Праздник для каждого

После тренировки Сашка Семирадченко к метро с ребятами не пошел. Вывалили из раздевалки все вместе, гурьбой: в дверях, как обычно, затор устроили: пихались, толкались, возились и хохотали. Тренер Владимир Петрович, он их всегда провожал, даже прикрикнул. Тогда те, кто сзади шел, надавили на передних, и ребята вылетели наружу, как пробка из бутылки. Вылетели — и остолбенели, даже братцы Федькины смеяться перестали. И Петрович ахнул: «Ох, дал-таки Господь Сочельник! Без снега-то какое Рождество!» Три часа они в зале работали: когда на тренировку шли, все расчищено было — и стадион, и дорожка около трибун. И кресла новенькие, красно-желтые, цветов клуба, снегом лишь чуть-чуть припорошило.

А сейчас…Поле белое-белое, как пушистым одеялом покрыто, дорожка вся засыпана, по бокам вообще сугробы намело. И кресел совсем не видно: словно снежная гора высоко поднимается. И белый пух валит, и валит…Так и стояли: молчали и смотрели на снег. Недолго, правда. Пашка Федькин наклонился, раз-два — скатал снежок и залепил им в своего брата Кольку Федькина. Тот в долгу не остался, схватил обидчика в охапку и сунул в сугроб. Тут все оживились, и пошла снежная война. Петрович только рукой махнул: чего им скажешь, молодость дело такое. Постоял в облаке теплого пара, валившего из раздевалки, еще разок вокруг глянул, вздохнул и пошел внутрь, скоро старшие придут.

А они уже спешили, увязая в снегу. Ишь, мелкие развоевались. Им и самим хотелось в войнушку снежную поиграть, да при мальках несолидно как-то. Паша с Колей, сцепившись в клубок, прямо под ноги Вовке Трапезникову вылетели. Вовка, он здоровый, под сто килограмм: одного за шиворот взял, другого на ноги поставил: «Ну, и кто же у нас тут развлекается? А, братцы-дегенератцы! Так я и думал!» Это он Федькиных так прозвал. Ну, они носами пошмыгали, пробубнили что-то. Старшие дальше пошли, а у ребят боевой настрой пропал: все-таки домой надо. Все к метро, а Сашка Семирадченко почему-то в здание клуба свернул. Никто особо и внимания не обратил, мало ли у кого какие дела, в мужских компаниях друг к другу лезть не принято! Только Витя Горностаев спросил тревожно:

— Ты чего, Сань? Домой не идешь?

— Да так, — ответил Сашка, почему-то пряча глаза.

Дрогнул внутри на минутку. А, может, к Витьке пойти? Уж тетя Тома его точно не прогонит. И тут же одернул себя: у них и так тесно, ребенок грудной, и одна комната, тебя им только не хватало! У Витьки родители — дворники, за квартиру работают, а пока в комнате вчетвером ютятся. Хотя все равно у них хорошо — уютно, и вкусной едой пахнет. И все они очень добрые. Но сейчас от этой доброты ему хуже может стать. Как спросит тетя Тома, почему он домой не идет, так и выяснится все. И уж тогда — пиши пропало.

— Дела у меня, позвоню вечерком.

— Ну ладно, пока, я пойду тогда, мама ждет.

Сашка пожал всем руки и немного постоял. Так хорошо на улице! Всем, кроме него…Ребята шли себе, только Витька беспокойный два раза оглянулся. Хороший все-таки друг у него!

Вошел в здание, сел на откидное кресло. За стекляной конторкой тетя Роза, вахтерша, пила чай и смотрела маленький телевизор. На Сашку она и внимания не обратила: сериал ее любимый шел, и там как раз героиню оклеветали. Тренеры мимо проходили, Сашка здоровался, никто его ни о чем не спрашивал. Он уже всю Доску почета изучил, все объявления перечитал, и все, что внизу висело. Даже запомнил наизусть расписание игр на Рождественский турнир. Время тянулось медленно, словно кто его нарочно, как резину, растягивал. И что он дальше будет делать?

