Как цветет крапива

Оставив машину на стихийной стоянке перед мостиком, поднимаюсь вверх по склону. Пологая тропинка ведет вдоль старинной стены с нижними бойницами, вросшими до половины в землю, с одной стороны и крутым обрывом — с другой. В самом конце подъема, где стена делает резкий поворот, невольно сторонюсь изумрудной стены зарослей крапивы. С детства опасаюсь ее неласковых прикосновений. Еще чуть-чуть и попадаю на вымощенную плиткой аллею, обсаженную огромными деревьями и обсиженную с обеих сторон нищими. Наметанным глазом выделяю из них ряженых и просто пропоиц, собирающих на глоток водки, прохожу мимо них, оделяя мелочью остальных, все ближе и ближе подходя к огромным воротам Лавры.

Огромная очередь стала видна сразу же, через несколько шагов вдоль Трапезного храма. Ее хвост уходил почти к самой ротонде с установленной в центре огромной чугунной чашей, собирающей воду, мягко вытекающую двумя струями из перекладин гранитного Креста. Вода подается из источника Преподобного и любой желающий может и напиться и умыться Святой водой, пробившейся на вершине горы Маковец после молитвы великого старца. «Сначала в собор зайду, а воду наберу потом перед самым уходом»

«Это где-то часа на два» — прикидываю про себя, заняв свое место в разноцветной веренице «соочередников». «Не меньше» — не без уныния соглашаюсь сам с собой: «И это только до дверей Троицкого собора, да еще там внутри… Даром, что день будний и время уже послеобеденное.» Что ж, в этот раз «по быстренькому» не получится. Хорошо бы до закрытия Лавры успеть все… Исподволь начинаю рассматривать окружающих людей.

«Наших» тут не много. В основном туристы группками по несколько человек. Оживленно переговариваются, вжикают цифровиками, фиксируя на память архитектуру и образцы ландшафта монастырского дизайна со своими беззаботными лицами на их фоне. Впрочем, взгляд выделяет и несколько сосредоточенных людей. Не шмыгают глазами вокруг, не суетятся, спокойно дожидаются, когда придет время в очередной раз приподнять с брусчатки свои сумки и переставить их еще на полметра ближе к двери. Это и есть «наши», те, кто не только понимают, но и чувствуют статус места, где все мы сейчас находимся.

Лавра — духовный центр России. Троицкий собор, куда вливается наша очередь — духовный центр Лавры, и наконец, внутри собора —серебрянная рака с мощами Преподобного — духовное сердце собора — Лавры… и всей России. Большинство стоит в очереди «просто посмотреть», но есть и такие, кто сосредоточенно готовится благоговейно приложиться к святыне. На лицах нет возбуждения, изредка беззвучно шевелятся губы: «Преподобне отче наш, Сергие, моли Бога о нас!». Спохватываюсь сам, что стою «просто так» в таком месте и не использую редкую возможность для неспешной молитвы. Начинаю медленно вспоминать: «Преподобне отче наш, Сергие, верою и молитвою во обитель Пресвятыя Троицы душу твою устроивый, ангельского общения и посещения пресвятыя Богородицы сподобивыйся…»

Уже со второй строчки молитва сама-собой захватывает все мысли и чувства. Внимание переключается от шума и иностранного говора на содержание просьб, перечисляемых в молитве:

«веры непорочно утверждение» — да-да-да, необходимо утверждать свою веру и утверждаться в ней непорочно, проверяя себя постоянно по верным образцам. Для этого и ездим сюда;

«градов наших сохранение» — да, умилосерди, Преподобне отче, своими молитвами Господа, пусть избавит нас от взрывающих и разрушающих наши дома;

«от нашествия иноплеменных сохранение» — да, избави нас и от навязывания нам чужого, вредного и опасного для нас и наших детей;

«недугующим исцеление» — истощилось здоровье, нет ни матерей, ни отцов, ни их чад здоровых совсем, неведомые болезни, ни один врач диагноз не может…;

«падшим восставление» — постоянно падаем, но каждый раз желаем встать опять, дай нам сил подняться;

«младенцем воспитание» — убереги малых сих от мерзости повсеместной, вложи им в чистые головки светлые помыслы;

«юным наставление» — по нашему недосмотру не все дети становятся достойными юнотами и юнницами, дай нам убедительность для их верного наставления;

«подвизающимся укрепление» — есть еще молитвенники и подвижники. Укрепи их, дай им все благопотребное в жизни сей;

«отходящим от сего временного жития…» — все мы отойдем, не отними и у нас возможности последнего покаяния;

«отшедшим…» — страшно попасть туда «где скрежет зубовный». По милосердию помести нас в «место злачне, место покойне…» и всех наших уже усопших близких.

