Дискотека

Большая и блестящая, сытая деревенская муха накручивала круги под абажуром с выцветшим изображением розочки. Света внимательно следила за полетом насекомого, ожидая, когда же муха прекратит жужжать и сядет. Света считала круги ее полета, хотя ей и надоело это занятие. Почему-то очень хотелось, чтобы муха села в середину цветка и без того засиженного серыми крапинками. Муха все летала и от этого Света окончательно убедилась, что ей придется вычеркнуть предстоящие две недели из своей молодой жизни. Если не везет, то во всем. Нельзя же считать нормальной жизнью наблюдение за мухами, а заняться чем-то еще, было абсолютно нечем. Тоска… и смертная скука.

Поначалу первые два дня было еще ничего. Пока мама не уехала, находились хлопоты. То они вместе с ней отчищали-отмывали Светин закуток за шкафом, меблированный высокой железной кроватью с большими блестящими шариками, фанерной тумбочкой и четырьмя гвоздиками в стенке для одежды. То они вдвоем ходили на другой конец деревни договариваться «насчет коровы». «Девочку нужно на натуральной природе подержать, а то у нас в Москве одна химия вместо еды…» — обосновывала мама необходимость покупки молока… То взялись разбирать и перекладывать Светин чемодан с нехитрыми нарядами, среди которых козырное место занимали джинсы. Ну и что, что индийские — зато все-равно импортные, а не советские «с кисточкой».

— А это зачем тебе тут? — Мама обнаружила попрятанные по уголкам чемодана тушь, тени для век и губную помаду. — Куда ты тут начипуриваться собираешься? Я уже спросила — тут из молодежи есть только один пастух Степашка. Но молодой-то он только для бабок. Им всем под семьдесят, а ему всего чуть-чуть за сорок перевалило лет десять назад.

— А почему же «Степашка» если ему давно за сорок?

— Да потому, что он, когда выпьет, косеет, а трезвым его уже лет двадцать никто не видел. Вот и ходит всегда косым, как заяц. А ты не об этом думай, а отъедайся на деревенских продуктах и отсыпайся на чистой экологии. Вон, тишина тут, какая! — Мама обвела вокруг свободной рукой и небрежно сунула дочкины сокровища назад в чемодан.

Света с облегчением вздохнула про себя: «Не забрала!». Целый год выкраивала она от школьных завтраков по малой сумме, чтобы раз в два-три месяца зайти вместе с одноклассницей Галькой в универмаг и с небрежным видом выбрать себе очередной косметический элемент, отчаянно пытаясь совместить цвет и бюджет. К концу учебного года собрался почти полный комплект всего необходимого для нанесения на лицо «боевого раскраса приличной девушки». Наконец-то она доросла до взрослого восьмого класса и со следующего учебного года ей можно будет с полным правом ходить на школьные дискотеки. И не нужно будет прятаться от злющей завучихи Ларисы Константиновны — Скотиновны, как за спиной называли ее все девочки.

— Ведь на объявлении было по-русски написано, что дискотека для учеников, начиная с восьмого класса, — твердым тоном произнесла Скотиновна, безошибочно вычислив двух подружек, тщательно прятавшихся в самом дальнем уголке школьного спортзала, превращенного на этот вечер в танцплощадку.

— А мы уже перешли в восьмой, — жалобно пискнула Галька, но смолкла, напоровшись на непреклонный взгляд завуча.

— Восьмиклассницами вы станете в сентябре, а пока потанцуйте за дверью, — холодно парировала Скотиновна и выставила подружек с дискотеки.

Они шли через весь зал пунцовые от публичного позора. Ведь чуть ли не за ухо вывела…

— Ну, и фиг с тобой, надзирательница. — Буркнула Света в дверь, отделившую ее с Галькой от грохота музыки и разноцветных огоньков. — Я вот летом в деревню поеду, там танцы в клубе два раза в неделю бывают, и никаких скотин перед дверями…

Было очень обидно, что вся красота, нарисованная тогда на лице пропала просто так…

Муха, наконец-то угомонилась, но уселась не на абажур, а, выписав в воздухе затейливый пируэт, затихла на стекле большой темной иконы. Света с самого начала, как только впервые зашла в дом бабы Поли, приметила этот никогда ранее невиданный элемент интерьера. Икона выглядела осколком неведомого мира, о котором принято было говорить «до революции». То есть, в такой древности и отсталости, о которых и говорить-то можно только лишь со снисходительной улыбкой. А ведь любопытно! И никого нет в доме, только ходики тикают в пустой тишине. Света встала со стула и передвинула его к углу. Взобралась на фанерное сиденье ногами и приблизилась к стеклу иконы. Стекло было необычным, каким-то неровным словно чуть подтаявший лед и вблизи, при взгляде под углом, на этих плавных неровностях расплывались и дробились неясные отражения обстановки деревенской горницы, совмещенной с кухней и спальней одновременно. Из-за стекла на Свету спокойно смотрел старичок в странной одежде с крестами на плечах и в смешной шапке, похожей на горшок… Над плечами что-то было написано. Она пригляделась. Не понятно, кажется «Николай», что-ли выведено, и еще что-то. Николай Угодник, что-ли это?

