Новый день

У Владимира Петровича болела голова. Это был один из тех изматывающих, знакомых еще с юности, приступов, когда, казалось, боль, начинаясь где-то в правом виске или под бровью, постепенно пронизывает всю голову, распространяется везде, не дает, ни лежать, ни сидеть, ни ходить — пока не выпьешь разом несколько болеутоляющих таблеток. В молодые годы такое бывало раза два в год, не чаще, а сейчас чуть не каждый месяц.

Татьяна, жена, уговаривала его, волновалась, даже плакала — и заставила-таки к врачу сходить. Сам Владимир Петрович врачей не любил, помнил, как отец учил: «Главное, Вова, лекарств поменьше, да от врачей подальше, к ним в лапы только попадись, не слезут — скажут, и то у тебя не так, и это ни эдак. А здоровье, оно не от врачей, а от Бога». И как в воду батя смотрел, в шестьдесят пять к лекарям угодил — и все. Рак…в два месяца сгорел. Никогда и не болел ничем, а вон как вышло.

Сам бы ни за что не пошел, но Таню волновать не хотелось, и так с ним жизнь у нее выдалась несладкая. Во всяком случае, ему так казалось, сама-то жена никогда не жаловалась. Зато теща покойная частенько говаривала: «Какая ж ты, Танюша, была красавица, мы с отцом все думали, ну, уж младшенькая точно принца дождется». И на него, бывало, так поглядит, что ясно становилось — в его огород камешек, это он виноват, что дочка ее не в царских палатах обретается. И не объяснишь, что не в деньгах счастье.

А они и, правда, были счастливы, несмотря ни на что. Иной раз он жену спрашивал: «Не жалеешь, что меня выбрала? Вон сколько парней за тобой бегало». Она только улыбнется и носом о щетину его потрется — чего говорить, когда и без слов все ясно.

Ну вот, и пошел он к врачу. Ничего, сказал, страшного, мигрень, дело обычное. Отчего появляется, что с этим делать — неясно, сколько человечеству лет, столько и мигрени, а никто все равно не знает, как с ней бороться. Оно, конечно, есть общие рекомендации — побольше бывать на воздухе, уставать поменьше, нервничать вообще нельзя, да и вообще, лучше бы на пенсию уйти, раз возраст — пенсионный. Сосудики поберечь бы надо.

А как сказал Владимир Петрович, что он тренером работает, да еще по регби, доктор-то так и присвистнул: «Ну, это уж Вы слишком, в Вашем возрасте такие нагрузки противопоказаны, игра напряжения требует, целый день на ногах, дети, опять же, нервы мотают, да и стадион-то, небось, тоже не в лесной зоне?»

Что правда, то правда, какая уж там лесная зона, стадиончик их маленький примостился в самом центре Москвы, до Садового кольца рукой подать. Когда-то на этом месте каток был, а когда на их заводе регбийная команда появилась, он тогда еще у станка стоял, и заниматься вечерами ходил, удалось его на баланс поставить. Сейчас-то уже завод не может стадион содержать, сами выживают.

А как уйдешь, когда заменить некем? Старших-то есть, кому тренировать, а мелких кто возьмет? Это ж, какие труды положить надо, пока их просто мяч не терять, пас отдавать да элементарный захват делать научишь, бьешься годами, а награды детский тренер только во сне видит. Ну, или на стадионе, когда твои же воспитанники их получают, только тренеры у них уже другие. Нет, в детском регби тоже медали есть, и у него этими медалями все стены завешены, а только ни денег от них, ни престижа. Там, где все это начинается, детскими тренерами уже и не пахнет.

Ему и батюшка сказал, когда он на духу пожаловался однажды, что устал и унывает.

— Если невмоготу, уходи, конечно, пенсию давно заслужил. Да вот только кто будет ребят от улицы спасать? Ведь пока они у тебя, они в подъездах не сидят, палатки не грабят, водку не пьют. А не будет команды, быстренько по дворам разбегутся.

