Москва слезам не верит

Кот был голый. То есть — совсем без шерсти. Порода такая «сфинкс канадский».

Кот лежал на тощей подстилке в тесной клетке витрины московского зоомагазина. На ценнике была обозначена и порода и цена. Вот из-за цены-то и сидел кот весь свой недолгий век за решеткой. Он уже достиг тут половой зрелости, но не имел ни одного шанса, чтобы ею воспользоваться. Не было у него и клички. Просто кот, даром, что породистый. Даже птичек он мог видеть только в клетках напротив. Те беззаботно чирикали тропическими голосами и прыгали по жердочкам в клубах ароматов сухого корма для животных. Разноцветные рыбки за стеклами аквариумов бестолково суетились под монотонное бурчание компрессора. В соседней клетке круглые сутки тряслась ливретка, считающая себя собакой. Природное недоразумение, а не собака, если здраво рассудить. Ярусом ниже спал, уткнувшись носом в описанную пеленку, щенок таксы. Молодой еще пока. И поговорить-то нет с кем.

Сегодня опять никого не купили. До закрытия магазина оставалось полчаса, и можно было уже не надеяться на избавление из клетки еще двенадцать часов. Жизнь была поделена ровно пополам: на время с надеждой на избавление из клетки и на безнадежное время. По ночам покупатели не ходят в зоомагазины. За едой и за питьем ходят, а за животными — нет. Кот со вздохом положил голову на лапы. Под розовой полупрозрачной кожей было видно, как бьется жилка на его шее. Кот был розовым. Это привлекало внимание.

Мимо шла пара покупателей. Кот шевельнулся и приподнял веки — «вдруг купят?» Женщина остановилась на ходу:

— Ты посмотри, какая у него тоска во взгляде! — сочувственно прикоснулась кончиком пальца к прутьям клетки.

Глаза у кота широко раскрылись, и на нижних веках внезапно скопилась прозрачная влага. Много.

Кот не двигался. Он знал, что женщина сейчас оценивает цифру на ценнике. Уже знал, сейчас прозвучит привычная фраза «Блин, что же так дорого-то?» Фраза прозвучала...

Кот обреченно зажмурился. По обеим безволосым щекам покатились две огромные слезинки.

А что толку? Ценник тут есть у всякого, а слезам Москва не верит.