Белый хлеб

«Знаешь, а мы тут с бабой Лександрой разговорились!» — делится со мною мама.

Баба Лександра — это наша соседка. Старушка лет восьмидесяти. У неё как у нас шесть соток земли да небольшой домик с печкой. Огород засеян картошкой, стоит парник с томатами и огурцами. Есть гряды моркови, свеклы, чеснока и лука. А по краю — кусты смородины да малины. «Ой, делов у Вас!» — вздыхает баба Лександра, глядя на наш заросший колокольчиками и васильками участок. И добавляет, между прочим. — «У меня сорняки не водятся».

— Она мне такую историю рассказала! — продолжает мама. — Тебе надо её описать.

Когда мне говорят «тебе надо о чем-то написать», я невольно цепенею. Чтобы что-то написать, необходимо самой это прочувствовать, прожить. Услышать внутри музыку. Иначе — ничего не выходит у меня. Я же непрофессионал. И потому после слов мамы, на моем лице появляется скептицизм. Мама замечает его, говорит:

— Ладно, я сама напишу. А начну я этот рассказ так, «Родилась я в 33 году, в колхозе Красная Заря»…

* * *

Родилась я в тридцать третьем году, в колхозе Красная Заря в Тульской области. Пришло время мне идти в школу, да война началась. Кое-как войну мы пережили. И пошли в первый класс. Мне тогда уже был четырнадцатый год.

Учительница к нам приехала из Москвы. Она все предметы и преподавала. Только не знаю почему, не сложилось у нас. Учительница наш колхоз и всех детей не то что не любила. Ненавидела. Тогда голод был, страшный. Мы помню, перебирались тем, что очистки картофельные сушили, муку из них делали, лепешки пекли. А учительнице, как городской, хороший паек полагался — белый хлеб. Помню, выйдет она на крыльцо школьное. А мы в класс идём. Она булку свою в руку возьмет, вверх подымет и кричит: «Ну что Шурка, хлеб хочешь?» А мы все так хлеба хотели, мочи нет. А она над головами нашими трясет, и зло так говорит: «Не будет тебе хлеба! Слышь, ты, Панкова, никогда хлеб есть не будешь!». И при нас сама его весь и съедала. У нас аж животы сводило. До тошноты.

Плакала я. А что сделаешь? Маме жаловаться не пойдешь. Мама сама всего боялась после войны. Отец же на фронте погиб. «Безотцовщина!» — кричала на нас наша учительница. А у всех детей, кроме четверых, отцы на войне остались. Все мы безотцовщиной были.

Надо ли говорить, школу я терпеть не могла. Три класса кое-как закончила, да пошла работать в колхоз. У меня с тех пор голова и болит, как книжку какую в руки возьму. Не могу читать даже.

Мне лет двадцать исполнилось, как в нашем колхозе появился новый тракторист. Он приехал на время, обучать нашего новой технике. И как-то приглянулась я ему. Предложение мне сделал. А мне он не понравился, что говорить. Да только очень уж хотелось уехать из колхоза. Поразмыслила я, согласилась. Расписались мы, тогда это просто делалось. А после росписи в булочную пошли. Помню, он купил себе папиросы. А там такие вкусные пряники продавались, печатные. Как же мне пряников-то хотелось. Я после голода никак наесться не могла. А он папиросы себе купил и пошел из магазина. Вышла я с ним и плачу. Что сделаешь?

Уехали мы из колхоза. В город поехали, он там работал. И меня устроил. Жили сначала в комнате, потом квартиру нам дали. Дети у нас родились, сын и дочка. Не любила я мужа-то. Но он хороший человек оказался. Всё для нас делал. Не пил. Не гулял. Попривыкла я к нему.

Как-то понадобилось мне съездить в свой совхоз, документы кое-какие оформить. Поехали мы с мужем. Приехали. В булочную зашли. Магазин-то в колхозе один. Вдруг подходит кто-то ко мне. «Александра Панкова?». «Да!» — отвечаю.  А это учительница наша бывшая. «Как ты выросла! Ну надо же. Как похорошела. Поправилась! Замуж вышла?» Смотрит на меня, улыбается. А тут и наша очередь подошла. Я поворачиваюсь к ней, говорю: «Раиса Сергеевна, Вам белого хлеба сколько купить? Два батона? Три? Я могу позволить, мне не жалко…» Что-то изменилось в её лице. Смутилась она, развернулась, и быстро-быстро пошла из магазина.

Больше я уж не видела её… И, слава Богу!

Жизнь хорошую я прожила. Всё было у меня, всё своим трудом выстроено.  Всё вместе с мужем. Думала, не люблю его. Поначалу прям воротило от него. А вот он умер, уж семь лет как. Одна я осталась. Как худо мне сделалось! Всё же добрый он человек-то был. Хороший.

* * *

Рассказала мне мама историю бабы Лександры, помолчали мы.

— Я когда слушала, даже заплакала! — говорит мама. — Как же так, голод, дети… и белый хлеб есть вот так?

Я не знала, что ответить. Война поковеркала многие судьбы. А горе, перенесенное без веры и упования, часто — обесчеловечивает.

Рассказ врезался в память. И через некоторое время я спросила у мамы, записала ли она историю бабы Лександры. Мама лишь махнула рукой. Мол, когда мне. Тогда я все же переложила его на бумагу. Пусть он живёт.