка. Он даже вздрогнул от непривычного холодного прикосновения.

— Поздравляю вас! — рядом с клеткой Жеребенка снова стоял Пингвин. Он был явно взволновал и озабочен. — Вас, кажется, заказали на ужин, мой друг?! Поздравляю!

— Вам просто завидно! — отчаянно спорил Жеребенок, не остывший еще от капель «небесного умывания». — Я сегодня полечу! Полечу! Но вам меня не понять, вы ведь никогда не летали! И не полетите!

— М-да... — Пингвин сочувственно посмотрел на Жеребенка. — Ты хоть знаешь, с кем ты сейчас общался, малыш? Это Кондор. Он гонит свою жертву к обрыву: глупых баранов, жеребят, глупых людей... А потом, когда они свернут себе шею... Ты хотел взлететь, Жеребенок? Но, боюсь, у Кондора были на тебя на сегодняшний вечер совсем другие планы. Он хотел, чтобы ты упал... Кондор питается падалью, Жеребенок...

— Просто вы мне завидуете! — почти шепотом твердил Жеребенок, но ему и самому было страшно.

Падать с обрыва, ломая ноги и сворачивая себе шею, ему совсем не хотелось.

Более того, именно этого падания Жеребенок больше всего и боялся с детства. Он видел его в своих детских страшных снах, смешно дергая во сне несуразно длинными ногами.

Именно об этом пел сейчас в степи совсем старый Аксакал.

Старый аксакал пел свою песню и играл на своей домбре, на которой, признаться, давно уже не было струн...

И голоса у аксакала, признаться, тоже давно уже не было. Он жил так давно...

Но кому об этом нужно было знать? Все: звезды, ветер, даже болтливые цикады, — все с почтением смолкали, слушая старого аксакала...

— А ты все-таки классный! — вдруг услышал Жеребенок.

Рядом с его клеткой стоял Мальчишка, тот самый обыкновенный Мальчишка, первый из людей, встретивший Жеребенка в Белом Городе.

Мальчишка восхищенно смотрел на Жеребенка.

— Надо же, настоящие крылья! Только зачем они тебя заперли? Это же все равно, что обрезать крылья!

Мальчишка дал Жеребенку яблоко, а сам достал из школьного портфеля домашнюю связку ключей и, как-то легко и быстро подобрав нужный ключ, освободил Жеребенка.

Кто сказал, что ключами от дома нельзя выпустить на свободу крылатого коня?!

И Жеребенок остался на свободе. Это было так просто, как вот это яблоко.

Недолго думая, Мальчишка оседлал Жеребенка. Это было новое для Жеребенка ощущение. Он почувствовал привязанность к Мальчишке. Он боялся его потерять.

Жеребенок ощутил тяжесть... но, странно, в тоже время ему стало легко. Очень легко. Необыкновенно легко!

Так и шел по Белому Городу Крылатый Конь с кудреватым Мальчишкой-всадником на себе, шел через парк среди ничего не замечающих людей...

Пока площадь парка не была перечеркнута по диагонали черной тенью Кондора.

Мальчишка, пригнувшись, вцепился в гриву коня.

А конь держал на себе своего седока, пытаясь вырваться хоть на полоску света вперед из-под опасно нависшей грозной черной тени крыльев хищной птицы, которая неумолимо гнала их к обрыву.

Так он преодолел то, что летчики называют «точкой невозврата»...

Жеребенок продолжал движение по горизонтали, хотя под ними ушел уже вертикальной пропастью вниз обрыв...

Просто полет — это когда вы опираетесь на крылья там, где опереться больше уже не на что. Если они у вас есть, конечно, крылья...

Но есть у вас крылья, или нет их, — на это может дать ответ только одно небо...

И только тогда, когда, кроме неба, у вас уже нет ничего...

А Жеребенок летел!

Давно уже канул в ночи Кондор. Ничто больше не угрожало Жеребенку, потому что это было уже бессмысленно. Все свои страхи, да и самого себя прежнего, оставил Жеребенок на берегу обрыва навсегда.

И крылья держали его...

Старый Аксакал смотрел на небо, вспоминая и своих коней, и свои полеты...

Просто не всегда крылья бывают видны.

А полеты — это тоже самое, как игра на домбре без струн, как песня, когда голос уже не нужен...

Совсем уже старый Аксакал сидел на корточках на краю обрыва и тихо пел свою песню про крылатых коней и крылатых людей, которую когда-то слышал от своего прадеда.

Слезящимися глазами он смотрел на звездное небо, где в вечной тишине высвечивались время от времени траектории падающих звезд, как будто Кто-то прочерчивал их изнутри алмазом твердой и верной рукой на хрустальной небесной сфере.

Старый Аксакал думал о своем последнем предстоящем полете.

Аксакал был сух и легок, как перекати-поле, и конь ему был уже не нужен...

А Жеребенок летел!

И все вдруг стало на свои места. Крылья вдруг стали таким же продолжением Жеребенка, как Жеребенок — продолжением Мальчишки.

И они вместе стали неразлучны, как всадник и конь на копеечке...

Но это уже, кажется, совсем другая история...