Все, абсолютно все необходимое человеку перечисленно в этой не короткой молитве. Прочитываю ее несколько раз подряд и понимаю, что устал. Все-таки, не навычен современный человек к подобной концентрации внимания. Медленно возвращаются внешние краски, шум и движение. Улавливаю позади себя разговор:

— Ах, какая благодать! Какая благодать! Я в источнике окунулась только что. Прямо помолодела! — с энтузиазмом восклицает пожилая женщина в длинной темной одежде.

— А где источник?

— Так туточки рядом… — и женщина начинает подробно объяснять заинтересовавшимся, как пройти к купальне, перемежая указания восторженными возгласами.

Внимание привлекает стоящий впереди иностранец. Двухметровый крепкий парень уже не менее получаса непрерывно разговаривает по мобильнику. Заканчивает один разговор и тут же набирает новый номер. Француз. Как-то странно слышать из уст такого здоровяка сплошные «сю-сю», «жю-жу», «ля-лю»… Понимаю, что это язык такой, но не могу удержаться от улыбки, уж очень похоже на русское сюсюканье… Француз тоже старается не терять время впустую. Это понятно. Стоим в очереди уже около сорока минут и можно уже ощутить себя выпавшим из жизненного ритма. А разве не за этим и приезжаем сюда из раза в раз? Оставить «за скобками» монастырских ворот повседневную суетность и мелочную многозаботливость. Поверить свой внутренний строй по высшему эталону святости. Настроить его в резонанс, в единый ритм с биением духовного пульса своего народа. Биением, заданным на сотни лет вперед одним человеком. Преподобным. Имя которого можно даже не называть, когда говоришь, что собираешься поехать к Преподобному. Так было в пятнадцатом веке, в семнадцатом…, двадцатом. Так продолжается и сейчас. А если продолжается сейчас и не иссякает очередь на поклонение сегодня — то будет и впредь.

Конечно, французу этого не понять, не то что — почувствовать… Хотя, как знать? Ведь и сам я когда-то так же как и он сейчас рассеянно подходил к этим соборным дверям. Ничем не лучше любого иностранца. Таращился как иноземец на церковно-славянскую вязь чугунной плиты с мемориальной надписью, перечисляющей когда и что в Лавре было построено и перестроено. Тогда я по английски лучше читал, чем на родном церковно-славянском. Конечно родной! Я же русский! И до революции в России ни один русский бы не сказал, что церковно-славянский для него не родной язык. Большевистское расцерковление народа ударило и по этому историческому корню. Сегодня мне даже странно думать, что когда-то церковно-славянский язык был мне чужим… Времена меняются. Сегодня, даже без специального изучения он мне стал вторым родным. И что удивительно еще — ощущение неразрывной приемственности возникающее всякий раз, когда на глаза попадается древний текст славянской летописи, или иной раз после какого-нибудь молебна, прочтенного по затерханному служебнику, обнаруживаешь год издания книги… лет за двести до собственного рождения… Это сколько же поколений молитвы читало? И сегодня я вместе с ними со всеми «единым сердцем и едиными усты» повторяю: «Преподобне отче наш, Сергие, моли Бога о нас». Наш молитвенный хор только прирастает новыми голосами и мой взгляд сливается с тысячами других, внимательно прошедших до меня по этим строчкам.

Очередь проходит мимо скамейки, на которой присела отдохнуть пожилая монахиня. Около нее сидят две молодые женщины, одетые не без претензий на модность.

— А как вас найти? — невольно улавливаю обывок разговора.

— Спросите в привратной. Вам скажут. Не забудьте, что траву нужно собирать только до обеда и когда уже высохла роса. Сушить в тени…

— Это мы запомнили и записали…

— Мазь накладывайте на ночь под мягкую повязку. Когда кончится, напишите мне, я вам вышлю еще. Записывайте адрес…

Травница монастырская. «Вот и первый ответ Преподобного» — улыбаюсь про себя — «недугующим исцеление». Вот и недугующие и средства для их лечения тут же. Чудны дела Твои, Господи! Слышит нас Преподобный, видит каждого, кто к нему идет с чистым сердцем. Попросили и получили… тут же… «Не имеете —потому, что не просите, а просите и не получаете — потому, что просите не на доброе» — вспоминаются слова апостола Иакова… Да, точно, кажется точно — в первой главе его соборного послания это написано. Приеду домой — проверю.