Тут отец Игорь на все сто был прав, он и сам знал прекрасно, пока ребята при деле, им не до компаний, ну, иногда разве, по выходным, да и то игры почти каждый выходной. Даже в каникулы — сборы. Некоторые тренеры, правда, не ездили, но он всегда своих увезти из Москвы старался. По пальцам можно пересчитать, сколько раз за последние годы на Рождество удавалось в свой храм попасть — зимние каникулы, ничего не попишешь. Этим теща его тоже шпынять любила. «Ох, — скажет, — горемычная ты моя, мужа не видишь, как морячка живешь. Только морячки хоть деньгами не обижены».

А все равно не уходил. Но вот в такие дни, как сегодня, просто невмоготу становилось. Вспомнил, как вчера Сашка Андреев позвонил, они на заводе вместе начинали, только Вова в регби ушел, а Саша в конструкторском бюро до пенсии работал. Всю жизнь дружили, участки дачные — через забор.

— Вов, в выходные на дачу поедете? Мы уголь купили, мясо, посидим, у Насти — день рождения. Или забыл?

Забыл, конечно, балда стоеросовая, но говорить об этом не станет, Сашка-то всегда дни рождения помнит — и его, и Танино.

— Да приедем, раз такое дело. Только утром мне на шестичасовой уезжать придется. Мои играют в Зеленограде, потом на стадион надо, у мастеров за третье место матч, чемпионат России.

Саша вздохнул. Он знал, что говорить другу об этом бесполезно, сколько уж раз говорено, но удержаться не смог.

— Слышь, Петрович, кончал бы ты это, а? Ну, сколько же жить-то так можно? Чего ради? Прибавка к пенсии — дело хорошее, но больше потом на лекарства потратишь. У тебя на участке все зарастает, одуванчиков — целое поле, а все одно — игра, да игра.

— Да ладно тебе, Саш. — Примирительно сказал он. — Успею еще на даче-то засесть.

— Угу, залечь успеешь — а сверху крышка и четыре гвоздя!

Ну что тут скажешь, против правды не попрешь. Но вчера еще казалось, что и у него своя правда имеется, а сегодня чувство такое, что все, вот он, край.

Сначала был СТК, и его лучшего игрока, Петьку Завьялова, дисквалифицировали на пять игр. А это значило, что до осени он не выйдет, да и осенью не сразу, они уже много чего проиграть успеют.

Он, понятно, ребятам всегда внушал, что, если в команде все на одном игроке завязано, то это — не команда. Но то — педагогика. А правда такова, что без лидеров команда тоже нет, ну, вот в организме же человеческом голова — всему лидер, и желудок на это не обижается. В том и смысл командного спорта, чтобы свои амбиции общей цели подчинять, и свою роль выполнять — рядового, так рядового, лидера — так лидера. А их «головы» надолго лишили, причем, несправедливо. Петьку очень долго провоцировали, а судья нарочно этого не замечал. И ведь все знают, что судья этот, Валька Дубов, их клуб на дух не переносит, и каждую их игру сливает, а никто не заступился. «Петрович, ну где ж судью хорошего найти в детском-то регби, они и плохие наперечет!»

Так ему сам президент клуба сказал, дальше ехать некуда, обжалованию, как говорится, не подлежит.

Потом мать позвонила его бывшего игрока, из прошлой его команды, они уж год в юниорах, а он после них опять мелких взял. Рыдает, просит помочь. Парень, оказывается, тренировки забросил, пьянки-гулянки, учеба — побоку, в институт поступить им клуб помогал, а учиться-то самому надо, ведь тренеры головы свои не приставят. А недавно с друзьями выпили, пошли по району шататься, с дурных глаз палатку перевернули, потому что продавец им водки не давал. Тот милицию вызвал, их повязали, теперь тюрьма грозит — не только хулиганство, но и ущерб большой. Ну и чем помочь? Он ведь, как в юниоры Васю этого отдал, так он ни разу к Владимиру Петровичу и не зашел. А мать помнит, надеется.

Вот тут голова и разболелась. Пришлось таблетки пить, а он этого ужас как не любил.

Все, подумал, хватит, прав Сашка, на пенсию пора. Завтра заявление напишу, пусть, что хотят, то и делают. Ничего, незаменимых у нас, как говорится, нет.

