Марья Павловна

Марья Павловна Полищук. Щедросердечная женщина с умно-хитрой украинской улыбкой. Директриса привела ее к нам в класс, представила как нашу классную руководительницу — и мы беззаветно влюбились в нее...

ОНА НЕ КРИЧАЛА... Более того, она даже никогда не повышала голоса...

Это нас сначала шокировало. Мы подумали, что сейчас, как минимум, рухнут империи! Все распадется! Мир перестанет существовать! Но Марь Пална улыбнулась — и мир остался прежним...

Нет, нет, нет! Не прежним! Какое там! Мир засветился улыбкой! Он перестал быть фанерным! Мир вдруг (мы поняли это своими наивными детскими сердечками) вдруг стал настоящим!!!

Если ты жив, милый, щедрый сердцем человек, мир тебе, счастья, здоровья! Может, потому я и стал учителем, а потом священником, что в моей жизни случалось это — я встретил тебя, Марью Павловну Полищук. Если ты умерла — Царствие тебе Небесное! Ибо для кого же оно и существует, как не для тех, кто умеет бескорыстно любить и одарять любовью других людей?!...

И мы ломанули к ней! Мы не могли дождаться перемены, чтобы подойти к ней, чтобы побыть с ней, подержать в руках край ее кофточки, посмотреть в ее чудные и бескрайние украинские очи, сказать ей что-нибудь, наверняка, глупое, и услышать от нее, наверняка, щедрое, теплое и ласковое... И жалко вдруг стало только одного: быстро пролетающего времени...
Вдруг мы поняли, что она знает про нас все.

Меня Марья Павловна, сразу разглядев мою дикую закомплексованность, тут же поставила танцевать, декламировать. Я путал фигуры танца, забывал строки. И тогда Марья Павловна за какой-то мелочью велела мне прийти к ней домой.

Я позвонил в звонок. Сжавшись, я ждал, как минимум, расстрела из пушки в упор.

И вдруг: дверь мне открыла девчонка. ОБОЛДЕННАЯ... Она махнула ресницами, с которых слетело, как минимум, тыщь 100 бабочек- а я стоял, почему-то не падая... А Марья Павловна из-за спины своей дочки весело наблюдала нашу пантомиму и смеялась...

На другой день она пересадила меня на переднюю парту с отличницей Наташей Бондарь. Я не мог понять, почему меня пересадили к девочке, которую я люблю с 5 лет? И у нас с Наташей случилось тихое хохлятское счастье длинною в цельный световой год. Мы мало говорили. Мы просто понимали каждый фибр своей общей души. Я только гляну на Наташу — она, потупив взор, дает мне карандаш или бежит в буфет за бутербродом. Она посмотрит строго — я перестаю хмелеть от тупости моих сверстников и смотрю в нее, как в вечность, стараюсь стать таким, какой я ЕСТЬ... — и Наташа улыбается... Она ужасно не любила, когда я «дурился»...

Литература стала вдруг живой. Мы инсценировали «Снежную королеву» и сказки Пушкина. Каждый ученик нашего класса кого-то играл. В «Сказке о семи богатырях и спящей царевне» Марь Пална поставила мою Наташу играть ЗЛУЮ Царевну. Бог ей судья. Наверное, это был ее единственный в жизни промах. Как можно было Наташу с ее живыми ямочками на щеках, с её веселушками в глазах, с ее прикольным прищуром, с ее щедрой солнечной мордочкой поставить играть ЗЛУЮ царевну?! Как будто москвичек у нас тогда в классе было мало?! Наташа честно репетировала, хохотала, а Марь Пална все поглядывала на меня...

И вот мы дошли до сказки А.С. Пушкина «О попе и его работнике Балде». Попом вдруг был определен я, попадьей, естественно, Наташа... Остальное в этой сказке для нас двоих значения уже не имело...

Мне скроили рясу, сделали фанерный желтый крест. Приклеили бороду. Честно сказать, канва Пушкинской сказки как-то от нас всегда ускользала, когда я встречался на сцене глазами со своей попадьей. Мне хотелось с ней жить.

Мы с Наташей не играли. Мы жили. Всем было ужасно смешно, но я смотрел на нее, она переживала за меня ... Кто-то бил мне в лоб щелбаны, а я смотрел в Наташу. Наташа, глядя в меня, морщилась. Я смеялся, как под наркозом. Она смеялась, как под наркозом, глядя на меня...

Все в прошло «на Ура!». Директриса сама оценила наш спектакль и сказала, что настоящую премьеру сыграем перед всем городком, в ГК.

Репетиции усилились. Нас гоняли, как Стрелку и Белку. И вот: аншлаг. Полный зал народу. Сам генерал Виноградов, начальник нашего городка, нервно пьет коньяк в партере, ждет...

А у меня — температура под 40...

Марья Павловна стоит на коленях у моей кровати, стоит на коленях дочка ее. Вся моя квартира в бабочках.

Наташенька моя вытирает мой пот, ставит мне компрессы, нервно смотрит в глаза Марь Палны.

Весь наш класс, чуть ли не директриса школы со взором умиленным обращаются ко мне...

НО Я ТАК И НЕ СЫГРАЛ ИМ ПОПА.

Бог мне этого не велел, потому что, наверное, уже тогда было определено, что я буду когда-то священником...

Жалко только из всей этой сказки одну Наташу Бондарь... Хорошая была бы попадья. Не «фанерная»...