Сдвигаюсь с очередью еще немного. Чуть в стороне тощий рахитичный серый котенок силится доесть ломоть колбасы. Кто-то из туристов угостил животинку. «Блажении, иже и скоти милуют» — всплывает фраза на церковно-славянском. Все проходящие мимо котенка концентрируют на нем все свое внимание. Умиляются… Кусок явно не по силам этому малышу. Он оставил его в покое и засеменил, через площадь, пересекая путь той самой женщине, которая недавно громко восклицала «благодать!», а сейчас куда-то направилась по какой-то надобности. Резко остановилась. Проследила глазами путь котенка и бочком-бочком сначала по бордюру а потом — вдоль стены, аккуратно обошла чуть заметную строчку влажных следов маленьких лапок. «Тоже, верующая» — отмечаю ее про себя, иронично уточняя — «СУЕверующая»… Полноватая «купальщица» в благочестивой «длинной церковной» одежде неловко балансировала на бордюре… Так и упасть не долго,… благодать расплескать…Сколько же сил мы все тратим на суеверия и обслуживание собственных страхов! Сколько же «этого» всего вокруг! Даже в храмах!

Однажды в коммандировке в Питере… пытаюсь как-то неудобно поставить свечу правой рукой на левую сторону подсвечника. Только там свободная втулка. Получается не очень. Монахиня подсказывает: «Поставьте левой рукой». Она думала, что я принципиально не хочу левой… Я ей улыбнулся и молча показал, что в левой руке у меня целая связка из портфеля, зонтика и всяких авосек. Обменялись взглядами. Она тоже улыбнулась облегченно. Я кивнул. Мы друг-друга поняли… Сам около подсвечника стоял, насмотрелся, знаю. Стоять, вообще, трудно. Около подсвечника — особенно. Вы думаете где острие духовной брани в наших храмах? Около аналоя на исповеди? В алтаре? Как бы не так! Около подсвечника!!! Большинство т. н. «захожан» уверены и абсолютно точно знают, что именно тут и совершается дело их спасения. Самое главное — выполнить ряд условий:

поставить свечу непременно собственной и обязательно правой рукой (не важно, что придется растолкать десятка три никчемных старушенций чтобы добраться до нужного подсвечника);

во-вторых, перед тем как поставить свечу — подержать ее горящей в руке минут хотя бы пять (так по телевизору Президента иногда показывают. «Его пример — другим наука»(с).);

в-третьих, (это самое трудное) — бдительно проследить, чтобы никто до твоей свечки не дотрагивался, пока она совсем не догорит;

и последнее — (уже просто), унести огарочек домой для отчета «был в церкви!».

Чуть впереди стоит группка молодежи. Азиатские лица. Китайцы? Японцы? Казахи? Яркая современная одежда, рюкзачки. Оживленно переговариваются. Просто туристы. Очередь опять чуть продвигается и «туристы» должны уже пройти в дверь. Среди них резко прекращаются смех и разговоры. Девушки достают из рюкзачков платки и повязывают их на головы. Юноши снимают бейсболки и убирают их в свои сумки. Все деловито выключают мобильники. Крестятся. С поклоном входят. А ведь это, оказывается, тоже «наши»… «Несть еллин, несть иудей, но все суть Божии, и все суть — Христовы!»(с). Радуюсь своей ошибке и делаю себе еще одну зарубку — «не судить по первому впечатлению».

Постепенно очередь втягивает и меня в дверной проем паперти. Если бы не доска со славянской вязью около входа, то я бы никогда и не обратил внимание на то, что паперть пристроена к храму гораздо позже. Сейчас видно прекрасно — конечно же пристроена. Очевидно же, что такой узкий вход в сам храм прежде мог вести только с улицы, а не из помещения. И оформление дверного проема — тоже фасадное, а не для внутреннего интерьера…

Подхожу к свечной лавке. На столе лежат кучки свечей, рядом — прорезь в столешнице для денег. «Возьми сколько нужно — заплати, сколько сможешь». Монах за прилавком — только приглядывает, чтобы беспорядка не было. Чуть дальше около окна листочки бумаги и карандаши. Записываю имена своих ближних, чтобы подать «на помин» при чтении акафиста Преподобному около раки. Возвращаюсь на свое место в очередь. Уже хорошо слышно пение «сводного хора», как я всегда его называю про себя. Около раки Преподобного читается круглосуточно акафист, но монастырско-семинарский хор сопровождает чтение далеко не всегда. Чаще всего можно застать именно добровольных певчих из обычных богомольцев-паломников. Иной раз пение очень слаженное, иногда — не очень… Сегодня выпал случай, когда «очень не..». У меня не было с собой акафистника с текстом это и остановило от того, чтобы помочь им своим голосом. Ноты мне не нужны… Пению осьмогласия «по подобным» я навык еще в первый год своего трехлетнего стояния на клиросе.