Вышел из тренерской, хоть, постоять на свежем воздухе, смотрит, к стадиону иномарка подъезжает, а оттуда, ну, ты подумай — заморский гость, редкая птица — Вадька Сапегин выходит, на картинку похож: красивый, высокий, загорелый. Владимир Петрович не узнал бы его, наверное, если б тот сам его не заметил. Такой солидный, достойный, а его увидел, чуть не подпрыгнул.

— Владимир Петрович, вот здорово, а я и не знал, что Вы еще работаете, боялся, что разыскивать придется. Я Вам привез кое-что, но не захватил, не думал, что встречу, хотел домой позвонить.

«Уж совсем я, видать, старый перечник, раз ребята думают, что мне место только дома на печке», — подумал Владимир Петрович.

— Да нет, как видишь, скриплю помаленьку, — усмехнулся он и хлопнул Вадьку по плечу — все-таки он был рад видеть своего любимого ученика — гордость клуба и российского регби.

— Ну и как она, Франция?

— В двух словах не ответишь, но вообще — здорово. А дома все равно лучше.

— Так играй дома, — подначил тренер.

— И буду, — серьезно ответил Вадик. — Подучусь немножко, подзаработаю и вернусь наше регби поднимать. — Он смущенно помолчал, не зная, продолжать ли, но потом решился. — Вот, как Вы, стану мальчишек учить.

«Да ты что, парень, — хотелось сказать. — Да беги ты от этих мальчишек подальше. Ни денег, ни славы. Вон, все сердце изболится, когда палатки переворачивать начнут. А КПД у нас, у тренеров, какой? Таких, как ты, милый Вадя, единицы, два-три человека за весь сорокалетний тренерский путь. Да и то никто не вспомнит, что это Петрович тебя нашел, в школе на последней парте — забитого двоечника и неудачника, если ты сам не скажешь». Правда, Вадька всегда говорит: «Меня сделал мой первый тренер». Ну, да это не правило, а исключение.

А все-таки промолчал — не по-христиански как-то человека от хорошего дела отговаривать. Но и одобрять не хотелось, тоже вроде, ложь получается, сам-то бросать это все собирается.

— Там видно будет, — только и сказал. — А ты ко мне приезжай, как время будет, Татьяна Анатольевна обрадуется.

— Да я бы прям завтра и приехал, если Вы не против.

— Ну вот часов в шесть и приезжай, идет?

— А то как же! Ну, я поеду, а то Ваши мальчишки уже собираются.

Мальчишки, действительно, потихоньку подтягивались в раздевалку, с любопытством поглядывая на Вадика, но повода подойти не было, а за простое любопытство можно было и схлопотать.

Как только они попрощались, Ленька Терентьев, капитан, подбежал к Владимиру Петровичу.

— Здрассте, Владимир Петрович, мячи можно?

— В тренерской возьми, — кивнул он и протянул капитану ключ.

Тот все-таки не удержался, спросил.

— А кто это с Вами был, лицо какое-то знакомое?

— Сапегин, знаешь такого?

— Сапегин? Прям живой? Который в «Тулузе» играет?

— В сборной России он играет, прежде всего, заруби себе на носу, ну, и в Тулузе заодно.

— Эх, не знали мы, — горестно покачал головой Ленька. — Автографы бы взяли.

И правда, как это он не сообразил! Ну, ничего, попросит Вадьку специально на стадион приехать, мальчишкам что-нибудь интересное рассказать-показать. А вообще-то, что ему за дело, все равно уходить. Стараясь не глядеть в загоревшиеся Ленькины глаза (так ни за что отсюда не вырвешься), он суховато сказал.

— Все, хорош болтать, давайте на поле. Беговая разминка.

Ленька слегка удивился непривычному тону всегда приветливого тренера, но послушно побежал командовать. Вдруг обернулся и крикнул:

— Владимир Петрович, я чего вспомнил, новенький у нас, Петька привел. Смотреть будете?

— Пусть подойдет, — вздохнул тренер.

Вот только новеньких ему сейчас не хватало. Он уже одной ногой на пенсии, пусть кто-нибудь другой со всем этим разбирается.

Новенький подошел. Ничего особенного, худенький парнишка, роста невысокого, но что-то такое в нем было. Словами не скажешь, а только пресловутая тренерская интуиция при виде этого мальчишки сделала стойку и потянула носом, что-то почуяв.