Когда сегодня тетю Любу увезли, он сначала даже заплакал, а потом перестал, увидел, как у нее лицо съежилось, и тоже слезы покатились. А ей нервничать совсем нельзя, врач сказал. Да и соседка тут, и врачи, не по-мужски реветь. Он в больницу хотел поехать, а доктор и тетя Люба в один голос сказали — нет. Доктор, правда, добрый попался, телефон ему дал, по которому звонить, чтобы про тетю Любу узнать. Носилки уже выносили, как она возьми, да и попроси соседку:

— Ты, Валюша, за Сашей-то присмотри. А если со мной что, — это она тихо сказала, но он услышал. — В книжке у меня телефон. Любовь Германовна в управе, она такими детьми занимается. Помогут там.

Валентина Ивановна стала тетю Любу успокаивать, а Сашка понял: придется бежать. Она, тетя Валя, женщина хорошая, а вдруг решит сразу в эту управу позвонить. Его схватят и увезут в детдом. Где-то он слышал что-то похожее, или это ему со страху мерещится. Нет, дудки, сегодня он домой не пойдет. Собрал вещи и пошел на тренировку: настроения заниматься не было, зато бдительность тети Вали усыпил.

Теперь вот сидит, одинокий, как воробей на жердочке. А вдруг и правда с тетей Любой что-то случится? Сейчас, конечно, медицина чудеса делает, так доктор сказал, а все же…Они ж вдвоем только на всем свете. Нет, где-то есть у него родители, только они, вроде, и не родители ему — лишены родительских прав, вот как. Отец в тюрьме, мать вообще неизвестно где, он их и не помнит. Ему три года стукнуло, как отец первый раз в тюрьму попал, мать еще раньше исчезла, наркоманка она была. А отец из тюрьмы вышел, до дому так и не доехал, опять подрался с кем-то, да серьезно — и опять надолго угодил. Этого ничего Саше не рассказывали, но у него с детства ушки были на макушке: такая уж жизнь ему досталась. Тетя Люба, страшая сестра отца, его вырастила. Они хорошо жили, ну, покричит она на него иногда, не без этого, полотенцем по мягкому месту, бывало, даст, он тоже огрызнуться мог. Но все это теперь такой ерундой кажется. Сашка не удержался, всхлипнул.

Тут в коридор мастера вывалили, у них какое-то собрание было.

— Серег, ты на машине? — Валька Бузин спросил.

— Ага.

Сережка Боровский. Ох, вот бывают же такие на свете — глаз не отвести! Высокий, сильный, а играет как! А рыбу ловит! А…Они вместе с юниорами этим летом на сборы попали, некоторые маленьких вообще не замечали, а Серега не такой. Саша с ним на рыбалку в дни отдыха ходил. И в церковь заброшенную, красивую, рядом с базой была, Боровский его с собой брал. Сашка все облазил, фоток наделал — тьму, а Сережка все ходил, смотрел, Саша видел, как он на стены глядел, где эти…фрески, и даже крестился. Ну, особенный, одно слово.

— Захватишь?

— Что с тобой сделаешь! Держи ключи, знаешь, как открывается. Я через минуту подойду.

Ребята вышли, а Серега к Доске почета подошел, долго смотрел, а потом осторожно, чтобы никто не видел, золотые буквы погладил, и перекрестился. Сашка видел уже, там новую надпись сделали «Сергей Боровский, мастер спорта». Это еще две недели назад было, а он на Европу ездил, только сегодня узнал, наверное.

Сережа словно почувствовал на спине взгляд. Обернулся — Саня Семирадченко.

— Сань, привет! Ты что тут сидишь такой скукоженный?

— Да я…ничего…Так.

Но Сережку на мякине не проведешь. Подошел поближе, в глаза заглянул.

— А ну-ка, рассказывай. Давай, давай, меня лучший «десятый» всех времен и народов в машине ждет, а я тут прохлаждаюсь.

Сашка шмыгнул носом и все рассказал.

— Собирайся, поехали, — сказал Серега.

— Куда? В управу? — Испугался Сашка.

— Нет, в Совет Безопасности. Домой ко мне, голова садовая!

Сашка вскочил, не веря своему счастью, одного боялся, вдруг Серега передумает. А нога затекла, как назло, видно, сидел долго. Он охнул, ощущение такое противное, когда отходит. Серега услышал, обернулся.

— Ты чего стонешь?

— Да нога…Затекла, гадина!