Регент так и не успел перевести меня из «учеников певца» в «певчие», как ему дали отставку в нашем храме за чрезмерное увлечение «крюковым одноголосием». Он очень обрадовался, что у меня не было предварительного музыкального образования и потому я не был испорчен «круглыми нотами и партесом»… Его совсем не обеспокоила полная моя музыкальная необразованность: «Голоса и слуха нет только у немых и глухих, а координацию между ними у остальных можно наладить упражнениями» — резюмировал он после моего прослушивания. Так я и попал на клирос… «Параклит», «стрела простая», «скамеица», «голубчик борзый», «стапица»… — названия крюков, каждый из которых в зависимости от сделанных «помет» мог означать целую нотную строку. Но ни в каких «круглых нотах» невозможно передать, например, помету «петь с сердечным сокрушением»… До семнадцатого века все песнопения совершались только «по крюкам» и изустно передавалось знание о «своем месте», например… Наш регент тщетно пытался возродить древнюю традицию духовного пения. Такое пение заставляет человека духовно трудиться на службе, а не душевно отдыхать… Это очень многим на приходе не нравилось. Уволили его. Хор распался. На память мне осталась способность читать древние нотные записи, напоминающие со стороны некие иероглифы. Каждый раз, когда они попадаются на глаза в копиях страниц древних книг я пробую про себя пропеть записанный распев… И опять возникает чувство приемственности и личной причастности…, неразрывности себя и истории своего народа, его веры…, а еще — способность петь любой текст на любой из «восьми гласов». Однажды, я случайно попал в одном храме в хор, составленный из преподавателей местной музыкальной школы. Дошло дело до молебна и потребовалось пропеть несколько строк из тропаря какому-то святому. Текст тропаря был, а «круглых нот» к нему — нет. Было только примечание к тексту «глас четвертый». Я был в шоке, когда оказалось, что пропеть смог только я — «ученик певчего», тогда как дипломированные музыканты только смущенно переглядывались. Сейчас в Троицком соборе партес явно не клеился, не хватало,как минимум, первого голоса, да и третий откровенно не вытягивал, проваливаясь куда-то между нот… Пойти что-ли мне там встать? Волей-неволей партесом тоже петь приходилось. Нет, без текста нельзя, один срам получится.

Что-то цепляет внимание… Не совсем пока понимая, что именно выпадает из благочиния, оглядываюсь вокруг. Понятно. Точно в середине собора под паникадилом стоит молодая девушка. Подтянутая фигурка, каштановые волосы до плеч, формально покрытые легким шарфиком. Модная современная одежда. Туфельки со стразами, подобраны в тон таким же блестящим камушкам на подоле джинсовой юбочки, сидящей «как влитая». Куколка, да и только. Стоит, подняв взгляд на деисусный ряд иконостаса и громко молится, если можно это назвать молитвой… С каждым возгласом ее голос нарастает и скоро можно уже слышать без всякого усилия не отдельные громкие слоги или слова, но целые фразы: «…За что Ты со мной так поступил? Что я Тебе такого сделала?... Ненавижу своих родителей? Почему Ты мне дал таких родителей?... Я все-равно буду… Ты сделал меня звездой, а я не хочу! Я буду кометой! Вспыхнуть и пролететь ярко!... Почему этого мне не разрешают родители? Ты мне их дал! Ненавижу…» Ее голос сбивает монотонное чтение священника и пение слабосильного хора. На нее начинают оглядываться, кое-кто выглядывает из-за колонн, «что происходит?». Кто-то пытается тихонько сделать ей замечание. Та еще громче отвечает, что она пришла молиться Богу в Его храм и пусть никто не смеет ей в этом мешать… Из паперти появляется монах, следящий за порядком в свечной лавке, подходит и что-то тихо говорит девушке, берет ее мягко за локоть. Та резко вырывает руку. Монах, качая головой, отходит в сторону. Через минуту — две появляется охранник. Непокорная смиряется при виде униформы и послушно выходит под молчаливыми взглядами людей.

