Вы здесь

Шли годы. Лира в душе Эраты звучала все реже. Ей не хотелось петь только ради себя, а возлюбленный все время искал чего-то вдали, искал иные голоса. И порой ему казалось, что он их слышит. Грезы сменялись грезами, а в комнате иногда пахло чужими розами... И обратилась к Творцу Эрата, попросила избавить ее от одиночества. Когда же Творец напомнил ей, что она сама желала такой участи, Эрата взбунтовалась...
Святой преподобный Стилиан Пафлагонский

Он и не думал, что произойдет чудо. Даже мысли такой не было... У того младенца был жар, и бедная мать стояла тенью со свертком в руках перед Стилианом, кусала себе губы и бесконечно крестила себя и своего малыша, с немой мольбой глядя на монаха-пустынника. Да Стилиан никогда и не посмел бы возлагать свои руки на кого-либо, он ведь был монахом, и потому избегал прикосновения к другим людям. Но эта мать... её боль и в то же время надежда во взгляде уязвили его, и он неожиданно для себя дотронулся до горячего лба мальчика, произнеся молитву...

Вдохновение

Когда оно приходит, то не в гости, а на побывку к родной сестре, живущей на чужбине. Родина — место встречи родных — находится где-то глубоко внутри, куда вход посторонним воспрещён. Там говорят без слов или словами неведомого здесь языка, похожего на птичье пение... Я слышу этот голос — такой родной, близкий, почти мой, но какой-то иной, отличный от меня — голос горней родины.

— Пей! — трясущаяся рука протянула Ксении стакан с водкой.
Толпа подростков обступила девочку. «Что-то сейчас будет!» — взвизгнул женский голос.
— Пей за здоровье твоей сестры.
Ксения замотала головой:
— Нет, нет, спасибо, я не хочу...
— Ты что нас не уважаешь?
человеки

Я вижу прорубь с ледяной водой,
где барахтаются люди
замерзающие, беспомощные, одинокие.
Они пытаются выбраться, выползти,
встать на ноги и убежать подальше.
Они брыкаются, размахивая руками и ногами,
и при этом топят тонущих,
бьют тонущих по лицу, по шее, по голове...

С отцом Симеоном мы познакомились три года назад, в октябре на Аляске. Он только приехал из Платины в Михайловский Скит, я только приехала на остров св. Нила из России. Лучистые глаза из-под очков, абсолютно белая седая борода и словно дыхание юности во взгляде, в жестах, в мимике. Мы подружились. О.Симеон оказался профессиональным садоводом, выросшим на ферме в полях Центральной Америки. И большим любителем Византийской музыки. «Это — моя любовь — делится со мною о. Симеон. — Я просыпаюсь рано утром до нашего правила и иду на улицу, а если холодно, то в сарай и пою, пою, пою...

Обычно люди смотрели себе под ноги и на ноги: свои и чужие. «Ноги, — говорили они, — главное, ведь мы на них стоим, ходим, убегаем и догоняем». Когда кто-либо, шутки ради, напоминал о важности головы и сердца, все понимающе улыбались и со всей серьёзностью вперяли свои взоры в землю и на ноги. Кроме одного сгорбленного, ссутуленного человека, который больше интересовался звёздами. Находясь среди людей, сгорбленный человек тоже смотрел себе под ноги. Но он редко появлялся на улицах и слыл нелюдимым...
В истории семьи Гуркиных не имелось ничего примечательного. Это было самое обыкновенное семейство москвичей во втором поколении, предки которых еще до войны перебрались в столицу откуда-то с берегов Белого моря, и с тех пор жили там, позабыв о своей пресловутой «малой родине» и почти ничего зная о своих северных родственниках. Лишь два-три раза в год: на Новый год, Первомай и дни рождения Николай Гуркин обменивался открытками со своей одинокой и бездетной двоюродной бабушкой, Евдокией Степановной, жившей в каком-то тамошнем селе под названием Ильинское...
В нашем маленьком сельском монастыре, где мне посчастливилось жить больше года паломницей, животных было немного: три собаки, которые охраняли территорию монастыря, две кошки — любимицы Матушки, да дюжина кур, что несли нам яйца. Другой живности Матушка на заводила — сестер берегла, итак их всего четверо, а работ невпроворот — когда ж управиться еще и с живностью? Но тут Матушке на именины кто-то подарил пару крольчат...

Её голос был тёплым и доверчивым. Душевное движение — по-детски простым и искренним. Она просто спросила:
— Вы будете переходить?
— Да, конечно.
Привычным движением я потянулась к её руке, чтобы взять, как ребёнка, и перевести через дорогу. Она отозвалась на движение моей руки, вложила свою доверчивую ручку в мою, и мы пошли — как родные...

Свежий воздух струится по моей комнате, проникает внутрь меня и животворит ещё не проснувшееся тело. «Вот тебе сила и бодрость, — как бы говорит он, — вот тебе радость! Встречай скорее наступивший день!». И я встаю, несмотря на ломоту в суставах и прескверное настроение. Я вдыхаю чарующую свежесть и просыпаюсь. За это я люблю открытые окна. Они у меня никогда не закрываются, даже зимой...
Как же ему хотелось к свету! Но сколько он ни тянулся, сколько ни толкал твердыню над головой, — пробиться не удавалось. Толща асфальта разделяла его и солнце. Воля к жизни была велика, жажда света была ещё большей. И он всё толкал и толкал мрачную и равнодушную к его устремлениям твердыню. Нежная головка хрупкого одуванчика поднимала над собой и разламывала тяжёлый асфальт.
— Я люблю, люблю тебя, дорогое солнце! — кричал он в предельном напряжении, чувствуя, что твердыня уступает его напору...
Жена Океана

Задумал Океан жениться и объявил об этом во всеуслышание, чтобы реки земли готовились показать себя. Реки понимали, что Океан выберет самую достойную из них, самую полноводную, а потому каждая хотела выглядеть наиболее широкой и глубокой. И такое началось! Вместо того, чтобы питать окружающие земли и растительность, реки неслись к Океану, стараясь не расплескать ни капли своей воды. Они соревновались друг с другом, хитрили, временами даже пенились, чтобы произвести большее впечатление...

Отец Андрей медленно шел по безлюдному двору Н-ского женского монастыря и вслушивался в царящую вокруг тишину. Хотя это была отнюдь не полная тишина. Ее нарушали щебетание ранних птиц и шум деревьев, что росли возле храмов и монастырских корпусов. А вот в пруду, который он только что миновал, вдруг плеснула вода... Наверное, это рыба, которой наскучило шумное общество ей подобных, решила хоть миг, да побыть в одиночестве, глотнуть еще по-ночному прохладного воздуха, посмотреть на небо и тоже послушать тишину...
Анну положили в терапевтическое отделение больницы, можно сказать, по ошибке. Ей давно уже было плохо: кашляла, худела, от любой работы обливалась потом. Но крепилась. Не любила она врачей, всю жизнь не любила. Считала, что мало от них толку. Заставят по кабинетам ходить, анализы сдавать. Потом кучу лекарств выпишут. А лекарства эти, всем известно, одно лечат, другое калечат. Лучше уж травки попить. Да и дом на мужа-пропойцу оставить боязно...

Страницы