— Уж и гадина. Опирайся давай и поскакали, сейчас отойдет.

Они и до машины дойти не успели, как все прошло. Но Сашка не торопился двумя ногами идти и тихонько по сторонам смотрел: может, увидит кто из знакомых ребят, как Серега Боровский его тащит, будто раненого товарища. Во обзавидуются! Но не повезло. Залезли в машину. Серега на шоферское сел, а Саша — сзади. Валька Бузин обернулся и хмыкнул:

— О, Серый! Ты когда это успел потомством обзавестись?

Это шуточки у него такие! Он вообще зазнайка, Валька. Младших в упор не видит, да и со своими не со всеми разговаривать будет. Зато играет как! Его уж во Францию звали. А он не поехал, говорит, невыгодный контракт, здесь подучусь, потом и уеду. Сашка слышал, как Петрович Валькиному тренеру говорил: «Да, у нашего Валентина все на сто лет вперед расписано». И не поймешь, похвалил, или поругал.

А Сережка шутливо ответил, но получилось грустно как-то:

— Да, откуда, Валь, у меня потомство? Девушки ж меня не любят…

Не любят? Сережку? Во дуры! Он бы им показал, как Серегу не любить!

Валька, похоже, понял чего-то.

— Ладно, Серег, плюнь ты на нее. Вон их кругом сколько — бери, не хочу.

— Вот именно. Не хочу. Все, Валь, проехали. А Сашка мне вроде брата, так что ты имей ввиду.

А потом молчал всю дорогу.

И Сашка тоже молчал, все в голове слова эти Серегины крутил и на разные лады повторял: «вроде брата, вроде брата». И на душе так хорошо было, даже немножко про тетю Любу забыл, хоть это и неправильно.

Как приехали, Серегина мама его сразу кормить повела. Такая молодая, симпатичная, и сестренка славная, маленькая совсем, года три, наверное. И еще брат есть, Илюха, Саша хорошо его знал, он на сборах сейчас. Так у них часто бывало — на все каникулы уезжали. Чего Сережка маме сказал, он не знал, а только она Сашке предложила, когда он рыбные котлеты за обе щеки уписывал:

— Ты у нас поживи уж, сделай милость, пока тетя в больнице!

И по голове погладила.

У Сашки рот набитый, он даже спасибо сказать не мог, только промычал что-то.

А Серега одни макароны ел, без котлет. Тетя Лена посмотрела неодобрительно:

— Сережа, по-моему, твое рвение — не по разуму. Тебе же разрешено рыбу есть.

— Так Сочельник, мам! У вас у всех будет Праздник, а у меня что?

— Праздник не от еды зависит, — ответила она, но уже с улыбкой. — Ну, как хочешь, подвижник.

Про что они, Саша не очень понял, тетя Лена заметила это, объяснила.

— Сочельником потому день накануне Рождества назвали, что пост строгий: до вечера не едят, а после первой звезды — только кашу специальную, сочиво называется.

— И вы тоже? — Ахнул Сашка.

— Да нет, по возможности. Куда уж мне с Дашкой сочиво делать!

— Теть Лен, — Сашку встревожила неожиданная мысль. — А кто не постился, тому и праздника не будет?

Она чуть руками не всплеснула.

— Ну что ты, Саша! Господь для всех родился, обязательно будет праздник — для каждого.

А Сережка на часы посмотрел и говорит:

— Ну что, пора в храм собираться? Заранее надо встать, и вас на скамейку посадить, а то Дашка не выдержит. Ты с нами поедешь, Сань? Хочешь — оставайся, это дело добровольное.

Ну да, чтоб он с Сережкой расстался! И в церкви интересно побывать, там поют красиво. Они с тетей Любой заходили иногда свечки поставить, в праздник и не только. Так что он лицом в грязь не ударит, знает, как перекреститься, и как в церкви себя вести. И вообще, раз они едут, значит, так и надо. В этом доме все правильно, вот как!