Тем временем очередь в своем тягучем ритме втаскивает меня уже за колонну. На западной стороне ее размещена икона «сошествие Святого Духа на апостолов» а на северной — «Спас нерукотворный». В очередной раз переживаю про себя давний эпизод, случившийся со мной много лет назад на этом самом месте. Тогда я только-только начинал воцерковляться и тогда была наверное первая моя поездка «в Лавру к Преподобному» в качестве сознательного богомольца, а не туриста — коллекционера впечатлений. В моем религиозном сознании была полнейшая каша, в которой каким-то неведомым образом сочетались рерихианство, эзотеризм, толстовство и христианство (естественно)… При этом, я весьма скептически размышлял о Боге как о Личности. Короче говоря, сомневался в Его существовании как таковом. Христианство воспринимал как некий фольклорный элемент… «Русский — значит, православный»… Принимал просто на веру тезис Достоевского «русский без православия — дрянь, а не человек»(с). Дрянью в глазах уважаемого мной писателя быть не хотелось… Пытался понять православие, да и вообще, основания для его существования как явления. Вот и стоял я себе в очереди, спокойненько размышляя и таращась на древний интерьер, и вдруг… Конечно же «вдруг», а как же еще иначе приходит просветление? Точно позади себя я услышал звериный рык. Никакого преувеличения… Мороз прошел по коже совершенно чувственным образом, настолько жутким был этот звук и настолько он контрастировал с местом. Оглянулся. Сразу за мной в очереди стояла хрупкая пожилая женщина в простой одежде. Она плакала…, крестилась…, молилась… и из нее рвался хриплый рык и пропитой бас: «Ой-ой-ой, ай-яй-яй!!!». Не знаю почему, но я представил себе огромного звероподобного (и непременно рыжего) косматого мужика, подвешенного на дыбе, которому раскаленным железом прижигают голые пятки… Бр-р-р… Это был мой первый личный опыт наблюдения за беснованием со стороны … И тут меня осенило: «Ведь если существует эта сила, с такой ненавистью истязуящая и эту женщину и весь человеческий род, то обязательно должна быть и другая Сила, которая не дает совсем погубить человечество»… Мысль была настолько ЗНАЧИМОЙ, что я перестал обращать внимание на рыки и стоны за своей спиной и только благодарил Преподобного за этот урок, полученный около его раки с мощами. Каждый раз с тех пор исподволь оглядываюсь на этом месте и обращаюсь к Преподобному с вопросом: « Каково будет следующее вразумление неразумному?» Прислушиваюсь к внутренним ощущениям… Нет, пусто… пока ничего… Наверное, ничего не случится уже. До раки осталось пройти несколько шагов вдоль солеи. Поставлю свечу, приложусь и назад поеду… Время уже позднее. Хорошо бы по светлому времени успеть доехать. Дорога хоть и пройденная не раз, но малознакомая, а я со своим топографическим кретинизмом всегда умудряюсь на развилках уехать не туда… А бензин дорогой, и его в обрез…

Будучи мыслями уже на обратном пути, подхожу к ступенькам, ведущим к раке. Ступеньки из белого мрамора словно подтаявший рафинад стерты людским потоком по самом краю плит до двух-трех миллиметров. Плиты изначально были толщиной 4 сантиметра… Даже не представить, сколько же людей прошло по этим ступенькам, что они так износились… видно по цвету камня, что ступеньки установлены гораздо позже всей остальной солеи — возвышения перед иконостасом. Вот и мой черед зайти…, но нет. Из алтаря выходит дьякон и непосредственно передо мной натягивает цепочку, перегораживая проход. Я словно почувствовал невесомое прикосновение старческой длани, прикоснувшейся к груди: «Обожди чуть». Дьякон поднимает стеклянную крышку раки…

Открывается алтарь и оттуда выходят десять иеромонахов в облачении. Вот это да! Сколько раз ездил сюда, а на такой молебен попал впервые. Каждый кондак и икос поочередно читаются священниками, а хор заканчивает каждую строфу дружным «Алилуйя». Хор уже совсем другой. К этому молебну пришли семинаристы. Поют не в пример лучше «сводных певчих». Я каким-то образом в суете переместился в проход от раки к выходу и мне слышны «внутренние переговоры» на клиросе.