В сенях скрипнула входная дверь, и раздался голос бабы Поли, продолжающей кому-то объяснять:

— …Ну, девочка-то эта мне родня близкая. Моя племяшка Лидка, ну, ты ее помнишь, вышла замуж, а у ейного мужа Кольки есть сестра Маринка, летось приезжала она ко мне, рыжая такая. Ну, вот она и попросила взять на месяц — другой дочку ее двоюродного брата. Говорит, что сильно болела она этою зимой и лучче всяких курортов для ей будет деревенская жисть. А то мне жалко? Пущай сколько ей надо живет.

Света, заслышав голос, быстренько, сама не зная зачем, юркнула к себе в уголок и, забралась с ногами на кровать. Ей было неловко оттого, что ее чуть не застали за рассматриванием иконы, а потом стало стыдно, что она спряталась.. А потом стало и совсем неловко, что она как бы нарочно подслушивает чужой разговор, и она притихла, притаилась за шкафом.

— Уж, надо думать, что и не объест она тебя сильно-то. — Прозвучал более молодой голос спутницы бабы Поли.

— Да где там объесть? Вон, полон погреб навезли колбас и консервов.

Света поняла, что разговор шел о ней самой, и ей стало окончательно неловко чем-то выдать свое присутствие.

— А где же гостья-то твоя сейчас?

— Да гуляет где-то, скоро придет, наверное. Бежит овечка в поле — своя у ей воля, а я пока шти погрею. Сядешь с нами? Без обеда не в радость беседа. — Баба Поля загремела посудой.

— Что ж, давай, чайку-то я с тобой попью…, с городскими-то кофектами, — хихикнула женщина.

— Твоя-то Зинка в городах-то замуж-то собирается итить когда-никогда? Сколько лодочке не плавать, а на якорь-то вставать.

— Даж не знаю, чо и сказать. Не выходится чо-то все у ей. Вроде все при ей, и красота и все остальное…

— Красота без ума пуста, а за мужем жена — всегда госпожа. Ты, Тоня, ей скажи уж, что хватит ей уж ковыряться-то в жанихах-то. Не шашнадцать годков-то ей ужо, штоб кочевряжиться-то.

— И не говори, — вздохнула женщина. — Уж все двадцать три… Все отговаривается, что ей некогда, все работает, мол…

— Зачем мягко стлати, коли не с кем спати? — Баба Поля стукнула чайной чашкой чуть громче, чем полагалось бы, если просто поставить ее на стол.

— Без мужа скучно, а за мужем трудно, — женщина попыталась оправдать неведомую Зинку.

— Не она первая этот след-то тропит. Так что ты ей при случае-то обскажи, мол, как подвернется какой-никакой нежанатый, то и заворачивала бы она его на жанитьбу-то. Был бы муж-то, а человека из него умная баба завсегда сделает. Жена мужа не побьет, а в свой норов-то введет.

— Вот приедет, я и поговорю с ей, — согласно вздохнула невидимая Тоня.

— Поговори, поговори…, коли ты ее не научишь, то никто другой не подскажет, да только мало человеку любовь подать, сумел бы он ишшо и взять…

Света, сидя за шкафом, навострила ушки, впитывая народную бабью мудрость, но тут ее отвлек какой-то звук, донесшийся от окна. Это бабочка билась в паутине, свитой в углу оконного проема. Ведь только вчера Света сама собрала тряпкой все противные лохмоты, а вот тебе, пожалуйста, дня не прошло, как эти страшные звери опять развесили свои сети. Откуда-то из щели бодро выскочил толстобрюхий паук и ринулся к добыче. Бабочка затрепыхалась еще отчаяннее, но только сильнее запуталась. Света кинулась спасать невольницу. Паук уже добрался до бабочки и оценивающе ощупывал ее, примериваясь, куда бы укусить. Света ткнула в мохнатого противного паука острым карандашом. Не попала, но паук испугался и опрометью кинулся в свое убежище, оставив бабочку в покое. Света аккуратно взяла притихшую бабочку и распутала ее лапки. Подняла голову — в простенок заглядывала баба Поля.

— Вот кто, оказывается, тут ворохтается. Я думала, может, кура забралась в избу. Иди-ка лучше во двор, пока я позову к обеду. Там воздуху поболе.

— Я и сама хотела, — пробормотала Света, пряча глаза, — мне бабочку нужно выпустить.

— Вот и беги, давай. — Баба Поля провожала взглядом девочку и, пока за ней не закрылась дверь, успела громко произнести ей вслед, — вот я и говорю, Тоня, что все мужики — кровопийцы и кожадеры.

