Голос Божий

Маринка шла по улице, нервно теребя в кармане мелочь. Ужасно хотелось плакать, но слез почему-то не было. Безжалостный ветер хлестал в лицо поднимаемой с асфальта пылью, а совесть, ах, эта безжалостная, как ветер, совесть грызла сердце. Только разум по-прежнему твердил свое:

— Нет, ну как же так можно поступать с мамой, ведь она о нем заботится вон как. Все для него делает, а в ответ — одна грубость и неблагодарность!

Совесть укоряла:

— Но он же больной человек, вот теперь и инвалидность получил, третью группу. А мама молодец, терпит, все терпит так кротко! Мамочка, как же я на тебя не похожа!

— Инвалид, да, но не до такой же степени! Он ведь способен адекватно оценивать свои поступки! Подумаешь, разговаривает плохо, писать не может, зато ругается-то как отменно! — отвечал разум.

Сегодня Маринка поссорилась с отчимом, когда тот опять стал ругаться на маму, а делал он это очень громко, на всю квартиру. При виде измученной, усталой матери, спокойно сидевшей и слушавшей крики, сердце Маринкино сжалось от боли и наполнилось гневом. И она не сдержалась.

— Чего ты орешь? — крикнула она: — Как тебе не стыдно, мама целыми днями ходит с тобой по больницам, ведь ты без нее ничего не можешь. Или просто не хочешь! Васенька то, Васенька се, а Васенька плевать на всех хотел!

— Иди отсюда, тебя вообще не спрашивают! — бросил ей Василий.

— Да-а? Это меня не спрашивают?! Вообще-то, это моя мать, между прочим, и мне не все равно, что с ней происходит!

Маринка подошла поближе к отчиму и показала ему кулак:

— Видел? И я тебя не боюсь: только еще раз обидь мне маму, узнаешь, где раки зимуют!

Вид десятиклассницы, угрожающей кулаком взрослому мужчине, мог бы вызвать смех, но не в этом случае. Василий, выпучив от гнева глаза, замахнулся, но Маринка увернулась и со всей силы толкнула его. Он упал на диван.

Неизвестно чем бы все закончилось, но тут вступилась мама, она встала между ними:

— Прекратите, прекратите оба! Что ты, в самом деле все ворчишь, Вася? Успокойся, пожалуйста. Марина, иди к себе!

Маринка убежала к себе в комнату, расстраивать мать еще больше ей не хотелось, но ведь обидно было за нее:

— Мама! — крикнула она из комнаты, так чтобы слышал отчим: — Пусть он уезжает, хватит уже всем нервы трепать. Он нам совсем не нужен!

Наступила тишина. Маринка, отойдя немного от случившегося, села за компьютер, включила свою любимую игрушку с космическими путешествиями и уже почти забыла о ссоре. Но тут услышала в коридоре какую-то возню. Выглянув из комнаты, увидела отчима: он держал в руках огромную сумку и надевал туфли. Мама стояла рядом.

— Ты куда? — удивленно спросила Маринка.

— Уезжаю, — спокойно, но с обидой ответил отчим.

— Вася, успокойся. Ну, куда ты поедешь? — растерянно уговаривала его мама.

— Да не знаю! — махнул рукой Василий. — Куда-нибудь.

Мама пыталась еще его остановить, но он вышел и закрыл за собой дверь.

— Известно куда он поедет, к матери своей, конечно, — пыталась успокоить маму Маринка. Но сама тоже не на шутку испугалась.

— Доча, да он слова толком сказать не может, как билет-то купит?

— Ха! — усмехнулась дочь. — Как кричать, так слова находит. Да не переживай ты, мам, через час вернется. Куда он без тебя?

Мама возилась на кухне с ужином, а Маринка притихла в комнате. Над компьютерным столом у нее висела икона Богородицы. Маринке казалось, что Пресвятая укоризненно смотрит на нее. Как-то не по себе стало после ухода отчима, гнев в сердце сменился раскаяньем:

— Ах, какая я нехорошая! Как же я могла такое сказать! Да нет, он-то не пропадет, но я-то с таким злым сердцем как дальше жить буду? И стану потом как те тетки во дворе: буду всех ругать, обвинять и жалости совсем лишусь. А все говорят, что я хорошая, добрая девочка. Пресвятая Богородица, прости, прости меня!

Тихо, чтоб не слышала мама, Маринка вышла из дома и поехала на вокзал.

Он не мог так быстро уехать, я его найду, помирюсь с ним. Как тогда — мизинцами на Рождество: «Мирись, мирись, мирись, больше не дерись, а если будешь драться, я буду кусаться!» Ха-ха-ха!

На вокзале Василия не было.

— Неужели уже уехал? Так быстро!

Маринка устала бродить по улицам, наступили сумерки, зажглись фонари и иллюминация, которой так щедро украсили центр к дню рождения города. Зайдя в парк, она села на скамейку возле фонтана. Играла классическая музыка, и ей в такт фонтанные струи то с грохотом шлепались о воду, то вновь поднимались вверх.

Наконец Маринкина совесть заговорила с такой силой, что заглушила голос разума совсем. Закрыв глаза рукой, чтоб никто не видел, она тихонько заплакала и из сердца полилась молитва.

— Прости меня, Пресвятая Богородица, прости! Ты всегда помогаешь мне и экзамены сдавать, и о родных моих заботишься, как я прошу Тебя! Пожалуйста, помоги мне и теперь, а то иначе просто не знаю, как же я буду жить с таким сердцем! А я, я обещаю Тебе так больше не поступать ни с кем и никогда!

Идя домой, Маринка все думала о случившемся и сочинила целую философскую теорию развития зла в мире.

— От этого моего равнодушного, жестокого поступка зла стало в мире хоть и немного, но больше. А я ведь вроде за добро стою. Да вроде никого не убила, а так паршиво на душе! Как в глаза маме-то смотреть? А ведь она меня даже не укорила!

Стемнело. Маринка, уныло открывая дверь квартиры, услышала на кухне разговоры.

— Доча, это ты? Ну где ты пропадала? Мы с дядей Васей тебя заждались, пойдем ужинать, — выглянула из кухни мама.

Маринка мигом прошмыгнула в кухню:

— Прости меня, дядь Вась, — радостно сказала она, подойдя к отчиму: — Давай свой мизинец, мириться будем!

Отчим улыбнулся:

— Держи мизинец! Прости и ты меня, дочка, дурака старого. Сам виноват.