В храме хорошо: елочки стоят — и у входа, и внутри. И встали они удачно, близко, но сбоку, их и не толкали совсем. Это все Сережка, он тут, сразу видно, свой человек, все знает. Даже поп, мимо проходил который, с ним поцеловался, но по-особенному как-то, щеками. «Это ликоваться называется, — Серега объяснил, когда Сашка спросил его шепотом. — И поп не стоит говорить, лучше батюшка». Батюшка, так батюшка, и правда приятнее звучит. А потом все в длинную очередь стали, подходили к большой иконе, и батюшка каждому лоб кисточкой мазал, рядом в церковной такой одежде молодой парень стоял и красивый стаканчик на ножке держал. «Ты не волнуйся, — сказал Сережка. — Делай, что и все». «А это что за икона?» «Рождество Христово». «Это как Он в пещере родился?» «Да. И волхвы, и пастухи. Я тебе расскажу потом». «А я знаю. — Ответил Сашка гордо. — В Детской Библии читал. Нам в управе на прошлое Рождество давали». Вот так-то, он тоже кое-что знает!

А потом вдруг подумал: раз Праздник, может, желание можно загадать? У него давным-давно одно желание было, заветное, а сегодня, как тетю Любу увезли, еще одно появилось. Только два, наверное, нельзя? Он Серегу даже за рукав подергал, а то подойдут к иконе, а он не успеет.

— Да, конечно, можно, — улыбнулся, — но не загадывай, а попроси. Прямо так и скажи: «Господи, помоги мне в том-то и том-то». С верой попроси, Он услышит!

— И ты попросишь? — Сашке показалось: по лицу друга тень промелькнула — и исчезла.

— И я, — вздохнул. — А как же. Праздник такой — все хорошее должно исполниться.

Сашка не стал ждать, пока к иконе подойдут, заранее стал просить, это молиться называется, и он долго молился, чуть не проспал, что уже икона вот-вот, и надо приложиться, другие-то ведь тоже ждут. Вот жалко, и рассмотреть толком не успел, а хотелось. Ну, ничего, потом посмотрит, они ж, наверное, еще придут сюда. И тете Любе он расскажет, если…Батюшка лоб ему маслом помазал: приятно так было, и щекотно немножко.

Служба еще где-то полчаса шла, Серега все посадить его хотел на лавку, боялся, устанет в непривычки. А чего это он устанет, не девчонка все-таки. Да вон, и девчонки некоторые стоят всю дорогу. Он одну заметил — симпатичная, коса длиннющая. Когда выходили, он ей смело так сказал:

— С Праздником!

А она улыбнулась во весь рот и отвечает:

— Спаси Господи, и Вас с Праздником!

Он бы поликовался с ней, да неприлично, наверное.

Почти у самой двери их мужчина один окликнул:

— С Праздником! Я думал, пропустил вас.

У тети Лены лицо аж засветилось:

— Саша! А я уже волновалась.

— Да что ты, обычное дело, снег, пробки. — И улыбнулся ей, и Дашку на руки взял.

У Сашки даже сердце защемило: видно, как они все любят друг друга. А вдруг Серегин папа не захочет, чтобы он к ним возвращался? Мало ли, может, устал после работы, а тут…

— Так вот ты какой, тезка! С Праздником тебя! — И руку протянул. — Дядя Саша.

— Саша. — Он руку взял и пожал. — Семирадченко.

— Ну, поехали, Саша Семирадченко. Дашка уже засыпает. И в больницу тете твоей надо позвонить.

Сашка и не думал, что так устал. За чаем носом клевал, и на вопросы толком не мог ответить. Тетя Лена ему в Илюхиной комнате постелила. Он лег, и почти сразу в сон провалился, но изо всех сил старался не засыпать: дядя Саша в больницу звонил и обещал сказать, как дозвонится. Легкие шаги послышались, тетя Лена вошла. На краешек кровати присела, по голове его погладила. Рука была ласковая и душистая. А какая у его мамы рука? Он и не знает даже…

— Сашенька, дозвонились. Не волнуйся, состояние стабильное. Завтра с лечащим говорить будем, сейчас врачи уже ушли.

— Стабильное — это чего?

— Стабильное, значит, ухудшений нет. Спи спокойно. Это лучшее из того, что нам могли сказать.

Раз она так говорит, можно не беспокоиться. Он лег на бок, она привычным движением поправила ему одеяло, перекрестила. И минуты не прошло, как он уже погрузился в блаженный, глубокий сон.

Утром его Серега разбудил.

— Вставайте, граф, вас ждут великие дела!