Света, покраснев, задержалась на секунду за дверью и разобрала еще одну реплику бабы Поли:

— Всякое семя, знай свое время…

Света, держа ладони «коробочкой», перешагнула порог. Напротив кособочился почерневший коровник. У бабы Поли никакой скотины в хозяйстве не водилось. По парочке небрежно валяющихся около двери поленьев можно было заключить, что сейчас коровник служил дровяным сараем. В торце двора силился не завалиться курятник, который облокотился своим углом на уборную. Перед курятником важный белый петух с гвардейским хвостом царапал когтистыми пальцами пыль и важно «кококал», подзывая своих несушек поклевать, что он там откопал среди мусора. С петухом Света не сдружилась с первого дня. Того и гляди — клюнет. Петух недружелюбно покосился на нее и неожиданно схватил клювом за гребень подошедшую курицу, пригнул ее голову к земле и запрыгнул ей на спину. Курица присела и растопырила крылья, не проявляя, впрочем, особого недовольства насилием. Света смутилась от такого бесстыдного натурализма, отвернулась и раскрыла руки. Бабочка неуверенно пошевелила крыльями и опять сложила их вместе, робко и щекотливо начала перебирать лапками по среднему пальцу. Света выставила вперед вытянутую левую руку с сидящей бабочкой и медленно, стараясь не вспугнуть ее, вышла на улицу. Прикрыла калитку и вздрогнула от неожиданного голоса:

— Крапивница.

Света вздрогнула, и бабочка вспорхнула, затрепыхала крылышками. Сначала вроде полетела как бы книзу, но через мгновение, найдя опору в воздухе, взвилась вверх и растворилась черной точкой в слепящей синеве неба.

На Свету в упор смотрела конопатая девочка. Вся какая-то словно выгоревшая на солнце: блеклый сарафан, белесые волосы, белесые брови и только карие глаза были яркими, выразительными и выдавали ее интерес.

— С Москвы, что ли с самой?

Света окинула девочку оценивающим взглядом. «Малявка колхозная» — резюмировала она про себя, оценив, что по возрасту та ей проигрывала где-то на год. Света протянула снисходительно:

— Да-а-а, а что?

— Да, ништо. Просто я досель московских-то не видала ишо. И как там Москва?

— Что «как»? — растерялась Света от простого, но одновременно всеобъемлющего вопроса.

Она никогда и не задумывалась, «как» может быть Москва? Москва для нее просто «была», без всяких определений и прилагательных. На этот короткий и емкий вопрос необходимо было подобрать такой же емкий и многозначный ответ, чтобы свести хотя бы «на ничью» это неявное противостояние столицы и провинции. Даже не провинции, а деревенской глубинки… «Москва» в лице Светы терпела явное и сокрушительное поражение, поскольку Света никак не находила что сказать. «Провинция», как частенько бывало прежде и будет впредь, сама пошла на выручку «столице», подсказав вариант ответа:

— Стоит еще? — прищурилась конопатая незнакомка.

— Ну, да, а что ей сделается? — отозвалась Света, почувствовав, что ее пренебрежительная оценка «колхозницы» была немного поспешной, а ее тон — оставлен без всякого внимания.

Девочка кивнула удовлетворенно головой и без перехода сообщила:

— Меня Олей звать, а ты Светка?

— Ну, почему же «Светка»? Света, Светлана.

— Светланой-то, — Оля зажмурила один глаз, — ты станешь, когда замуж выйдешь, а пока и за Светку хороша будешь.

— А тебя как, в таком случае, звать нужно?

— Я же сказала, что Оля.

— А потом?

— А потом Ольгой стану.

— Сложно как тут у вас все, — попробовала Света закончить с достоинством и этот проигранный раунд неожиданного поединка.

— Это у вас в Масквах все запутали, а у нас-то все как раз просто и понятно. Ты надолго к нам?

— Поживу немного. Если понравится, то еще задержусь до конца лета, — неопределенностью ответа Света опять пыталась придать себе значительности.

— Понравится, — без тени сомнения мотнула белесой челкой Оля и повернулась спиной, показывая этим, окончание разговора. Но тут же обернулась. — Если чо, то я через два дома по этой стороне живу. Заходи.

Девочка быстро ушла и опять навалилась липкая скука. Откуда-то из-за заборов доносилось натужное квохтанье невидимой курицы, сообщающей всему свету, что она сейчас вот-вот разродится яичком. Два грязных кота разорвали жаркую тишину коротким истошным мявом, выясняя кто из них главнее, и скрылись в зарослях полыни. Света готова была заплакать… Совершенно ничего не происходило в этой забытой деревне. Похоже, что ничего тут произойти и не может. Жизнь проходила пусто и незавидно. Не станешь ведь рассказывать Гальке про котов, или про петуха возле уборной… И еще, наверняка, придется в классе писать сочинение «Как я провел лето». Что тут можно написать? Тут даже рассказать-то нечего, не то, что писать.