— Ты откуда? Зовут-то как?

— Артем я. С Петей в одном классе учусь. — Глаза у него были голубые, большие и серьезные, и смотрел он на Владимира Петровича так, словно перед ним стоял небожитель. «Как Вадька когда-то», — подумалось против воли.

— Про игру нашу что-нибудь знаешь или просто так пришел?

— Да я уж полгода мечтаю, а мама не разрешала.

— А теперь почему разрешила?

— А я ей сказал, что в окно выброшусь или удавлюсь, если не пустит. Ну вот, отпустила.

— Почему же она так против регби?

— Она не против регби, она — за скрипку.

Владимир Петрович поднял брови.

— Я скрипкой четыре года занимаюсь. Мама когда-то сама мечтала музыке учиться, не вышло у нее, хочет, чтобы хоть я музыкантом стал.

— А ты, значит, в регбисты.

— Ну да, — он шмыгнул носом. — Я столько игр на компе просмотрел, Петька приносил. А скрипку эту я ненавижу, у меня от нее зубы болят!

— Это ты зря, скрипка — дело хорошее. Мы в команде музыку любим, вон, в прошлом году на балет ходили, осенью опять пойдем, как сезон кончится.

— Я музыку тоже люблю, а музыкантом быть не собираюсь.

— Там видно будет. Давай на разминку.

Он смотрел, как разминается новенький и боялся поверить, что это — тот самый мальчишка, которого ищешь годами. Может, кто другой и сказал бы, мол, брось, Петрович, разве можно парня один раз увидеть и такие авансы выдавать. Но он-то знал — можно, просто внутри тебя должна какая-то такая штука быть, от Бога, наверное, которая тебе подсказывает, это — оно.

Он забыл, что болела голова, да и она забыла, как новенькая сразу стала, забыл, что уже почти на пенсии, забыл, что устал и хочет поселиться на даче. Он только ждал, чтобы скорей началась тренировка с мячами, и он смог бы окончательно убедиться, что не ошибся. Но разминку сокращать нельзя, это был непреложный закон.

Слава Богу, время.

— Так, взяли мячи, разбились на пары. Отрабатываем пас.

Да! Да, он был прав, сразу так держать их неудобный мяч, по форме напоминающий дыню, так принимать его, отдавать, мог один из тысячи. И он теперь был у него в команде. Опять уважил его, старого, Господь, такого парня привел!

— Схватку попробуем, — сказал он, едва не подпрыгивая от нетерпения.

Объяснил, что нужно делать разыгрывающему, новенький слушал, сдвинув светлые брови. И разыграл, как по нотам. Да Владимир Петрович и не удивился, он знал, что так будет.

Домой едва не бежал, сердце пело, ведь вот какой день выдался! Ну да, не выйдет пока Петька, зато к ним Артем пришел, успеют еще выиграть. Голова поболела — так все равно врач сказал, ничего страшного, вон, у всех мигрень сколько-то тысяч лет. И Вадька приехал, завтра в гости к ним придет, он его попросит к мальчишкам на стадион заскочить до того, как во Францию свою отправится.

Зазвонил мобильник.

— Ну, что на дачу приедете?

Сашка волнуется.

— Приедем, конечно, я ж обещал.

— А насчет пенсии не надумал? Я такую клубнику посадил, «Лорд» называется, могу поделиться.

— Да нет, Саш, подождет пока пенсия, уж извини!

Шел и думал, любит все-таки его Господь — в который раз ошибиться не дал!

Набрал Татьянин номер.

— Алло!

— Володя? Случилось что-нибудь?

Голос обеспокоенный, до чего же славная женушка у него, переживает, волнуется.

— Случилось, я тебя люблю.

Пауза, дыхание в трубке — как много-много лет назад.

— Я тоже. Очень.

На душе совсем потеплело. Завтра будет новый день, и он пойдет на любимую работу, и будет растить Артемку — нового Вадьку Сапегина, а в выходные поедет с друзьями есть шашлык. А когда придет час, он его встретит — на боевом посту, а не на пенсии. От гробовой доски еще никто пенсией не спасся. Будет работать, куда Господом поставлен.

Слава Богу за все!