«Радyйся, Сеpгие, скоpый помощниче и пpеславный чyдотвоpче!» — выводит хор. И пока священник вычитывает очередной икос, (коих всего двенадцать в любом акафисте), регент выговаривает ошибшимся певчим:

— Почему темп загоняете? Следите за моими указаниями! — говорит он группе «первых голосов»

— Так ты сам не опаздывай со своими командами! — парирует один из «первых». Явно — это учащийся с более старшего курса, чем сам регент.

Звучит опять троекратное «Алилуйя» и теперь пришла очередь «вторых голосов» получать нагоняй от регента. Те явно «съели» два тона в середине слова и если бы не горластость «третьих голосов», то их ошибка проявилась бы гораздо большим диссонансом… Как бывший певчий я признаю всю справедливость замечаний регента. «Вторые» виновато кивают головами.

В середине храма раздается короткий вскрик и звук упавшего тела… Певчие переглядываются и спокойно констатируют: «Шестой!» Интересно, это на данном чтении акафиста шестое беснование или, вообще, за сегодняшний день. Хм, а что это я тут делаю? Нужно вернуться к цепочке. Я же там самый первый был. Должны бы пропустить назад, зря что-ли почти три часа отстоял…, должны меня запомнить, я никуда не отходил. Возвращаюсь на свое место в очереди одновременно с возгласом священника «преклоньше колена Преподобному отцу нашему Сергию помолимся!» Все опускаются на колени. Теперь та же самая молитва, которую я прочел на улице «про себя», звучит вслух непосредственно около раки. Молебен заканчивается. Священники поочередно прикладываются к мощам в открытой раке. Все ждут, когда будет опять продолжен допуск народа. Цепочка снимается и (о чудо!) дьякон не закрывает крышку раки. Можно приложиться не к стеклу, а непосредственно к мощам… Первый раз за множество поездок «к Преподобному» он допустил меня к себе так близко… Отчего у меня ощущение, что именно меня ждал Преподобный. Наглость, наверное, так думать, тем более, что никаких сугубых личных знаков я и не получал, кроме «цепочки перед носом»… Делаю последний земной поклон и направляюсь к ротонде набрать святой воды.

Конец дня. Народа около Креста нет и я спокойно без очереди подставляю свою пятилитровую флягу под струйку. Наверное, от усталости думаю опять уже только про обратную дорогу, бензин и светлое время, да как бы не заблудиться… Струйка воды медленно истончается и полностью иссякает…. Вот те на! Кроме меня больше никто не набирал воды. Вода перестала течь ИМЕННО ДЛЯ МЕНЯ!!! Ты просил «сугубо-личный знак»? Получи! Да, все правильно! По заслугам… Святую воду следует набирать только с молитвой, а не абы как, растекаясь мыслями абы где… Нет, не течет совсем, а у меня и наполовину не заполнилась посудина. Разворачиваюсь и уже с непрекращающимся чтением молитвы вхожу в часовенку рядом с ротондой. Да, тут вода течет. Спокойно доливаю воду, крещусь и кланяюсь строгому образу Преподобного… Слышу как за моей спиной дежурный монах закрывает на замок дверь в часовенку. Еще один «личный знак»? Уже ничему не удивляюсь. Сегодня я уже не удивляюсь ничему. Больше ничего меня не удивит сегодня…, точно… Центральные ворота Лавры уже закрыты и охранник выпускает меня через калитку в техническом въезде. Бреду к своей машине, нагруженный впечатлениями, святой водой и усталостью… Нужно все это еще переварить… Сворачиваю за угол древней стены и в ноздри бьет очень сильный и очень знакомый «травяной» запах. Приостанавливаюсь поправить на плече ремень тяжелой сумки и оглядеться. Это крапива. Простая крапива, но вся в белых цветах. Сочный и густой аромат свежей цветущей крапивы, кажется можно брать горстями. Всегда думал, что крапива цветет неказистыми зелеными кисточками-сережками, оказывается, нет. Она цветет совсем по другому. Оцепенел… За что МНЕ такое внимание, Преподобне отче? Только что я у твоего источника подумал, что меня сегодня уже ничего не удивит… Вот тебе пожалуйста — еще одно хоть и небольшое, но откровение… А ведь ничего необычного не ждал от этой рядовой поездки в Лавру, выкроенной из полотна проходных будней… Никогда не знал, как цветет крапива! Чего необычного можно было бы ждать от заурядной крапивы… Теперь знаю.