Сашка даже не понял спросонья, что случилось.

— Какие дела?

— Это фраза такая. Подарки пошли получать. Ведь просил вчера?

Саша мгновенно сел, как будто в спине шарнир сработал.

— Просил. И что?

— А ничего. Под елочку пройти извольте-с.

— И можно не умываться?

Про умывание Сережка напрочь забыл, сам-то он давно в душ сходил. Это он от нетерпения, так хотелось посмотреть, как Сашка подарок достанет. Эх, непедагогично получилось! Ну, ничего, ради Праздника разрешается.

— Ну, что с тобой делать. Только потом не забудь.

Сашка оделся, как солдат, секунд за сорок, наверное.

Идут с Серым к елке, а у него ноги от волнения подгибаются. Разве может такое быть, чтобы его желание исполнилось? А Серый улыбается хитро, и у тети Лены в глазах смешинки танцуют, и дядя Саша какой-то особенный. Дашка только на него не смотрит, сидит, конфеты перебирает: у нее свои дела.

— Давай, давай, веточку подними, — командует Серега.

Он чуть-чуть приподнял, и сердце так заколотилось! Если б его сейчас в физкультурный диспансер, да кардиограмму — точно бы играть не разрешили! Неужели? Быть этого не может! Он еще не верил, но руки уже щупали пакет, в котором лежал…нет…ну это точно ему снится. Мяч — настоящий, регбийный, «Джилберт», в Москве такой не найдешь, а если и найдешь, так он всю пенсию теть Любину стоит, да еще его пособие впридачу. И он именно такой хотел!

Он стоял и гладил мяч, даже из пакета не вынимал, а они все улыбались. А потом дядя Саша вышел куда-то, и тетя Лена сказала:

— Ты еще посмотри, вдруг что найдешь.

Он нагнулся и достал перчатки — таких перчаток в команде ни у кого нет, даже у Андрюхи Князева, хоть у него папа журналист, и все время за границу ездит. Их же там еще найти надо — настоящие, регбийные. А у него теперь есть! Он держал мяч под мышкой, а в руке — перчатки, и по щекам вдруг слезы потекли, соленые такие. Вот стыдобища! А тетя Лена тоже всхлипнула, подошла к нему и обняла. Она его по голове гладила, и он все думал, вот ведь, чудо какое. Только он же еще об одном просил…

Дядя Саша вошел, телефон протягивает.

— Ну, потоп! Сейчас соседи придут, скажут, залили. Возьми трубочку, тезка, поговори с тетей.

У Сашки слезы сразу высохли.

— Алло! Теть Люб!

— Да, Сашенька! Как ты там?

— Я хорошо. То есть…Только тебя не хватает.

— Ничего, сказали, не так все плохо. Через пару недель выпишут. Если буду слушаться.

— Так ты слушайся!

Они еще поговорили, и тетя Люба сказала, дежурный разрешил ее завтра навестить. И дядя Саша его отвезет. Вот ведь здорово!

— С Рождеством тебя, теть Люб!

— И тебя, мой родной. И благодетелей наших.

Слово-то какое — благодетели! Красивое слово, хорошее.

Тут благодетель дядя Саша и говорит:

— Все, быстро на завтрак-обед (уже час дня потому что был), и на горку поедем.

— А где Сережа? — Тетя Лена спросила встревоженно.

И правда, Серега исчез куда-то. Дядя Саша улыбнулся в усы.

— Да так. Позвонил ему кто-то…

Тетя Лена аж вспыхнула.

— Неужели? Медведь в лесу сдох!

— Не медведь сдох, а Рождество на дворе, заруби себе на носу.

И по носу постучал ее легонько. А она носом о его плечо потерлась.

— И правда, Рождество, слава Тебе, Господи!

А тут Сережка входит, улыбка какая-то…и словами не скажешь, оглядел всех и говорит:

— Можно, Катя с нами тоже на горку поедет?

Родители переглянулись:

— Ну, может, и наказать ее надо за плохое поведение, но Рожедство сегодня, простить придется.

…За завтраком Сашка к другу наклонился и спросил:

— Выходит, сегодня все желания исполнились? Да?

— Выходит, — ответил Сережка весело. — Тебе же мама говорила, Рождество — это Праздник для каждого!